Каменный пояс, 1986 - Страница 8

Вот, взять, к примеру, агрономов Октябрьского района, у которых с Терентием Семеновичем почти тридцатилетняя дружба. Все эти годы они применяют мальцевские методы у себя на полях, а район этот, я бы сказал, по почвенному плодородию не из лучших. И вот в прошлом году октябрьские хлеборобы получили, как Терентий Семенович говорит, «добрый урожай»: собрали около 20 центнеров с каждого гектара и продали свыше 150 тысяч тонн зерна государству.

А всего, если говорить в целом по нашей области, то сегодня почвозащитная система земледелия находит применение на площади 800—900 тысяч гектаров. Я думаю, что мы и впредь будем заниматься повышением отдачи этих земель, развитием той системы земледелия, основоположником которой стал Терентий Семенович Мальцев.

Агроном без творчества — в лучшем случае обыкновенный исполнитель, способный лишь следовать чужим мнениям и указаниям. Надо самим экспериментировать, вести наблюдения, анализировать результаты и все положительное смелее внедрять в практику. Иметь в каждом хозяйстве хоть небольшое, но свое опытное поле — как вот поступает у нас заслуженный агроном РСФСР Н. Ф. Николаев — главный агроном ОПХ «Троицкое», который на протяжении 20 лет экспериментирует на своем опытном поле, так же как и многие другие наши агрономы практически во всех сельских районах нашей области.

...В одном из своих недавних выступлений Терентий Семенович Мальцев говорил: «Велика наша Родина, обширны ее поля, на все случаи, для всех зон одинаковых рецептов нет и быть не может. Одно бесспорно: гектар тому щедрее платит, кто трезво, критически мыслит, терпеливо учится у земли, ведет исследовательскую работу, умеет отстаивать свое мнение и не боится брать на себя ответственность!» К сказанному Мальцевым трудно что-либо добавить...

Сверстник мой,

                         далекий друг,

                                               товарищ,

Встань над миром — посмотри:

                                                    вдали

Горячо и чадно

                         от пожарищ...

Задохнулись в небе

                                 журавли —

До родимых мест не долетели,

И до боли жалко

                           бедных птиц.

Но больнее —

                     песню не допели

Дети,

        опрокинутые ниц!

Но страшнее —

                      в пропасти пожарищ

Гибнут люди,

                     жизнь свою кляня!

Сверстник мой,

                         далекий друг,

                                               товарищ,

Встань до звезд

                           и выслушай меня...

Верю я:

            борьбою осененный

Самый

           удивительный

                                  рассвет

Вспыхнет над планетой,

                                        возмущенной

Своенравством

                          ядерных ракет,

Встанет и согреет все народы

Дружбой,

               лаской,

                           солнечным теплом.

И Тысячелетие Свободы

Пустит все оружие

                               на слом!

Шелестели заросли

Черемух

И бурлил песчинками

Родник,

Где устроен был

За крайним домом

Наших игр мальчишеских

Тайник.

Трактора окопы завалили, —

Десять лет,

Как кончилась война,

А братва сопливая

                               дурила,

У отцов воруя

Ордена.

Кто менял,

А кто дарил их скопом,

Кто себе привешивал на грудь, —

Лучшие награды

Всей Европы,

К нам в село

Проделавшие путь.

Колыхались

За окошком травы

И качалась каска

На штыке, —

Сколько ж

Умещалось русской славы

В нашем

Неказистом тайнике?!

Но теперь

Мне часто душу ранит,

Выглаженный ветром

Светлых снов,

Френч отцовский,

Что висел в чулане,

Френч отца,

Лишенный орденов.

Я скоро в деревню приеду,

В родную свою сторону,

Откланяюсь бабке и деду,

Приветствие дому шепну.

Но что-то обдаст, словно стужа.

Кольнет отчужденностью быт,

Как будто я больше не нужен,

Как будто я здесь позабыт.

Разъехались дети и внуки, —

Покинули эти края...

И тянет озябшие руки

В пространство

Деревня моя.

Осточертеет иногда работа.

И торопясь,

Под хлесткою водой,

Отмоюсь я от пыли

И от пота,

И — только ветер

Вслед из проходной.

Я доберусь

До голубой поляны,

Раскинусь, словно в детстве,

На траве,

И пусть язвят,

Мол, он, наверно, пьяный, —

Когда такая

Трезвость в голове!

Когда ударит рядом

Гимн сорочий

Живому

Первозданному всему...

И ничего не надо

Делать срочно,

А по порядку все

И по уму.

Мне и верится и не верится,

вспоминается, как в бреду:

Сорок третий...

Гудит метелица,

над поселком шахтерским стелется,

я в ночную в забой иду.

Зябко...

Мысли сквозят печальные,

черти блазнятся, хоть кричи.

Вдалеке огоньки сигнальные

над копрами горят в ночи.

Нынче кажется удивительным:

как тогда я в тринадцать лет

добегал до огней спасительных?

И сейчас все спешу на свет...

Обезумев от женского ига

и домашних забот и труда,

он дождался счастливого мига

и ушел, сам не зная куда.

Время грубо его целовало,

били ливни его и пурга.

В пятьдесят поглядел с перевала —

нет ни друга нигде, ни врага.

Он зашелся в махорочном дыме

и почувствовал: с донца души

поднималось забытое имя

и манило раздумьем в тиши.

Не поверил он образу яви

и протянутым молниям рук.

И опять забродил по державе,

не заметив, что жизнь — это круг,

что туманны дорожные нити,

и всему есть жестокий предел.

...У истлевшей избы, на граните,

он, вернувшийся, сгорбясь, сидел.

Первый зимний утренник, как праздник.

             Вышел: снег лежит

и своей неопытностью дразнит,

             как цветок во ржи.

Холодит дыхание немного,

             это — хорошо!

Первозданно все вокруг и строго

             и в груди — свежо!

Поброжу задумчиво вдоль речки,

             посижу в саду,

где стоят березки, словно свечки,

             сердцем отойду.

Не стало улицы Горшечной.

Еще лет пять назад была

на этой стороне заречной.

Вся вышла. В прошлое ушла.

Она от церковки брала

разбег, пускаясь в путь недлинный...

Помянут ли ее руины

ее гончарные дела?

Здесь птицы хоров не поют,