Каменный пояс, 1978 - Страница 66

Вот первая повесть сборника — «Осетровая яма». Герои ее — водолазы, шестеро отчаянных и малословных сибирских парней, из тех, которые и в огонь, и в воду, не моргнув пойдут. Перед ними поставлена задача большой государственной важности: обеспечить переброску нефтепровода через Обь в трудных условиях немилосердной таежной зимы. Казалось бы, подобная тема дает автору возможность в полный голос заговорить о тысяче волнующих вопросов, связанных с экономической и организационной стороной нашей промышленности. Но нет, эти вопросы мало интересуют А. Шушарина. Сибирские парни работают споро и без помех, они привыкли беспрекословно повиноваться слову «надо», А с доставкой оборудования и организацией труда тоже, вроде бы, все нормально. По крайней мере, никто не ропщет. Правда, однажды у Толи Чернявского, спустившегося под воду, заело клапан скафандра, он без труда мог бы задохнуться, не добравшись до спасительной проруби, но напарники его — ребята справные — не зевают. Вытащили. Обошлось. На том дело и кончилось. А в следующий раз, уже в торжественный день переброски дюкера через подводный канал, труба почему-то не пожелала повиноваться многотонной лебедке, а когда ее подтолкнули тракторами, трос, соединяющий ее с лебедкой, «скрутился петлей и порвался, когда пустили лебедку… Водолазы два дня искали концы», но потом нашли, и угрожающий эпизод опять увенчался счастливым концом. И еще один раз, правда, произошла неувязка в делах, благодаря которой водолаз Женька Кузьмин чуть было не лишился жизни, но говорить о ней не имеет смысла — она так же осталась без последствий.

То же самое и с повестью «Там, где на сопках багульник цветет…» На шахте, в которую, как в невесту, влюблен герой повести техник Коля Аникин, нет элементарных условий труда: в штреках под восстающими не установлены вентиляторы, и крепильщики вынуждены прибегать к дедовским методам и изощренной кустарщине для того, чтобы после работы взрывников откачать с лесов ядовитый газ, опасный для жизни; крепления в штольнях сооружаются из сырых бревен; лебедки в стволах на ладан дышат… Но ведь дышат же! Коля Аникин, полагаясь на это, с оптимизмом эпикурейского философа утверждает:

Все будет хорошо… когда-нибудь. А значит, нечего из мухи слона раздувать, и из проблемки проблему делать. Подождем. А пока на солнышке погреемся. Это уже слишком по-русски!

Но, может быть, я слишком категорична. Может быть, А. Шушарина мучают не столько производственные, сколько морально-этические проблемы, которые со времен Кантемира принято считать наиболее злободневными?

Да, этим проблемам в сборнике отводится немало места, но все дело опять-таки в том, какого рода эти проблемы и как формулирует их автор. Я не думаю, чтобы кто-то затруднился в ответе на вопрос, можно ли «брать взятки борзыми щенками» и хорошо ли спать с чужой женой. И тем не менее, многие нравственные вопросы, поставленные в сборнике «Своим судом», не поднимаются выше этого уровня. Судите сами. В повести «Осетровая яма» инспектор из Москвы Борис Самсонович вызывает у водолазов явную антипатию тем, что не гнушается лично и всенародно сделать просьбу о «сувенире — трех — четырех — пяти» килограммах осетрины. Пусть каждому известно, что это нетактично и не достойно руководителя, но и этот банальный факт может послужить точкой опоры для настоящего глубокого социально-психологического конфликта. И конфликт углубляется. Но как? Очень просто! Борис Самсонович окончательно дискредитирует себя в глазах таежников тем, что говорит высокопарные фразы (кстати, о них только вскользь упоминается) и пытается соблазнить ради праздничка какую-нибудь из местных девчонок, за что получает справедливое возмездие — «фонарь во все рыло». На этом конфликт исчерпывается. Наказанный порок в одиночестве отбывает в Москву, а добрые друзья остаются вместе и «хохочут до слез». Если бы в книге не было других повестей и рассказов, можно было бы вывести название сборника из этого прискорбного эпизода, но хохотать до слез, наверное, не очень захотелось бы.

