Каменный пояс, 1987 - Страница 40
Унтер пришпорил коня.
На заходе солнца въехал Егор в пыльные улицы Течи. Остановился у пожарного сарая, около которого мирно беседовали два старика. Поздоровался, спросил:
— Где тут у вас поудобней лошаденку попоить и накормить?
— А вон вишь часовенку на берегу реки, там у нас всегда проезжие останавливаются, — отвечал один.
Егор повернул к часовне.
Когда село спало крепким сном, он нашарил под полом часовни прикрытые сухой землей семь винтовок и два ящика патронов. Осторожно вытащил их, уложил в коробок, закрыл сверху уже вялой травой и пустился в обратный путь.
Ранним утром прибыл он в отряд. В это же время из расположения отряда выехали в сторону Николаевки на конях Алексей Юферов и Федот Мурашов. Командование отряда поставило задачу: узнать, как реагировали власти на уход мужиков в леса, какие принимают меры.
На окраине деревни Мурашовки они повстречали женщину, гнавшую на пастбище теленка. Она рассказала, что вчера в деревне было пять верховых солдат, спрашивали, где прячутся мужики.
— Да они, должно, там, в Николаевке, около волостного бьются, у нас им что делать, — указала она в сторону Николаевки.
В Николаевку Мурашов с Юферовым не поехали, а лишь завернули в Максимовку — восточную окраину села. Здесь знакомые мужики рассказали, что в волости остановился колчаковский отряд. А двое — офицер и солдат — только до них проехали на дрожках в сторону Михайловки.
— Валяйте следом, догоните, — посоветовали они.
Не подозревавшие ничего колчаковцы были взяты без единого выстрела. Молоденький прапорщик с денщиком, не сопротивляясь, отдали оружие и под конвоем двинулись в лагерь.
В эти дни в отряд вернулся Петр Шахов, ходивший к мужикам Песчанской волости. Вместе с ним от песчанцев пришел Амос Воронин. От мужиков Галкинской волости пришло трое. Алексей Мотовилов и другие члены ревкома уговаривали делегатов объединиться в один отряд.
На четвертый день в лагере было особое оживление. На обжитую лесную поляну с двух сторон подходило пополнение: в отряд вливались мужики Галкинской и Песчанской волостей. Их вожаки собрались на совет: обсуждали вопросы о командном составе, вооружении и снабжении. В состав ревкома ввели представителей всех трех отрядов, председателем избрали Алексея Мотовилова. Командиром отряда решили рекомендовать Михаила Иванищева, комиссаром Петра Ежова, командирами рот — Михаила Созыкина, Василия Пьянкова, Игната Первушина. Объединенное собрание согласилось с предложением ревкомовцев.
Учет показал, что в отряде уже около девятисот человек. Каждый день прибывало пополнение. Шли люди разных возрастов и с разными намерениями. Одни, чтобы включиться в борьбу против колчаковщины, другие — отсидеться до лучших времен. Пробирались в лагерь и белогвардейские лазутчики, с целью разложить отряд изнутри, узнать его силы и покончить с ним с помощью карателей.
Такой лазутчик в один из дней прибыл с подводчиком, везшим в отряд продукты на Майнуков балаган, где у партизан был пост. В штабе он назвался красноармейцем Григорием Качалкиным и заявил: «Послан в отряд для связи, узнать, в чем нуждаетесь, какая нужна помощь?»
На все вопросы, не задумываясь, давал ответы, называл красных командиров на Восточном фронте. Излишняя осведомленность и выдала лазутчика.
— Не слишком ли много знает этот Качалкин? — протирая очки, спросил командира Алексей Мотовилов, когда Качалкина увели на обед.
— И мне тоже так думается, — поддержал его Ежов. — Уж очень тип подозрительный.
Иванищев потер левой рукой лоб, спросил:
— Что будем делать?
Воцарилась минутная тишина. Ответил Мотовилов:
— Получше проверить надо, а пока держать под строгим контролем.
На второй день следователь отрядного трибунала Василий Абрамовских прибежал в штаб с важным сообщением:
— Докопался-таки до гада, вот он, документик, — протянул командиру помятый лист бумаги. — В околыше фуражки был.
