Каменный пояс, 1979 - Страница 59
Из ялтинских писем к Э. Казакевичу, Я. Вохменцеву и М. Гроссману от апреля-мая 1958 года узнаем о состоявшемся в Москве заседании оргкомитета СП РСФСР, на котором обсуждалось творчество Б. А. Ручьева. Это была первая встреча со столицей после многолетнего перерыва. Здесь он встретился с А. Твардовским, М. Светловым, А. Яшиным, М. Львовым. Состоялся серьезный, взыскательный разговор. Творчество Ручьева получило в целом высокую оценку. Но А. Твардовский, М. Светлов и другие высказали также и ряд критических замечаний, которые поэт переживал болезненно.
Уже осенью, 8 сентября 1958 года, он пишет Э. Казакевичу: «Поездка в Москву и Крым, чрезвычайно взбудоражившая меня обилием живых встреч с поэтами, на какое-то время выбила меня из колеи множеством впечатлений, противоречивых мыслей, отзывов и неспокойных нервных раздумий о своем месте, вкусе и чувстве. Если можно так сказать, то на какое-то время я «потерялся» и в какой-то мере болезненно остро воспринимал то, что мною-то самим написано и задумано… Но все уладилось, отстоялось и к сентябрю вновь чувствую себя в отличной форме на более злом коне».
В 1958 году в Челябинском книжном издательстве вышла вторая книга Б. А. Ручьева — «Лирика». В нее, кроме произведений 30-х годов, поэт включил цикл стихов «Красное солнышко» и поэму «Невидимка», созданные, в основном, в 40-е годы. Сюда же вошли и три главы из новой поэмы «Индустриальная история», над которой Ручьев работал с 1957 года. Не любивший до срока знакомить читателей со своими крупными произведениями по частям — поэт делает отступление от ранее сложившихся принципов. Ему хотелось продемонстрировать свои творческие возможности после многих лет молчания; доказать, что все это время он жил «в состоянии постоянной творческой готовности»; отчитаться перед читателями в канун предстоящего съезда писателей РСФСР. Так увидели свет главы: «Товарищ Серго», «Любава», «Четвертый век».
По первоначальному авторскому замыслу, первой из названных выше глав придавалось большое значение. Она, по-видимому, должна была стать идейным центром будущей поэмы. Интересны и показательны колебания Ручьева в выборе названия поэмы. Из письма к М. С. Гроссману от 11 января 1958 года узнаем, что первоначально условно, когда работа над поэмой была в самом разгаре, Ручьев называет ее «Товарищ Серго». Но вскоре он изменяет заглавие: «Товарищ Серго» не нравится по трем соображениям: очень много произведений, где герои — весьма значительные люди — называются по такой, уже ставшей штампом формуле: «Товарищ Феликс», «Товарищ Тельман» и т. д. Второе — есть в таком заглавии примесь некоей спекулятивной броскости и, наконец, заглавие это обязывает к более полному созданию образа Серго, его жизни, а ведь у меня он пройдет только периодом. Назвал поэму «Индустриальная история».
Однако в процессе работы первоначальный замысел претерпевает значительные изменения. Название «Индустриальная история» поэт переносит на цикл поэм, вернее, дилогию, а первая ее часть получает новое заглавие — «Любава». Время действия в ней Ручьев решил ограничить тридцатыми годами, событиями первой пятилетки. В следующей части дилогии (заглавие ее тоже несколько раз менялось: «Рождество», «Канун», «Мировая зима») поэт был намерен провести своих героев через события Великой Отечественной войны и завершить повествование сегодняшним днем. В письме к Э. Г. Казакевичу от 8 сентября 1958 года он сообщает: «…На первый Ваш вопрос о поэме могу ответить: «по валу» план выполнен, «по качеству» выполняется. Простите за такое невразумительное определение; просто пришлось очень много думать о том, как дальше жить героям, чтобы, набирая силу, красоту и самостоятельность, дожить до «сегодняшнего дня». Словом, продумал некоторые сюжетные ходы, стал богаче материалом…»
В издательство «Молодая гвардия», где запланирован был выход поэмы «Любава» отдельной книгой, Ручьев должен был представить рукопись поэмы не позднее июня 1961 года. Однако работа над поэмой затянулась еще на год, хотя она целиком поглощала все его время. «Пока не закончу поэму, не примусь ни за что другое», — пишет он М. С. Гроссману. «Я сейчас запарился с поэмой о Магнитострое, — делится Ручьев с М. М. Люгариным 13 апреля 1961 года. — Работаю с октября… устал здорово потому, что в течение нескольких месяцев спал не более 5—6 часов в сутки».
