Как я боялась генералов - Страница 8

Вскоре все были в сборе. Комбат сказал мне:

- Извини, не приглашаю. Разговор будет не для девичьих ушей. Одним словом, мужской.

Он пропустил Ухватова в дзот деда Бахвалова, вошел сам и плотно закрыл за собой дверь. Я осталась в траншее.

Долго было тихо - видимо, комбат нарочно приглушил свой завидный бас. И вдруг в дзоте поднялся неистовый хохот. Через несколько минут оттуда вышел усмехающийся комбат, за ним хмурый Ухватов. Оба удалились, не сказав мне ни слова.

Когда я вошла в дзот, там все еще хохотали и галдели на разные голоса. Дед Бахвалов рявкнул: "Встать, мазурики! Смирно!"

- Вольно, - сказала я, пряча усмешку.

Невыносимо пахло горелой бумагой. Не стоило труда догадаться, что "мятежные" рапорты пошли на "козьи ножки".

У деда Бахвалова случилась большая неприятность. Ни с того ни с сего отказал пулемет. Забастовал "максим", и точка. Дед, не ожидая моих вопросов, с досадой доложил:

- Бьет, анафема, одиночными, а до причины не докопаться. Хоть ты тресни.

- Надо срочно вызвать оружейного мастера, - решила я.

Дед, по своему обыкновению, начал хорохориться:

- А что оружейник? Нас шесть рыл, и все, слава богу, пулеметчики, не шалтай-болтай, и то ничего не можем сделать...

Ах, ты, сибирская борода! Меня, выходит, ни за пулеметчика, ни за "рыло" не принимает.

- Хорошо, - согласилась я, - проверим еще раз. Не получится - вызовем мастера. Разбирайте!

- До каких же разов его, подлеца, разбирать? - возмутился старик.

Помня совет Евгения Петровича, я предельно вежлива со строптивым чапаевцем, но в серьезном ему не уступаю. Вот и сейчас повысила голос:

- В чем дело, товарищ сержант?! Что за пререкание с командиром? - И тут же по-доброму: - Как вы думаете, Василий Федотович, что получится, если все подчиненные начнут с командирами спорить? Солдаты - с вами, вы со мной, я - с ротным, тот - с комбатом и... "пошла писать губерния"?..

Деду крыть нечем - рявкнул:

- Разбирай, мазурики!

Снова сделали полную разборку пулемета. Поочередно осмотрели и ощупали каждую деталь, заново перемотали сальники, сменили прокладки, по весам подтянули возвратную пружину, выверили зазоры. Выдраили все до вороненого блеска, смазали веретенкой. Собрали - опять бьет одиночными! В чем же дело?

Я послала солдата Миронова к ротному телефону вызвать из полковой мастерской оружейного мастера, против чего теперь приунывший дед Бахвалов не возражал. В ожидании оружейника мы понуро молчали. Пулеметчики так зверски курили, что сизый дым в помещении без окна и вентиляции ходил густыми слоями, перемещаясь от пола к потолку и обратно. У меня разболелась голова, и я вышла в траншею.

На обороне было тихо. Только где-то справа и слева тренировались наши и чужие снайперы. Медленно и плавно, как тополиный пух, кружились легкие снежинки. Узбек с рогатыми книзу усами старательно подметал траншею сосновым помелом и тоненько напевал:

Кызымочка, кель, кель,

Кызымочка - хоп!..

До наступления темноты оставалось не более двух часов. Я была озабочена и раздосадована. Снять пулемет с обороны - это же ЧП! А по всей видимости, придется снять: вряд ли мастер устранит дефект на месте. Надо было бы доложить командиру стрелковой роты, на обороне хозяин он. Неприятно, а что делать? Однако, против ожидания, Евгений Петрович Рогов не возмутился, наоборот, успокоил:

- Переживем и это. Снимай. На ночь из резерва "Дегтярева" поставлю.

Фу ты, как гора с плеч. И головной боли как не бывало. По дороге в дзот я себе сказала: "А все-таки ты везучая, чертовка! Сколько есть на фронте хороших людей - все встречаются на твоем пути". Попасть к такому командиру, как Рогов, - это ли не везение?

В дзот я не вошла, а ворвалась и сразу кинулась к пулемету.

Дед Бахвалов, сняв очки с веревочками вместо дужек, бросил на меня недоуменный взгляд: дескать, какая это тебя муха жиганула?