В документе значилось, что штабс-капитан Качалкин с поручением особой важности командируется в Шадринский уезд. Уездной и волостным властям вменялось в обязанность оказывать ему всякое содействие.
Состоялось первое заседание отрядного трибунала, которое вел председатель Дмитрий Шестаков. Трибунал вынес решение: белогвардейского лазутчика расстрелять. Через полчаса лесную тишину разорвал одинокий выстрел.
Жизнь в отряде шла пока, как тяжелый воз в гору по осклизлой дороге. Привыкшие к ежедневному тяжелому труду мужики маялись от безделья. Проходя по расположению отряда, председатель ревкома убедился, как далеко всему этому сборищу до настоящей боевой части, способной противостоять врагу. В тени берез в разных позах сидели и лежали около десятка партизан. Мотовилов остановился за кустом, прислушался.
— А ну, едрена Феня, давай еще по одной. Завтра я те целый туесок приволоку. Разочтемся.
В кружке стихло, послышалось побулькивание разливаемой жидкости.
— И где ты берешь ее такую, стерву? Аж дух перехватывает, а в брюхо, будто горсть битого стекла сыпанули.
— У Нюрки Перепелки промышляет. Она, зараза, тем и живет: с одного пудовку зерна, а другому бутылку первача.
— А ты видел?
— Как же не видел. Прошлый раз смотрю: кто-то в сумерках крадется. Разглядел, мать честная, Семка! Помнишь, к Нюрке скребся, как кот перед плохой погодой…
В другом месте, тоже в кружке партизан, тренькала балалайка и звонкий голос напевал:
Вечером в штабном шалаше собрался командный состав. Шло расширенное заседание ревкома.
— С такими порядками колчаковцы прихлопнут нас, как мышь в мышеловке, — горячо доказывал собравшимся Мотовилов. — Уж очень вольно у нас.
— А что предлагаешь? — спросил председателя Игнат Первушин.
— Предлагаю вот что: прекратить самовольный уход партизан в деревни. Второе — снабдить всех оружием, у нас пока больше сотни винтовок, наганов и ружей, тринадцать гранат. И, наконец, установить в лагере военный порядок. Наладить занятия.
— Это все верно, — соглашались командиры.
— Да разве понравится мужикам? Разбегутся ведь.
— И пусть. Останутся самые стойкие — боеспособней станет отряд.
Договорились усилить разведку. Не имеющих оружия вооружить деревянными пиками. Начать ежедневное военное обучение. До дому решили отпускать только по крайней необходимости, самовольный уход считать дезертирством.
Наутро во все окрестные деревни ушли разведчики, а по дороге запылили конные разъезды. Василий Пьянков и с ним еще трое мужиков поехали в Николаевку. По дороге от встречного узнали: в селе колчаковцев нет.
В Николаевке разведчиков окружили плотным кольцом мужики и бабы, спрашивали и рассказывали:
— Как вы там живете? Нас тут замучили, ироды. Прошлый раз приехало человек двадцать с офицером — и к Пашке Бобину. Самогонки нахлестались и давай лютовать. Кума Митрия на старости лет старшина саморучно порол. Совсем озверел. Смерти на него нет. И говорит: «До лесных бродяг скоро доберемся. Им это же будет!»
— Ладно, не горюйте, — успокаивал сельчан Василий. — Будет и у нас праздник. А с Пашкой — особый разговор.
На полпути, когда возвращались обратно, повстречался еще один конный разъезд. Остановились перекурить. За разговорами незаметно созрело решение: взять гнутовского старосту и волостного старшину.
— Мне Первушин еще утром говорил взять их, — сказал Василий, поправляя на коне седло. — Да, признаться, не хотелось — мстить семьям будут. А теперь поехали, ребята!
И он легко вскочил в седло.
В Гнутово въехали под вечер. На окраине вилась стайка ребятишек, здесь же на штабеле бревен сидели парни и девушки. Ребятишки, первыми заметив всадников, застыли в испуганных позах, а потом радостно закричали: «Наши едут… Вороненок!» Такая кличка в деревне была у Пьянкова. Всадников обступили ребятишки и парни, передали деревенские новости.