Каменный пояс, 1988 - Страница 28

Принесла. Анне все же показала. Та говорит: «Белые!» И не спросила даже в каком месте. Мы с «моим» на следующий день с корзинами на сенокос, а их там уж Митькой звали. Анна-то наша, скоростная женщина…

В леса у Богданова ключа мне давно хотелось заглянуть. Но больно хорошо попадались подосиновики, а в соснах маслята. И лезть через шиханы к тем осинникам, казалось, незачем. Думал, сухо там. Но хозяйкин рассказ меня задел и пошел я на их бывший сенокос.

Волнистые и живые, как водопады, кроны берез, темная, и в то же время легкая стена осинника, и то ли щебет, то ли мурлыканье двух сливающихся ручьев в конце поляны, и бабочки, отдыхающие на влажном песке от жары, все было так, как рассказывала хозяйка. И осинник был стар и страшноват. Давно не трогал его лесхоз, видно, берег, как резерв. Конечно не ради красоты оставлен он в покое, доберутся и до него. А стоило бы оставить хотя бы часть, прилегающую к поляне. Ведь не рушат же ради кирпича архитектурные шедевры старины (хотя, конечно, рушат и не только ради кирпича, но не ради дров, случалось такое на нашей родине). Может, и природе не так-то просто бывает построить такое вот стоящее театра, а то и дворца место.

В осинник я вошел осторожно, как и положено по грибниковским поверьям, спрятав нож в карман (пока грибы на нашел, нечего и ножом размахивать). Палая осиновая листва еще не сопрела до легкой ажурной сеточки и была такой влажной, что даже чавкала под ногой. А я-то думал, здесь сухо. А все просто — осинник этот на северном склоне, вот и просыхает долго. Грибов еще не попадалось, но я прямо слышал: тут они!

Я снова вернулся на край поляны и наткнулся на два молодых подосиновика. И заметил, что эти грибы выросли там, где листва уже не чавкает. Поднялся тогда немного по склону, и, оглянувшись, увидел, что бродил до этого в пологой ямине, слишком, видимо, влажной. Но грибов все-таки не было и, опять же по грибниковским правилам, я присел на поваленный ствол и закурил, при этом настойчиво думал, что, мол, не очень я и гоняюсь за грибами. Что попадется, тому и рад, а сейчас и вовсе их не ищу, сижу, отдыхаю. И то ли воздух осинника, то ли властный покой этого места мягко так меня охватил, и мысли побежали легкие, как лиственный лепет. И вдруг меня аж качнуло — передо мной стоял гриб. Я понял, что давно его вижу, только отчета себе не отдаю, и вот узнал: гриб — белый! Самый настоящий.

Вообще в поиске грибов такое не редкость. Зашел к месту с другой стороны или даже настроение у тебя сменилось — и видишь их там, где ну только что ничего вроде не было. Я не тотчас вскочил, не кинулся к нему, убедился сначала, что это не мо́рок, не обман, и уж потом подошел. Белый. Очень старый, но белый все-таки гриб. Очевидно, князек этого места. Вылез раньше всех и теперь еле стоит. Князька брать не надо, тронь его, он и развалится. Но по грибниковским поверьям надо ему поклониться, вроде как собирался взять, но из уважения раздумал. Ни в коем случае не пинайте его, не брюзжите, что вот, мол, расчервивелся, вас не дождался. Нельзя — удачи не будет. А с белыми это запросто. Очень способный к игре в прятки гриб. Крупный — да. Но он хоть и называется белым, а снаружи у него ничего ярко-белого нет. Ножка толстая, дородная, как бы заштрихована простым карандашом, а шляпка — цвета серо-коричневой замши, чуточку еще запыленной. То есть расцветка такая, что в осиннике — лучше не надо. Отведи на секунду глаза — и потерял. Говорят, в хвойных белые — ярче окрашены, ну, возможно, а у нас — такие вот.

Грибы после князька стали попадаться дорожками почти точно с севера на юг. Но не как хозяйке, а гриб от гриба в двух-четырех шагах. Иногда по два. Крупный и мальчик с пальчик рядом. На дорожке гриб от гриба не сразу увидишь. То ли он впереди, то ли немного сбоку, то есть уже на параллельной дорожке. Словом, не видать его: нужно и присесть, и глаза протереть, развлечься немного, наблюдая за муравьями, а то притворно пробормотать, мол, мне и того, что есть, хватит. А если прошел несколько шагов вперед или в сторону, то смотри, куда ногу и корзину ставишь. Вполне возможно, что на гриб.

