Кальсоны Кирова - Страница 3
- Какого рода? Твоего? – подозрительно молвил Елисей.
- Подожди… Так вот, детей сдали в разные детские дома. Решили, что сочетание имени и фамилии Маркс Николаев прямо указывало на происхождение мальчика от убийцы Кирова, поэтому старшему брату поменяли фамилию «Николаев» на фамилию матери «Драуле». На сегодняшний взгляд - глупо, ведь редкая фамилия Драуле не менее заметна, чем редкое имя Маркс. Но по тому времени сработало – Маркс Драуле прожил жизнь, не догадываясь, кем были его родители. Когда началась война, детский дом со второй попытки вывезли из Ленинграда, довезли до Средней Азии, там Маркс и остался. Стал авиационным техником, прожил долгую жизнь. И только в XXI веке старик Маркс сообразил, что жизнь могла сложиться по-другому. Только в старости, когда «бытовая» версия убийства стала официальной, Маркса Драуле осенило, сошлись современные исторические открытия и смутные воспоминания детства о большом доме с аркой, о квартире, о родителях, все-таки ему было уже семь лет, когда его поместили в ленинградский детский дом. Он доказал свое родство и в 2005 году был признан жертвой политических репрессий.
- Про Маркса Драуле я кое-что слышал. А про второго брата писали, что следы его затеряны, - сказал Елисей.
- Младшего брата Леонида Николаева так под своим именем и определили в детский дом под Вязьмой, специально подальше от Ленинграда.
- А как же так получилось: детей убийцы Кирова, практически, со своими именами отдали в советские детдома в центре России? Не убили, не сослали, как всех их родственников до третьего колена…Непонятно…- задумчиво спросил Елисей.
- Думаю, что через два – три года сыновья убийцы члена Политбюро «так легко» бы не отделались! Но это все-таки был тридцать четвертый год, ну, тридцать пятый, а не тридцать седьмой. Хоть состоялось уже постановление ЦК ВКП(б), определяющее, что делать с детьми репрессированных в зависимости от возраста и наличия родственников, оставшихся на свободе, но постановление еще не набрало силу, его приняли только за три недели до убийства, в ноябре 1934, и масштабы арестов были еще не те. В тридцать седьмом году Ежов выпустил специальный приказ «Об операции по репрессированию жен и детей изменников Родины», который «навел порядок в этом вопросе». Так что, Маркс и Леонид, считай, «проскочили».
- Ну, так что младший брат? – Елисей вернул Леонида к повествованию.
- Леонид в возрасте трех лет попал в очень хороший детский дом. Заведующую детдомом звали Полина Боярская. Она считала свою работу партийным заданием, фанатично заботилась о воспитанниках и выбивала из районных властей для детей все, что могла. В некоторых случаях ездила в Смоленск и в Москву. Заведующая жила жизнью детского дома, не воровала, и сотрудникам не давала воровать. Поэтому детский дом жил довольно сытно и благополучно. Кроме того, Полина Боярская заботилась о политическом и культурном воспитании детей и персонала: заставляла книги читать и пересказывать, следить за событиями по газетам и слушать радио. Свое мнение заведующая не всегда высказывала вслух на политинформациях, но мнение свое, хоть и не высказанное, имела. Уже в июне 41-го года заведующая стала хлопотать об эвакуации, когда о том, что немцы могут прийти в Вязьму, ни у кого даже мысли не возникало. Но Боярская добилась разрешения, вагонов, договорилась о пункте назначения и избежала обвинения в пораженческих настроениях и паникерстве. Детский дом переехал в Башкирию и занял деревенскую школу. Просить у местных руководителей о чем-либо было сложнее, связей вяземских не было. И Боярская стала создавать в детском доме сельскохозяйственное предприятие, чтобы подкормить детей и персонал. Леонид рассказывал, что детский дом выращивал просо, и пшенная каша была основным блюдом. Продавали просяные веники, держали свиней. В Башкирии прожили всю войну, вернулись в Вязьму только в 1946 году, Леониду было уже 15 