Калевала - Страница 30

Борта новой лодки выкрасил Вяйнемёйнен красной краской, нос изукрасил серебром, корму — золотом, потом столкнул челн с катков, с круглых еловых бревен в реку, поднял на мачте синий парус и направил чудо-челн к морю, чтобы по голубым волнам держать путь в полночную Сариолу. Воззвав к Укко, выпросил мудрый старец себе в подмогу попутный ветер, чтобы не брать самому в руки весла, — и надул ветер парус, и понес ладью по простору вод, а Вяйнемёйнен сел у кормила править.

Как раз об эту пору Анникки, сестра Ильмаринена, встала на утренней зорьке и пошла стирать белье к морю на туманный мыс. Отколотила она вальком платья и уже полоскала их на мостках, как тут в устье реки увидела что-то синее на волнах. Стала Анникки гадать: что бы это было? Если это стая уток и сизокрылых селезней, то отчего не взлетят они в небо? Если это чешуей блестит рыбий косяк, то отчего не уйдут лососи в глуби? Если это подводный камень, или ель упала в море, то отчего не скроется под волнами? Но рассеялся туман, и разглядела Анникки чудный кораблик под синим парусом. Пробормотала тогда девица тихонько заговор:

Но не отцовская то была лодка, не челн брата, однако и не гость с чужбины — плыл мимо мыса Вяйнемёйнен под ярким парусом.

Спросила песнопевца Анникки: куда он держит путь?

— Собрался я ловить лососей, что нерестятся в камышах, — ответил весело Вяйнемёйнен.

— Смеешься ты надо мною, краса Калевалы! — улыбнулась Анникки. — Разве нынче лосось икру мечет? Да и отец мой, собираясь за рыбой, брал с собою шесты и сети — а у тебя в лодке и тех нет.

— Что ж, не будет лососей, набью я гусей на море, — сказал беспечно Вяйнемёйнен.

— Все бы тебе шутить со мною! — засмеялась Анникки. — Отец мой, когда отправлялся стрелять красноклювых, брал с собой лук и стрелы, а по берегу бежали его собаки.

— Раз и гусей мне не набить, — сказал Вяйнемёйнен, — тогда пойду я на чужие земли войною и пролью кровь злых мужей в честном сражении.

— Борода у тебя седая, а все ты потешаешься! — совсем развеселилась Анникки. — Знаю я, как идут на битву: сто мужей садятся к веслам, на бортах у них висят луки, а на скамьях лежат мечи. Говори-ка правду: куда собрался ты, Увантолайнен?

— А вот садись в мою лодку, — подтрунил над девицей Вяйнемёйнен, — тогда и нашепчу тебе в ушко правду.

— Пусть буря садится в твой челн! — раскраснелась болтушка Анникки. — Говори без обмана, а не то раскачаю тебе лодку, и зачерпнешь ты бортом воду!

— Уж и шуток с тобой не шути, — улыбнулся в усы песнопевец. — Плыву я в полночные страны, в угрюмую Сариолу, в жилища людоедов, чтобы взять за себя молодую деву — красавицу Похьолы.

Услыхав эти слова, бросила Анникки на мостках белье и, подобрав подол, припустила к дому. Вбежала она в кузницу, где, покрытый до макушки копотью и угольной пылью, работал Ильмаринен, и сказала брату, чтобы выковал он ей сей миг новый челночок, пару колец и сережек да пять подпоясок за ту новость, что принесла она с берега моря.

— Если хороша весть — накую тебе вдоволь девичьих безделиц, — сказал мастер Ильмаринен. — А будет дурная — брошу в горнило и то, что делал тебе прежде.

— Братец мой Ильмаринен! — защебетала Анникки. — Разве не хочешь ты взять в жены красавицу Похьолы, ради которой ковал Сампо? Разве не сделал ты узорчатые сани и не сковал к ним полозья, чтобы отправиться в полночную Сариолу за невестой? Так знай: пока ждешь ты снега, тот, кто половчей тебя, уже отправился за нею — плывет по морю Вяйнемёйнен, чтобы посватать красавицу Похьолы, которую по праву заслужил ты своим искусством!

Огорчился Ильмаринен, отбросил в угол молот и клещи — но не дело героя предаваться унынию и отступать от того, что задумал.

— Будь по-твоему, — сказал сестре Ильмаринен, — выкую я тебе новый челночок, наделаю колец, сережек и подпоясок, а ты за это растопи-ка пожарче баню, напусти медового пару да приготовь золы и щелоку, чтобы отмылся я от угля и гари.

И растопила Анникки баню, распарила в шайке душистый веник, нагнала им аромату, плеснула на каменку родниковой воды и приготовила из золы, простокваши и щелоку мягкое мыло, чтобы отмыл Ильмаринен тело, чтобы, как лен, белела его голова. Кузнец же тем временем сковал ей все украшения, что она просила.

Вымылся, не жалея воды и пара, Ильмаринен в бане и до того переменился, что, когда вошел в горницу, едва его и узнали: шея, как яйцо, белая, сияют льняные кудри, глаза, точно снег, искрятся, а на щеках молодой румянец. Нарядился кузнец во все самое лучшее — надел тонкую полотняную рубашку, вязаные чулки из мягкой шерсти, штаны, что сшила ему матушка, новые сафьяновые сапоги, голубую куртку и суконный кафтан с четвертной подкладкой, перевязался шитым золотом поясом, что вышила матушка, будучи девицею, поверх накинул новую шубу с сотней разукрашенных петель и покрыл кудри меховой шапкой, что когда-то, готовясь еще к сватовству, купил его отец, — а как стал готов Ильмаринен, то велел рабу закладывать узорчатые сани.

— Шесть коней стоит в конюшне, — сказал раб, — какого же запрячь?

— Ставь буланого в оглобли, — ответил ему Ильмаринен, — да повесь на дугу семь птичек-колокольчиков, чтобы веселее было ехать, а в ноги брось медвежью шкуру и тюленью полость, чтобы было чем укрыться.

Так и исполнил раб. А кузнец тем временем взмолился к гремящему Укко, и послал тот с неба обильный снег, дабы споро скользили быстрые сани. Как только укрыли белые хлопья мхи и травы, сел Ильмаринен на медвежью шкуру, укрылся тюленью полостью, захватил одной рукою вожжи, в другую взял кнутовище и, хлестнув буланого коня, помчался меж прибрежных холмов и рощ в северные страны.