И что приятно: белые не водянисты, они плотные и тяжелые приятной тяжестью настоящей добычи. Мякоть у них белейшая и цвета на срезе не меняет. Ну и запах у них, конечно, свой, белый, и среди грибов, говорят, наилучший.

Та корзина белых — первая моя корзина и, не буду врать, пока последняя. Времени не было повторить такой замечательный поиск.

Что касается грибниковских поверий, то ваше дело — но если соблюдать, то грибы попадаются чаще. Это многократно проверено. Ведь если приглядеться, то это правила вежливости. Не будете же вы в гостях с порога справляться, чем вас будут угощать, опрокидывать непонравившееся блюдо и вообще хамить. Ну и когда идешь в наше неголодное время в гости, то, наверное, и встреча с самим хозяином важна… Вот и поверья эти, если серьезно, то придуманы они, чтобы не хамить в лесу, быть с ним другом и гостем, тогда и подарки будут, и появится, возможно, то, без чего трудно становится жить, — любовь к природе.

Вечером у нас была царская жареха из одних только белых, да еще хозяйка к ним стакан сметаны дала. А насчет того, что царь-грибы едим, возразила:

— Не-ет, ребяты. Царь-гриб, он другой, да и не едят его, чать. Вот я сказочку припоминаю. Бабушка моя по отцу (они из грибных мест были) рассказывала.

Жила, значит, в деревне девушка. Ну, такая, знаете, никакая. Ни тонкая, ни худая, ни гладкая, ни рябая. Вроде не лодырша, а всякое дело у нее из рук вырывается. Начнет щи в печи варить, маленько да переварит, рубаху отцу стирать — рукав оторвет. Пришивать сядет — все пальцы поколет. Заплачет — одно хныканье выходит, засмеется над чем, смех какой-то мелкий, щекотный получается, как у дурочки. Вот, значит, ребяты, какая девушка жила, ровно моль, и не глядеть бы на нее, да рассказать-то надо. У Анны, вон, старшая дочь — точно такая…

Всех девушек на вечеринку зовут, а ее обходят, ко всем сватов засылают, а за ней не идут. Вот мать ей и говорит:

— Дитятко ты мое неудачное, иди к старухе-шептунье (счас-то таких нет, перевоспитали всех), пусть она тебе чего посоветует.

Ну, жалеет ее мать-то, свое дитя — с ума не сбросишь.

Девушка пошла, а та ее прям в лоб и огорошила:

— Тебе, девка, к грибному царю надо!

Та:

— Да ты што!

— Нет, иди. Другого пути нету. Выйдешь рано и так иди, чтоб солнце все время за спиной было.

Наладилась она к грибному царю. А идти все лесом, солнце-то еле видать. Ох, ребяты, я бы к этому царю ни за чем не пошла бы.

Идет. Тут ей комар на глаз уселся. Да сильный такой комар. Наша умелица размахнулась, да и хлясть себя по глазу, чуть не вышибла. Не рассчитала, значит. А комар снялся, подлетел к уху и поет:

— Вот, мол, спасибо, красавица, что только пугнула, я тебе за это добро сделаю…

Да, красавица, а глаз-то заплыл аж.

Ну, идет дальше. Глядит — сидит синичка на веточке и так жалостно плачет. Просит:

— Помогай, девушка, чем можешь (в сказках-то звери и говорят, и плачут).

Той вроде и жалко, хочет помочь, а какой из нее фершал-акушер? Ну, взяла птичку этак. Да так неловко, прямо за больную ножку — вправила! (Ну, случайно, значит, от неловкости). Птичка в воздухе пляшет, радуется:

— Ох, спасибо, красавица, я тебе за это добро сделаю.

Ну и девушка ободрилась. Мол, ты гляди чего, все меня красавицей называют, может, и вправду я ничего? Идет дальше. А тут — страсть какая! Сидит медведь и лапами колоду с диким медом рвет.

— Эй, — говорит, — девушка! Помогай-ка, очень уж меду надо.

А той страшно, тут и я бы неумехой стала.

— Ох, батюшка-медведь, — отвечает, — Я ведь девушка такая-сякая, никакая, не умею ничего.

— Давай, — говорит, — помогай, а то рассержусь. Пчел не бойся, пчел я в речке потопил (Пчел! Она-то его боится, не пчел).

Что ж, подошла, сунула это руки в щель, чтобы тянуть, а медведь возьми да и отпусти, да зажал ей руки-то. Ка-ак она визгнет, медведь с перепугу, ка-ак рванет колоду — и порвал.