Как живут мертвецы - Страница 77
Черчилль назначил дополнительные анализы. Он ощупывал ее своими умными руками, причем и он, и Шарлотта, к взаимному удовлетворению, отметили друг у друга всякое отсутствие неловкости. Такой и следует быть гинекологии, размышлял Черчилль — податливая пациентка должна считать свое тело лишь сосудом для деторождения. Он взял анализы крови, шеечной слизи, сделал лапароскопию, чтобы ознакомиться со строением внутренних органов. Сделал гистеросалпингографию — просто потому, что любил поражать пациентов этим словом. Сделал ультразвуковое сканирование брюшной полости и эндометриальную биопсию. Он объявил, что доволен результатами, и пошел обедать на пятый этаж универмага «Харви Николз».
С пришедшим на прием Ричардом доктор Черчилль говорил о сперме. О том, что ему повезло — у него нет идиопатической олигоспермии. И Ричард мог с ним только согласиться. Иметь медлительную, слегка подпорченную сперму — это одно, а не иметь ее вовсе — совсем другое, это попахивает безответственностью. Черчилль сообщил Ричарду, что даже у нормальных подвижных сперматозоидов может иметься скрытый дефект на хромосомном уровне. Но ему не следует винить только себя. Вполне возможно, срок годности яйцеклеток его жены тоже истекает. Некоторые люди, продолжал разглагольствовать Черчилль, рождаются вообще без vas deferens,[46] или их уретра — дурацкая трубка! — выходит совсем в другую сторону. Бывают люди с обратной эякуляцией, что выглядит довольно глупо: они осеменяют свой мочевой пузырь, давая жизнь записанным детишкам. «Все так и вышло, — крикнула я Элверсу из угла. — А последствия расхлебываю я. День за днем я слышу мольбы несчастного крошки у форточки впустить его в дом».
Однако не исключено — и эта возможность вдохновляла Черчилля, ибо служила ареной вдвойне плодотворного исследования, — что иммунная система Ричарда считает собственное семя инородным телом, как будто он проглотил сперму другого парня. Последние слова принадлежат мне, а не доброму Лорду. Так или иначе, главное взять сперму у Ричарда, чтобы иметь наготове как можно больше жизненной силы. Будь это возможным, Черчилль взял бы у каждого мужчины литры и литры этой штуки, так велика была страсть Лорда к сперме.
Черчилль велел Ричарду заняться делом, а сам, пока пациент трудился в поте лица, пошел выпить капуччино. Ричарду были предложены различные изображения, хранящиеся в китайском лаковом шкафчике. Разного рода эротические картинки, ксилографии, гравюры, гравюры сухой иглой и даже, черт побери, картины маслом. О да, Черчилль не сомневался в изысканном вкусе своих пациентов — у них встает при взгляде на Гогена, они кончают от Дега. Там были даже — если бы Ричард оказался человеком грубого склада — фотографии обнаженных женщин. Фотографии промежности во всех деталях — на случай, если бы он забыл, зачем он здесь.
Поблагодарив Черчилля, Ричард взял пластмассовую банку. Он пообещал стараться изо все сил. Оставшись в одиночестве, Ричард отошел от лакового шкафчика эстетских наслаждений. Не прельстившись и фотографиями, он положился на собственное воображение. Я смотрела, как он, грузный мужчина, приближающийся к среднему возрасту, стоял у окна в кабинете и глядел на площадь. На нарядных старомодных детей и еще более нарядных и еще более старомодных нянь. Глядел, явно сожалея — или так мне показалось — о каждой напрасной эякуляции из своих двадцати с лишним продуктивных лет. Сожалея о каждой простыне в пятнах и каждом носовом платке, о каждой напрасно изведенной бумажной салфетке. О ноющей кисти — и все впустую. Он онанировал на потерянное время, бедняга Ричард, а я наблюдала за ним. Глупо, конечно, но я подумала, что мне нужно получше узнать Ричарда, постараться его понять. Как-никак, он мой зять.
Все эти визиты к врачу самым пагубным образом отразились на моем пристрастии к табаку. Мне пришлось урезать дневную норму чуть ли не до ста тридцати сигарет. Я проводила странные вечера, наблюдая за тем, как Черчилль и его лаборанты делают анализы. Они помещали сперму и ее выделения под стекло микроскопа и смотрели, кто победит в борьбе. Они заключали пари и пили пиво из мензурок. Ну и хохмач, этот доктор Черчилль!
