Калинка-малинка для Кощея (СИ) - Страница 13

– Наглый, – задумчиво подтвердила я, накидывая шаль на плечи. Тоненькую такую, красивую. Лель, кстати, подарил в прошлом году.

Тяжко вздохнула, понимая, что пока не представляю, как разыскивать друга, и посмотрела в сторону приоткрытой двери. Дивислав предупредил:

– Ворожить буду. Песню полуночи и ветра наиграю. Что из этого получится – пока не знаю. Захочешь посмотреть – выгляни. Но близко ко мне не подходи, ибо мало ли что может случиться.

И так же любопытство грызло. Прям как в детстве, когда мать строго-настрого велела отвернуться и не смотреть, потому что плетение некоторых чудесницких чар в слишком юном возрасте могло навредить.

Я была девочкой послушной, хоть и шебутной. Но когда со мной говорили серьёзно, то слушалась беспрекословно и даже не думала перечить.

Васька взмахнул крыльями – кажется, хотел было взлететь, но передумал. Лень в его случае была так же неистребима, как и постоянное желание есть. При этом нужно заметить, что совместно эти вещи, по идее, должны были его привести к полноте, однако… ничего подобного. В размерах хранитель даже не думал увеличиваться.

– Не полечу, – глубокомысленно изрёк он. – Тоже у тебя останусь.

– Боишься замёрзнуть? – подколола я, все никак не в состоянии заставить себя не смотреть на дверь.

Хватит уже прислушиваться, Калина. Всё равно кроме шума ветра да звуков, издаваемых ночными животными, ничего не слышно. Может, Дивислав и не будет творить никакой ворожбы, а так… пыль в глаза пустил?

Сердце вдруг застучало как бешеное, а кровь прилила к щекам. Э, нет. Не так. Чувствую, что не лгал мне. Чувствую, и всё тут. Значит, надо просто подождать. Возможно, готовится долго или… просто не выходит что-то.

– Конечно, – покивал Василий. – А то потом тебе парить меня придётся, вареньем кормить, спинку растирать, одеялком укутывать. Оно тебе надо?

– Ну вот не надо! – возмутилась я. – Совы таким образом не лечатся!

– Лечатся! – невозмутимо опроверг моё утверждение Васька. – Просто мы ещё до такой методики не дошли…

– Ишь, какой умный, – буркнула я и замерла.

С улицы донеслась мелодия. Тихая и мягкая, звенящая, словно кто взял звёздный свет, заморозил его, вырезал свирель, а потом заиграл на ней. Звонко, чисто, ясно и холодно. И точно уж кожа мурашками покрывается не от ночи прохладной. От каждого звука внутри что-то будто сворачивается и замирает. А мелодия звенит и разлетается, чарует нездешним напевом.

Мы переглянулись с Васькой. Ладно, чем змей не шутит. Всё равно стоять столбом у меня не получится. Да и хранитель отговаривать не кинулся. Только смотрит жёлтыми глазищами, как истукан возле храма. Древний и деревянный, вырезанный неведомо чьими руками.

Мелодия становилась громче, а голова вдруг пошла кругом. Неожиданно стало ясно, что слышу чей-то голос: такой сладкий, такой красивый. Но в то же время почуяла, что под всей это сладостью таится угроза.

Сделав глубокий вдох, я сжала кулаки и шагнула к выходу. Осторожно посмотрела на улицу через проём.

Дивислав сидел на крыльце и наигрывал на дудочке мелодию. Вокруг разлилась непроницаемая тьма, словно сошла с ночного неба и потянулась тонкими бесформенными руками к Дивиславу. Окружила его кольцом, затрепетала возле ног, словно покорная служанка, готовая выполнять приказы любимого господина.

А он сам… Кажется, что человеческий облик медленно тает, звёздная дымка окутывает с ног до головы. И продолжает играть. Так играет, что сердце ноет и плачет, стремясь к нему.

Я тряхнула головой, пытаясь оттолкнуть наваждение, только куда там.

– Иди ко мне, Калина, – вдруг донёсся его голос.

Я вздрогнула, от головы до ног пронеслась горячая волна.

«Как же так, – только и успела подумать, – ведь по-прежнему музыка звучит. Как сказать-то смог?»

Но сама, не понимая, что происходит, уже шагнула к нему.

Даже не обернулся. В голове запоздало промелькнула мысль, что просил же не подходить, а теперь сам зовёт. Впрочем, какая разница… напев такой, что на месте не устоишь. И кто из нас первым нарушил установленное правило – уже не разобраться.

