Как же её звали?.. (сборник) - Страница 5

Мы некоторое время молчали. Она зажгла сигарету. Я думал, что невольно угодил вместо зрительного зала в гримерку, увидел лишнее и теперь рассматривал внимательно растительный крокелюр потрескавшейся краски и красную цифру «4». На меня свалилось тягостное ощущение неуместности, какое бывает после постельных сцен с нелюбимой женщиной. Я был разочарован нечаянным свиданием, о котором еще недавно помышлял с трепетом, и вместе с тем радовался, что оно состоялось, вмиг избавив меня от давней привязанности. Я стоял рядом с женщиной, которая была когда-то частью меня, и ничто, кроме монеток, перебираемых в кармане, не шевелилось во мне. Я не испытывал ни страха, ни сомнений, ни одно желание меня не тревожило. И это мерное равнодушие будило во мне наслаждение, незнакомое прежде.

– Ну что, взялись, – то ли спросила, то ли приказала Диана, бросив ополовиненный «Парламент» в консервную банку, приспособленную под лестничную пепельницу. Я ухватил коляску снизу, рядом с малоразмерной обувью лежащего, а она за ручку, в районе головы, и мы начали подъем.

Первый пролет преодолели молча, и я радовался, что избавлен от необходимости отвечать на вопросы и задавать свои. Начав было наслаждаться новым для себя чувством полнейшего безразличия, я впал в полузабытье и просто переступал ногами, но скоро был разбужен ее голосом.

– Ну, расскажи, что ли, – попросила Диана.

Десять лет разлуки уместились в несколько фраз. Бабушка умерла, да ты и так знаешь. Родители живы, мать работает, отец все пытается проворачивать дела, всегда неудачно. Я поступил в медулище. Так мое новое учебное заведение называли люди бывалые.

Последней новости она удивилась. Ты доктор? Куда страна катится. Я немного обиделся. Нашлась привереда: чем я не доктор? Да и не доктор, строго говоря, а фельдшер. За год помощи в больнице я многому научился. Мог с аппетитом есть, находясь рядом с непотребными на вид, зловонными умирающими, мог рассмешить анекдотом человека, готовящегося к опасной операции, легко забирался сестричкам под халаты. Освоил, в общем, основы профессии, осталось только теорию подтянуть.

Всего этого Диане я не сказал, а просто пожал плечами, к дискуссии я был совершенно не расположен. Я не поинтересовался, кого мы, собственно, тащим. Но ей было все равно, спустя всего пару этажей Диана заговорила сама. Наше восхождение, видимо, разбудило в ней рефлекс попутчицы, и она принялась исповедоваться.

Родители разбежались, отец, вдохновленный книжкой «Жизнь после пятидесяти только начинается», оказался слабаком – связался с молодой, мать тоже долго не грустила – нашла разведенного пожилого вахтера из МИДовских структур и уехала с ним в продолжительную командировку в Боготу, сторожить посольство. Квартира в итоге досталась Диане. Мужчина, который переложил на меня бремя подъема коляски, приходится ей мужем, но брак у них, что называется, европейский, то есть у него своя жизнь, у нее – своя, и уже несколько месяцев длится ее роман с большим во всех отношениях человеком, хозяином конторы, где она работает. В отцы он ей не особо годится, но на двадцать лет по христианскому летоисчислению превосходит. С ним интересно, умный, богатый, что тоже приятно, хоть она и не бедствует и все себе может позволить. Уловив в ее интонациях некоторую неуверенность, которая бывает у людей, понуро перечисляющих свои жизненные плюсы, я с видом человека, знающего женскую натуру, предположил, что ее крупногабаритный хахаль не блещет в постели. Оказалось, не так я догадлив, каким себя мню. В постели славный великан оказался столь же могуч и ненасытен, как и в бизнесе, и главное, крупен – моя визави поставила коляску на пол площадки и отсекла ладошками воздушное пространство, в которое уместился бы средний сибас из рыбного отдела, обозначив таким образом габариты любовного аксессуара партнера.

Я почтительно склонил голову, и мы продолжили подъем. Я не испытывал ни ревности, ни зависти. Продолжая наслаждаться безразличием, я был словно зуб, из которого удалили нерв. Откусываю, пережевываю, но ничего не чувствую. Органический имплант.

– Знаешь, он такой старый… – вздохнула она, дойдя до конца пролета. – Недавно увидел мой новый чехол для телефона… – Она снова поставила коляску и достала из сумочки мобильный, упакованный в черную кожу со стальными блямбочками. – Он решил, что это реальные кнопки, только без обозначения букв и цифр. И спросил, как же я таким пользуюсь. А я сказала, что если вертикально держишь, то это цифры, а если горизонтально – буквы.