лет. Полина, которая относилась к нему очень внимательно, пожалуй, даже выделяла его среди других детей, в 1947 году определила Леонида в школу фабрично-заводского обучения ФЗО с предоставлением общежития. Она договорилась с мальчиком, что он будет приходить в детский дом не реже раза в неделю. Леонид так и ходил к «Мам-Полине» все полгода, пока учился на фрезеровщика. Потом поработал недолго на заводе и поступил в техникум, все под бдительным взором Полины. Вслед за техникумом последовал призыв на службу во флот на 4 года. Когда призывник с техникумовским значком на лацкане пиджака пришел в родной детский дом прощаться, Полина заперла кабинет изнутри и поведала Леониду Николаеву тайну его происхождения в таких выражениях: «У тебя в метрике стоят прочерки – родители неизвестны. Я знаю, кто твои родители. Твоя мать – Мильда Драуле, жена Леонида Николаева, который в 1934 году убил Кирова. Сергей Миронович Киров и Мильда любили друг друга, и ты – плод этой любви. Ты должен сохранить эту тайну ради спасения твоей и моей жизни до тех пор, пока… В общем, не знаю, до каких пор. Не вздумай хлопотать о перемене отчества на «Сергеевич». Но сына своего, когда он будет, назови Сергеем. Я, как видишь, храню тайну с 32-го года. Тогда тебя в детский дом привез чекист из Ленинграда. Он оказался моим знакомым, и рассказал мне о твоем происхождении. Больше я о нем никогда не слышала. Думаю, что он погиб, все, кто что-нибудь знал об убийстве Кирова, были расстреляны. Ты хорошо меня понял? После службы поступай учиться в институт. Четыре года - большой срок, если я буду жива, когда ты вернешься, я тебе помогу». Про брата Маркса Николаева Полина ничего не сказала, возможно, сама не знала.
Узнав о своем происхождении, Леонид задумался, ушел в себя, замолчал. Все время, пока его везли в Мурманск, потом в учебное подразделение и первое время в «учебке» Леонид почти не открывал рта. Он думал, в нем происходила перестройка. Судьба не дала ему того, что дается любому человеку от рождения, просто так, без всяких просьб и заслуг – родителей, семью, дом. Он уже выработал у себя иммунитет, псевдо презрение к хлюпикам, выросшим с «папеньками - маменьками», не нюхавшим настоящих трудностей, которые выпали на долю детдомовским. Но тайное желание иметь мать и отца, ни у кого из детдомовских не исчезнувшее полностью, жило у Леонида в душе. И вдруг оказалось, что у него есть родители, что отцом его был знаменитый человек, известный всем советским людям, узнаваемый только по одной фамилии «Киров» без всяких пояснений. Гордость, родовое самосознание формировалось в его душе. А тайна, окутывающая его происхождение, раскрашивала эту гордость небывалыми красками. У него, Леонида, есть род, которым можно гордиться…
- Да… Это очень понятно… - подтвердил Елисей, тоже считавший, что быть родовитым лучше быть, чем безродным. Леонид стрельнул на приятели глазами и продолжил.
- Когда Леонид очнулся от своей задумчивости, он был уже другим человеком. Откуда что взялось! Из детдомовского мальчишки получился гордый сын Кирова. Леонид был красивым, сильным и сообразительным парнем, к тому же, по тому времени, образованным, благодаря заботам «Мам-Полины». Но, как все детдомовские, Леонид был слегка загнанным, травмированным, постоянно сознающим, что он не такой, как все. Теперь он стал уверенным в себе и в своем праве молодым человеком. Это везде важно, а на военной службе – особенно. Отцы-командиры увидели именно такого новобранца. И дело пошло: после «учебки» оставили сержантом-инструктором. У них были сухопутные звания, потому что Леонид попал в морскую пехоту. Потом училище, послужил командиром взвода и командиром роты. Участвовал в Карибском кризисе, точнее, «почти участвовал» - его рота была на корабле, который шел из Мурманска на Кубу. Но дойти не успели, инцидент был исчерпан. Потом - Академия имени Фрунзе и, под конец военной карьеры, командование полком в Афганистане.