Я оказалась рядом с Дивиславом. Костяная дудочка парила в воздухе. Звуки, казалось, превращались в серебристо-звёздное мерцание, лёгкой пыльцой оседающей на наши руки и лица. От волос Дивислава исходил запах полыни и мёда. Губы почему-то пересохли, а дышать удавалось с трудом. Что же это такое? Просто ворожба кощеева или же тут замешано другое? Почему не хочется думать о деле, о Счасте-змее, о пропавшем Леле, о невезучем Горыныче, а… Только глядеть на Дивислава, желать провести кончиками пальцев по его щеке, спуститься по скуле, коснуться губ…

Он улыбнулся, и чары немного схлынули.

– Не бойся, Калинушка, не обижу тебя, – шепнул он еле слышно.

А потом протянул руку, обвил меня за талию и привлек к себе. И тут же будто огнем вспыхнула кровь, пронеслась по всему телу, грозя превратить меня в живой костёр.

– Смотри, – прошептал Дивислав, прижимая к себе крепче. – Смотри и запоминай. Вдруг чего я не охвачу, так ты увидишь.

И коснулся век то ли гибкими красивыми пальцами, то ли музыкой колдовской, но исчезла ночь, обнимавшая все кругом, пропал мой дом, и не стало ни деревьев рядом, ни гор далеко.

Зато послышался весёлый смех. Весёлый и беззаботный, молодецкий такой смех. И вдруг появилось солнце, ударило по глазам так, что пришлось зажмуриться.

– Это сейчас их не видать, – заговорил грубоватый низкий голос. – Кто ж за звёздами ночью-то наблюдает?

И рассмеялся. Понять же тепло и добродушно.

«Если бы у меня был старший брат, то он мог бы так смеяться», – почему-то подумалось мне.

– А тебе бы всё звёзды, – кто-то ответил женским голосом, шипящим и бархатистым. – Лишь бы не заниматься домом, всё на меня свалил.

Я вздрогнула. Такой же голос доносился из блюдца, показывавшего Счасту-змею.

Приоткрыв глаза, поняла, что вижу полутёмную пещеру. Солнечные лучи сюда почти не проникали. Однако всё равно можно рассмотреть, что стены пещеры зеленоватые, как малахит. Пол удивительно гладкий и тёмный, будто нарочно полировали. У входа стоит стройный широкоплечий молодец в простой одежде и с копной каштановых волос. Сложил руки на груди и смотрит на собеседницу с лёгкой улыбкой. И говорит она ему, кажется, далеко не ласковые вещи, однако он словно готов в любую минуту поднять руку и отмахнуться от неё, как от назойливой мухи.

– Тебе всё весело. Занимаешься непонятно чем, – снова заговорила она. – А почему мне одной думать про охрану наших земель?

– Потому что там и думать не о чем, – неожиданно раздражённо сказал Горыныч. – Защита у нас древняя и сильная, никто не посмеет нарушить. А с соседями живём дружно, так что ещё надо?

Я нахмурилась. Соседи – это жители Удавгорода? Хотя все места, где живут потомки змеиного народа, должны жить в мире с другими змеевичами. Тут ничего удивительного нет.

Собеседница Горыныча шагнула к нему, показываясь из пещерного полумрака.

Красавица. С тонкой талией, высокой грудью, плавной походкой. Только не с лебедушкой на реке её можно сравнить, а со змеёй, медленно ползущей по берегу. Кажется, при каждом шаге она немного пружинила ногами и извивалась всем телом. Лицом пригожа, с белоснежной кожей, огромными зелёным глазами, яркими алыми губами, точёным носом. Волнистые волосы, как брусничный сок, спускались аж до бёдер. А осанка какая, а взгляд! И похожа на Горыныча, и нет. Сестра, Дивислав сказал? А родители-то у них одни или как? Больно уж разные. Да и Счаста вся прям королевна, во всяком случае, себя так держит. Недобрая королевна, хитрая, умная. Такая сладкими речами заговорит, вином-медом опоит, что и не почувствуешь яд на дне кубка, а утром уже поздно будет.

В руке Счасты был посох, черный и старый. Вместо набалдашника – голова змеи с глазами-изумрудами. Она наступала на Горыныча.

– Непутёвый братец, неужели ты думаешь, что сможешь сбежать к людям и позабыть обо всем?

Он неожиданно потерял вид рубахи-парня и нахмурился. Глаза у него тоже зелёные, но куда темнее, чем у Счасты. И черты лица вдруг стали будто из камня вырезанными.