Каменный пояс, 1988 - Страница 45

                                нервирую.

И то, что много лет ее не радую,

Ничем и никогда

                         не компенсирую…

Бывает, мне все это не под силу.

Но я больное сердце

                               игнорирую.

И так живу,

                 и так люблю Россию,

Что всех, ее предавших,

                                    компенсирую!

И если

          неожиданно окажется,

Что в этой жизни я

                            отфигурирую,

Я не умру,

               как недругам покажется,

Я чье-нибудь рожденье

                                   компенсирую.

Магазин гудит пылесосом.

Шлангом очередь из дверей

Изогнулась вопросом,

Засасывает людей.

Проскочить хотел.

Не получилось:

Всем присущи земные грехи.

Ладно.

Раз такое случилось.

Напишу об этом стихи.

— Что дают? — спросил.

Для начала.

— Или это большой секрет?

Женщина в ответ промолчала —

Мужчина пожал плечами в ответ.

Стоят.

Как домино в цепочке:

Задень одного — продавец упадет.

Каждому бы по доброй строчке…

Не поймут.

Не такой народ.

А вообще, не они виноваты,

Что чего-то недостает.

Для чего живем?

Чтобы жить лучше.

А лучше для чего?

Чтобы дольше жить.

Но, если вопросы ставить круче,

Можно и голову закружить.

Не до жиру…

Как кипятильники,

Все стоят — только крышку открой.

И все-таки что там несут?

Будильники?!

У покупателя — грудь горой.

Это же здорово!

Что будильники!

Что за будильниками стоит народ!

Не морозильники, не светильники,

Не тряпки импортные берет.

Может, в этом причина сбоев

В экономике и везде?

Причина брака, простоев,

Что с будильниками не тае?

Да-а.

Немало же мы проспали.

Но вот, пожалуйста, продают!

Звенят, родимые.

Громче стали.

Надежней стали. Точней идут.

И я в сторонку

Слова-напильники.

Готов с плакатом весь день стоять:

«Земляки,

Разбирай будильники!

Хватит спать».

Вдохну твой вздох и задержу дыханье,

Пускай во мне останется навек

Не этот сад, не роз благоуханье,

А грусть твоя, мой милый человек.

Печаль твоя, граничащая с тайной.

Тоска твоя, что дымкою плыла…

Наверно, в этой встрече неслучайной

Какая-то надежда, но была.

Была, была… И в жестах, и во взгляде

Твердит об этом и дыханий смесь.

Не возражай, не надо, бога ради!

Пусть все таким останется, как есть.

Машина летела сквозь темноту, надвое рассекая ее светом фар. Чуть слышно лилась музыка из транзистора, за стеклами шипел встречный воздух. Киселев закрыл глаза. Иногда казалось, что он все еще в самолете, клонило в сон и хотелось вытянуть ноги. Машину встряхивало на выбоине, и он возвращался в реальность.

Три дня назад его вызвали телеграммой. Телеграмму принесли вечером: они уже поужинали, жена мыла посуду, а Киселев сидел перед телевизором, сквозь веки улавливая мерцание экрана, в том расслабленном состоянии, которое охватывало его после долгого дня. Но, пробежав глазами несколько строчек, неровно наклееных на бланке, ощутил горячий толчок и поднялся одним движением.

Он ждал ее вторую неделю. Был перед этим короткий телефонный разговор, звонили оттуда, из-за помех на линии не все можно было разобрать, но Киселев понял главное: что-то заколодило там, и он должен быть готов… Об этом тоже не сказали прямо, но уже то, что позвонили, — говорило о многом. И теперь особенно радостным было короткое слово «вылетай»…

— Люся, собери-ка мой акушерский саквояж! — крикнул он жене в полутьму коридора и несколько раз прошелся по комнате. Через полчаса в прихожей стоял старенький саквояжик, который раньше, может быть, и использовал какой-нибудь земский врач, а теперь в нем покоились штаны-джинсы, свитер и полный набор «Строительных норм и правил», затертых до невозможности…

Теперь все позади, и будет вспоминаться позже, зимой, и вспоминать будет приятно, потому что и на этот раз Киселев оказался на высоте. Иногда ему хотелось подсчитать свои поездки, но на каждое лето приходилось две или три, он сбивался со счета.

— А теперь куда? — неожиданно спросил таксист, притормаживая на перекрестке.

Киселев огляделся. Подъезжали к его микрорайону. В свете фонарей белели лоджии, окна закрывали плотные шторы, дома казались необитаемые. Пять лет назад, когда их строили, он немало полазил по этажам. Думал, что строители обязательно забудут что-нибудь закрепить или неправильно настелют полы. Он разговаривал с прорабом, однажды остался на профсоюзное собрание, чтобы полностью быть в курсе дел, но там долго и шумно делили три места в детских яслях. Дом вырос без его участия. Теперь, вспоминая, Киселев улыбался своей прежней непосредственности.

— Вот здесь остановите, — попросил он.

— Занятно получилось, — сказал шофер, отсчитывая сдачу.

— Вы о чем?

— Только что девушку сюда привозил.

— Красивая девушка? — Киселев улыбнулся.

— Подходящая.

— Надо было познакомиться.

— Куда там. Ее такой амбал провожал. Вот, пожалуйста…

Киселев ссыпал мелочь в карман и осторожно выбрался из машины.

В ночном воздухе чувствовалось приближение осени, несколько желтых листьев лежало на мокром асфальте. Он поднялся на свой этаж, открыл дверь.

В прихожей стояла жена. Она повернула к нему лицо, растерянно улыбнулась.

— Здравствуй. Так быстро?

— У вас другие планы на сегодня?

— Да, пожалуй.

— Я тебе меду привез…

Киселев достал из саквояжа берестяной туесок, протянул жене. Глаза у ней были подведены смелее, резче, новая прическа сделала ее еще выше ростом. В первый момент ему показалось, что он попал не в свою квартиру.

— Ой, какая прелесть, — она подержала туесок на вытянутой руке. Его всегда коробило, как она говорила «ка-а-к-а-а-ая прелесть», растягивая «а» по своей московской привычке. — Тайгой пахнет.

— Теперь пустишь?

— Придется менять план. Но это — не все?

— Да-да-да, — пробормотал он, неловко разворачиваясь, снимая плащ.

— Как всегда, Витя?

— Могу я войти в свой дом?

— Деньги вперед…

Это была их давнишняя игра. Но со временем она уже не доставляла Киселеву прежнего острого удовольствия.

— На все согласен.

Они вместе вошли в гостиную. Посмеялись своей шутке, смех получился вымученным. Потом сели на тахту.

— Есть хочешь?

— Нет! — Киселев быстро поднялся, прошел по комнатам. Сорок четыре квадратных метра поблескивали светлыми паркетными плитками. Это был его дом, его очаг, он иногда жалел, что не разрешат сделать камин, потому что только камина не хватало Киселеву.

Он постоял с минуту в темной спальне, вернулся к жене.

— Все в порядке? — спросила она.

— Где ты была сегодня?

— В гостях. Собрались наши девчонки. Поболтали.

— А потом?

— Потом вернулась домой и появился ты. Да, кстати, мне дали, наконец, переводить ту книгу.