Наступила зима, Черчилль вновь собрал нас у себя в кабинете и поведал о видах на будущее. Ответ на вопрос, отчего Элверсы не могут зачать ребенка, хотя один раз у них получилось, оставался таким же туманным, как и в день, когда он включил счетчик на сто гиней в час. Существовало множество возможных объяснений, но ни одно из них само по себе не было достаточным. «Я не рекомендую подобный курс с легкостью, — весомо произнес Черчилль, — но если вы полны решимости и чувствуете, что обладаете полной информацией для сознательного решения, то можете попытаться зачать in vitro.
О, они хотели попытаться — почему бы им не хотеть? К тому же они были богаты, как этот придурок Крез, а при крайне неразвитом воображении и затоваренности их домов, им больше не на что было тратить деньги.
Черчилль описал курс лечения. Он даст Шарлотте лекарства, подавляющие выделение слизи и временно вызывающие менопаузу. Потом лекарства, стимулирующие деятельность яичников и наполнение граафовых пузырьков. Чтобы контролировать процесс, Шарлотте постоянно будут делать ультразвук и брать анализы крови. Потом он перешел к самой трудной части. Даже если Шарлотта выдержит перепады настроения, вздутие живота, сыпь и боль в мышцах, нет никаких гарантий, что лечение увенчается успехом. Они по — прежнему хотят попробовать? Еще бы им не хотеть!
Потом их учили принимать тяжелые лекарства. Черчилль и его сексуально продвинутые ассистенты показали Шарлотте, как нюхать золадекс в первый день ее цикла. Она может схватить кайф просто от сознания, что наконец-то взялась за дело, даже если после ее нюхательных сеансов нахлынут страшные перепады настроения, волны гормональной weltschmerz.[47] На пятнадцатый день ее цикла, убедившись в том, что яичники беспробудно спят, они научат Ричарда впрыскивать жене человеческий гонадотропин менопаузы. Он должен взять для этого огромный шприц и ввести эту дрянь прямо в мышцу супруги. При мысли об этом Ричарду стало тошно, но все же не так тошно, как Шарлотте.
Все это время им придется делать анализы крови и ультразвук в клинике Черчилля. Циклы лечения плохо согласовывались с циклами их деловой активности. В конце каждого цикла Ричарду приходилось сдавать очередной образец спермы, который подвергали оценке, а после, готовя к оплодотворению, отмывали — да, процедура называлась именно так. Наконец настало время жатвы для Шарлотты. Вспаханное поле ее тела подверглось действию зондов и игл Черчилля. Еще одна большая доза человеческого гонадотропина перед сном. Спокойной ночи, яичнички! На рассвете яйцеклетки спустились из созревших фолликул в матку и погрузились в насыщенный питательный раствор с отмытой до скрипа спермой Ричарда. Затем весь первичный бульон был помещен в инкубатор, где должен был свариться желанный суп.
Обычно эмбриолог, поглядев через сутки в микроскоп, обнаруживает нормально развивающийся эмбрион, иногда даже два. Реже бывает четыре — или ни одного. Нужно решить, какой из эмбрионов имплантировать, какой забраковать, а какой подвергнуть глубокой заморозке, чтобы получить Шарлотт и Ричардов в отдаленном будущем. Добрый Лорд считал отбор яйцеклеток своим коронным номером. Он, подобно домашнему божеству, вглядывался в онтогенез через микроскоп, чтобы решить, какие из эмбрионов оставить, а какие забраковать.
Вернувшись на Камберленд-террас, в титаническую квартиру, я наблюдала, как Ричард вводит жене очередную порцию человеческого гонадотропина: оба, согнувшись, тяжело дыша, осуществляли болезненную консуммацию брака. Затем трансфер. Назад в Южный Кенсингтон, на кушетку, получить еще один укол. Затем жестокая премьера, в ходе которой Шарлотте пришлось наблюдать на мониторе за эмбрионами, отобранными Черчиллем, — ну, разве они не прелесть? Затем получившую успокоительное Шарлотту наконец оплодотворили. Проклятая лотерея! Только двадцать процентов оплодотворенных яйцеклеток имеют шанс добраться до шейки матки. Одна из пяти! На ипподроме покорности мало шансов на успех. И все же следует отдать ей — нет, им обоим — должное, за стойкость. Один цикл лечения сменялся другим, времена года перетекали друг в друга, как акварельные краски на детском рисунке, а Ричард с Шарлоттой не сдавались.