Выхватив из гнезда пулеметный приемник, я самым тщательным образом ощупала пятку подающего рычага. Так и есть - чуть-чуть, едва ощутимо она скрошилась. Не в этом ли загвоздка?.. Приказала деду:

- Пошлите срочно к Лукину взять на время приемник.

- Это для какого же лешего?

- Опять? Сама пошлю...

- Тьфу, - сплюнул дед на свои кургузые валенки, но за приемником послал.

..."Больной" "максимка" вдруг ожил и заговорил. Я вытерла вспотевший от волнения лоб рукавом ватной фуфайки и торжествующе взглянула на старого пулеметчика.

- Ну что, Василий Федотович?

Но с деда как с гуся вода. Развернул бороду, приосанился:

- Как в воду я глядел, мазурики!

Ох, в воду он глядел! Ну и дед. Посадишь такого в лужу, как же. Я падаю грудью на пулеметный короб и откровенно хохочу. "Мазурики" тоже пыжатся от неодолимого смеха, но смеяться в присутствии своего командира не смеют. Попробуй-ка посмейся над самим Бахваловым. А дед бубнит на низких нотах:

- Какие такие тут могут быть смехи? Волос длинен, да ум...

Я делаю вид, что не слышу. Пустяки.

Сразу же после обеда в нашей центральной траншее поднялась немыслимая суетня. Носились командиры стрелковых взводов, бестолково метались солдаты. И по всей линии ротной обороны, как колокола громкого боя, нестерпимо звонко звонили-брякали сигнальные гильзы. Что такое? Боевая тревога?..

Нет. В наш полк пожаловал сам командарм - мой старый знакомец генерал-лейтенант Поленов. И вот-вот нагрянет к нам на передний край...

Вместе с двумя заместителями в траншее появился комбат Батченко. Зыкнул, как в рупор на катере: "Эт-то что за сабантуй?! Смир-р-но! По местам!"

Встревоженные шумом, взбесились фашисты. Как голодный ишак, заревел шестиствольный "дурило"; заскрипел богом проклятый "скрипун" полуреактивный метательный снаряд на рельсах; долбанули тяжелые минометы. Траншею как вымело: попрятались братья-славяне кому куда ближе, притаились. Ходуном заходила земля. Нестерпимо запахло порохом и селитрой. Всю линию обороны заволокло удушливым сизым дымом.

Нет на свете ничего хуже собственной беспомощности. Солдат вполне может привыкнуть к бомбежке, к посвисту пуль, к методическому обстрелу по площади, но к шквальному, прицельному артналету - никогда! Перед этой слепой разрушительной силой беспомощен любой храбрец. Тут уж держись за родную землю да помалкивай.

Шквальный артогонь длился около получаса. Пушки и минометы ревели теперь с обеих сторон (наверняка наши артиллеристы перерасходовали свой пресловутый лимит).

Обстрел застал меня в землянке Рогова. Тяжелые взрывы почти без пауз бухали над нашими головами и где-то у нас за спиной. Землянка вздрагивала, со щелястого потолка, как живой, струился песок. Лампа-гильза подмаргивала вспышками. После одного особо громоподобного взрыва Евгений Петрович меня насмешил: с сомнением поглядев на потолок в два наката бревен, сказал:

- Залезла бы ты, право, под нары на всякий случай...

Я, конечно, отказалась: хорош командир - под нарами!.. И высказала предположение:

- А что, Евгений Петрович, ведь нет худа без добра. Пожалуй, командарм не приедет: не пустят же его в такую катавасию.

- Удержишь ты его, как же, - буркнул ротный. - Да ему сам черт не брат.

Убедившись, что им не угрожает немедленный штурм, фашисты постепенно угомонились. Сначала умолкли тяжелые минометы, потом подавился "скрипун", умолк и "дурило". Наши тоже замолчали. И опять у нас на обороне тишь да гладь.

Рогов оказался прав. Едва мы с ним выбрались из укрытия, как перед нами возникла богатырская фигура комбата.

- Едет, - сказал он будничным голосом, но волнение выдавала бурая краска, выступившая пятнами на широких скулах.

И я разволновалась не на шутку. У меня не было никакого желания столкнуться с генералом Поленовым носом к носу, и я, преодолев робость, обратилась к комбату Батченко:

- А может, мне спрятаться от командарма, товарищ капитан? А?

- Это зачем же? - строго возразил тот.