Работал поэт, по его собственному признанию, «очень медленно» — тщательно взвешивал каждое слово, скрупулезно оттачивал каждый образ, добиваясь правдивости, логической стройности, изящества и эмоциональной выразительности. Истинное поэтическое творение, считал поэт, всегда должно быть отмечено мастерством, «чтобы слова, сказанные тобой, были настолько главными, интересными, мудрыми, чтобы ни одно из них не терялось в людских сердцах, было нужно людям, необходимо, неугасаемо, незабываемо». Он признавал только «художественное слово высокого накала, предельной ясности и силы». Эти мысли, записанные в дневнике, поэт повторяет и в письмах к друзьям, к издательским работникам.
«Пишу страшно скупо и спешить не могу… Хочется сделать очень хорошо, и кажется, пока что иначе и не получается. Что сказать Александру Трифоновичу (Твардовскому. — Л. Г.) по поводу сроков окончания — просто не знаю пока», — сообщает Ручьев Э. Г. Казакевичу в сентябре 1958 года.
Необычайная требовательность к себе, не знающая никаких снисхождений; упорная — до изнеможения — работа над словом; создание десятков вариантов не только поэтических строк, но и целых строф и даже глав поэмы, — все это отдаляет сроки завершения «Любавы».
«Боюсь, что я просто измучил тебя своей медлительностью, как говорится, подвел тебя, злоупотребил твоим доверием, — пишет Ручьев редактору будущей книги, поэту Дмитрию Ковалеву 8 сентября 1961 года, когда все издательские сроки уже миновали. — Твердо считал, что осенью приеду в Москву и привезу полностью законченную поэму, но не вышло. …Всю осень и зиму работал над поэмой день и ночь, не спал, не ел досыта и отдыхать не мог. Вся поэма лежала передо мной, как на блюдечке, требовалось только пропустить ее через мозг и, оформив до последней строки, выдать на редакторский стол. Ну, а пишу я, кстати сказать, очень медленно, в среднем — не более одной строфы в сутки. Замучило меня собственное отэка, что ни день, то привередливей становится».
Срок окончания поэмы Ручьев отдаляет до начала 1962 года, так как «хочется в последней главе поэмы проверить и продумать поглубже образные (а стало быть и идейные) обобщения. Ведь за это время опубликован проект Программы КПСС. И хотя замысел моей поэмы не расходится с ее положениями, сделать сердечную сверку своей работы с этим документом времени я считаю себя обязанным», — обосновывает Ручьев в письме к Дмитрию Ковалеву свое решение.
Работая над «Любавой», поэт одновременно вынашивает ряд новых творческих замыслов. В одном из писем к Э. Г. Казакевичу он пишет о том, как отмечается в Магнитогорске День металлурга. Значение этого праздника «почувствовалось до самой глубины души». «Я даже, побеседовав с некоторыми награжденными металлургами нашими, чуть не соблазнился взяться за новую поэму. Народ, сами знаете, замечательно красивой жизни, хотя — не в пример «братьям Ершовым» — не столь разговорчивый и «боевитый». Но тема эта уже по-хозяйски пристроилась в очередь и тянет помаленьку мои идеи и бензин», — сообщает Ручьев в этом же письме.
К июню 1962 года «Любава» наконец-то была завершена. О том, каких волевых усилий и гигантского труда потребовала она от поэта, узнаем из его письма к критику А. М. Абрамову. «Любава» выпила много моей кровушки, — пишет ему Б. А. Ручьев 4 марта 1963 года. — Ведь писал я ее четыре года, как говорят, «с полной самоотдачей», и однажды дошел почти до инфаркта. Но… все-таки закончил так, как хотел, не сползая с намеченного уровня».
Но работа над «Любавой» не прекратилась вплоть до сдачи ее в набор. Началась оживленная переписка с редактором книги Дмитрием Ковалевым. Последнего беспокоил конец поэмы, связанный, как мы помним, с отъездом Любавы из Магнитки. Позднее в некоторых критических статьях и рецензиях высказывались подобные же сомнения относительно такого завершения «Любавы». Сам поэт в этой дискуссии участия не принимал. Но теперь известно, что в процессе работы над поэмой Ручьев «испытал» несколько вариантов конца, и выбранный им вариант продиктован логикой развития характера героини, правдой сложных и подчас драматических жизненных ситуаций, запечатленных в этом произведении.