А как же обстоит дело с Главным Вопросом сборника, который невольно бросится вам в глаза, даже если вы, не читая, просто просмотрите оглавление — с вопросом об Охране Природы? Опять-таки хочу оговориться: не везде одинаково. В повести «Там, где на сопках багульник цветет…» он не поднимается вовсе, а что касается «Осетровой ямы» и рассказа «Браконьер», то в них этот вопрос загорается и затухает так же молниеносно и бесследно, как и многие другие, о которых уже говорилось. Из повествования о житье-бытье двух осетров ничего, кроме холодного назидания, не вынесешь, потому что это повествование лишено страсти и обличения, а, вот после рассказа «Браконьер» остается ощущение какой-то раздвоенности. С одной стороны, несомненно жаль одинокого и неприкаянного старика Бокова, у которого лось-рогач в честном поединке зашиб единственного друга — отчаянного и неугомонного пса Труса. С другой, — совершенно непонятно, как старик, влюбленный во все живое, смог забыть о честности поединка и недрогнувшей рукой в запрещенную пору убить и освежевать гордого, ни в чем не повинного сохача. Да еще не маяться после этого по ночам. Да еще найти оправдание в лице односельчан и автора!

Конечно, этот последний конфликт гораздо более ярок и самобытен, чем предыдущие, но и он не доведен до конца, ибо лишен глубинных психологических мотивировок.

Итак, в большинстве произведений сборника отсутствуют острые злободневные проблемы, несмотря на актуальность избранной тематики.

Возможно, я меряю сборник на чужой аршин? Возможно, А. Шушарин решил не акцентировать внимания на производственных недочетах и целиком сосредоточить его на прославлении трудового героизма?

Да, мысль о будничном, неброском, трудовом героизме пронизывает книгу от начала и до конца. И это хорошая мысль. Она придает автору много силы. Великолепно выписана, например, сцена ликвидации плавуна в повести о шахтерах.

И все-таки я продолжаю утверждать, что в наши дни борьбы за качество на одном героическом пафосе не продержишься. Да и что значит преимущественное воспевание в художественном творчестве? Нужна проблема. Тем более, для сборника с подобным названием. А если нет проблемы, то нет и конфликта, а если нет конфликта, то и произведение выходит вялым, бесхребетным, «ни то ни се, ни рыба ни мясо, ни в городе Богдан ни в селе Селифан». И доказательство тому — две вышеуказанные повести.

Что может быть художественным кредо писательского творчества? Характеры, размышления, язык.

Есть ли характеры в этих произведениях? Смело утверждаю, что нет. Женьку Кузьмина я без труда спутаю с Толиком Чернявским, Колю Аникина — с начальником шахты Степановым, а всех их вместе — с инженершей Ниной Сергеевной. Потому что дело ведь не в том, чтобы дать герою имя и назвать его мужчиной или женщиной, а в том, чтобы вдохнуть в героя душу, индивидуальность. У А. Шушарина же про Женьку Кузьмина сказано только, что у него «заинтересованные» глаза, про Толика Чернявского — что у него «рыжая бороденка», про Нину Сергеевну — что у нее «молодое, без улыбки, лицо» и красивое вязаное платье, которое сидит на ней по-особенному. Но согласитесь, что это не характеристические детали, а этикетки, которые внутреннего мира героя не обнажают.

Характер может выявиться и через поступки, и через размышления, и через речь. Но никаких особенных поступков эти герои не совершают, только спят, едят, изредка ходят на охоту, работают и женятся без особой радости и без регистрации в загсе, потому что такового не имеется. Спасти эту обыденность могли бы глубинные размышления, но их нет.

Несколько более повезло Коле Аникину из второй повести. Кроме того, что у него рост — метр семьдесят пять и что он доволен жизнью, мы чувствуем в нем горячую любовь к шахте, способность к самостоятельным действиям и решениям. Окончив техникум, он отказался от должности мастера и решил изучить шахтерское ремесло с азов; он готов на самопожертвование, и разговор у него бойкий, молодеческий, без натяжек. И все-таки он чем-то неуловимо смахивает на юношу со значка ГТО, а не на художественный образ!