В ее презрении сквозила жалость. А жалость плохой афродизиак.

Она убрала телефон, порылась и протянула мне маленький сосуд с коньяком. Я отхлебнул, она последовала моему примеру, отерла губы и продолжила рассказ.

Началось все с новогоднего корпоратива, она скучала, терзаемая мыслью: с кем бы переспать. Хоть босс, во всем человек масштабный, уже тогда поглядывал на нее плотоядно, выбор ее пал на молодого красавца, на которого она и обрушила свой шарм. Он, однако, хоть и производил впечатление мужчины легкомысленного, но чарам ее не поддался, наплел что-то про супружескую верность, которую он-де блюдет, и расхожую пошлость пришпилил: «останемся друзьями». Она унывать не стала, а утолила эротические потребности с разнорабочим из азиатов. Наутро жалела только о том, что накануне алкогольное опьянение заставило ее милосердно сообщить ночному приятелю свой номер, и тот целый месяц названивал. Мужчинам из простонародья свойственна неприятная настойчивость.

А потом само собой закрутилось с боссом. Он, как человек виды видавший и не суетливый, своего дождался. Да, староват, но умный, острит, хорош в постели, богат – впрочем, она уже говорила. Встречались в различных гостиницах, раза два-три в неделю. Не селиться же вместе. Кстати, он тоже, что называется, несвободен.

Ее отношения с мужем оказались весьма своеобразными. Они сходились и снова бросали друг друга. Я-то знал, что она всегда презирала мужчин, и муж, судя по описаниям, был идеальной для нее парой, вольно или невольно он то и дело совершал что-нибудь, что давало ей повод его презирать. В любовники она, разумеется, всегда выбирала женатых, чтобы было кого презирать за неверность. Если в нее влюблялись, презирала за слабость. Муж считал ее психически сумасшедшей, но и без нее он не мог, ему нравился запах других, от нее исходящий, он нуждался в ее презрении и неустанно давал новые поводы.

Еще она любила мстить. Насладившись презрением, не мешкая, переходила к мести, которую осуществляла тем же, постельным, способом. Таким образом, жизнь ее состояла из бесконечной череды совокуплений.

Я подумал, что совершенно не склонен к мести, что это свойство скорее женское, а мужчины, им обладающие, просто не могут унять женственную часть своей натуры. На ум пришла одна любовница, познакомились мы на почве мести. Мстила, разумеется, она. Мстила своему вечному жениху, который время от времени делал ей предложение то под россыпью фейерверков, стоя по колено в темном океане, то под гущей ночных небесных светил и завихрений, когда они сидели на каком-нибудь выступе в нескольких тысячах метров над уровнем моря, то еще в какой торжественной и дорогостоящей обстановке. Спустя недолгие сроки жених этот от своих слов отказывался, типа погорячился, нам еще надо встать на ноги и только потом думать о таком серьезном шаге, как брак. После каждого подобного объяснения, случающегося по нескольку раз в год, любовница моя, которая вряд ли была только моей любовницей, рассылала сообщения всему своему активу, в который я одно время был благосклонно включен. Надо отдать ей должное, мстила она добросовестно, с упоением, голову напрочь теряла в процессе мщения. Однажды, после очередного, весьма убедительного захода на свадебный аэродром, после вручения кольца, символизирующего помолвку, после запуска подготовки достойной, по всем понятиям, свадьбы, жених снова дал стрекача, и, боже, как она была хороша. Объяснение их случилось за городом, ее укусила оса, чуть ниже попы, под складочку, и она, отбросив каталог свадебных платьев, попросила своего развалившегося тут же в шезлонге поцеловать ужаленное место. А он, не повернув к ней темноочечного лица, сказал: «Да пошла ты». И еще что-то про отмену церемонии. Она рыжье собрала, цацки, шмотки в тачку побросала и – ко мне. Квартира свободна, родители на даче. Тот день я запомнил навсегда. Сначала мы друг другом хорошенько попользовались, а потом она все рассказала. В то лето мы с ней часто встречались, пока не наступили холода и ей не понадобились зимние вещи – их она в спешке не успела забрать. Поехала за шубой и сапогами и так у него и осталась. До следующего случая, когда жених снова ее отодвинул. На этот раз навсегда, втянул носом не тот порошок. Мстить стало некому, и огонь ее поугас, да и меня порядком утомила эта пунктирная связь.