Как в СССР принимали высоких гостей - Страница 22

Вечером того же дня премьер давал обед, на котором падишах, как и прежде, был любезен по отношению к гостям вечера. В отличие от Амануллы-хана шах появился на приеме с «перекошенным лицом», обругал «крепкими словами» одного из своих министров. Успокоившись, он начал здороваться с гостями. Оказывается, шофер, не зная дороги, завез его неизвестно куда и посадил машину в канаву. Во дворец шах пришел пешком. На обеде, который, по мнению Флоринского, прошел натянуто и скучно, ему удалось возобновить и завести новые знакомства среди представителей дипкорпуса, в частности с германским и французским посланниками, польским и голландским поверенными в делах. С англичанами и египтянами советские представители не знакомились и не здоровались [142].

Английский вопрос остро прозвучал и на обеде, устроенном падишахом 14 июня. Приглашенные обращали внимание, что британский поверенный в делах сидит в самом конце стола «ниже других» [143]. Но подлинной сенсацией стало появление на приеме маленькой принцессы, дочери падишаха, что, по сути, было своеобразным вызовом: не хотите, чтобы я появлялся с женой, так я позвал дочь, которой, вероятно, не придется носить чадру и подчиняться предрассудкам.

Флоринский поблагодарил шаха за оказанное гостеприимство. Шах заметил, что в связи с приездом Амануллы-хана персидское правительство было лишено возможности оказать советской делегации достойный прием, но он надеется, что мы увезем с собой хорошие воспоминания о Персии. Шах уехал рано, ни с кем не прощаясь. Падишах оставался еще довольно продолжительное время и перед уходом обошел всех гостей, прощаясь с каждым. Обходительность Амануллы-хана буквально очаровала весь дипкорпус. Своим поведением падишах постоянно подчеркивал, что для него проявление искренних чувств важнее соблюдения формальных правил.

16 июня Флоринский, прощаясь с падишахом, передал ему от имени Калинина благодарность за приветствие, переданное на «Полуяне».

В ночь с 17 на 18 июня советская делегация выехала в Пехлеви. Следует отметить, что перед ее участниками стояла непростая задача – сопровождая падишаха Афганистана в его поездке в Иран, что уже само по себе являлось демонстрацией дружеских отношений между странами, одновременно, а точнее, параллельно заверять шаха и правительство Ирана в стремлении СССР к дружбе и сотрудничеству и в том, что представители СССР прибыли в Иран не только ради отношений с Афганистаном, но и для укрепления связей с Ираном.

Говоря о результатах поездки советской делегации в Тегеран, можно утверждать, что первая составляющая цели визита была выполнена в полном объеме, однако это вызвало заметное раздражение британской стороны, что, в свою очередь, сказалось на приеме, оказанном членам делегации в Тегеране. Так, на обеде у премьера членам советской делегации были отведены места ниже поверенных в делах, в том числе и английских. Пребывание делегации в Тегеране ограничилось посещением официальных приемов. Впоследствии Флоринский признавал, что было ошибкой не попросить специальной аудиенции у шаха, на которой надо было объяснить, что советские представители прибыли в Иран не только ради падишаха. В то же время Аманулла-хан и вся его свита открыто выражали на приемах свое отношение к СССР.

Именно в Персии, по словам Флоринского, советские представители убедились, что поездка в СССР оставила у афганцев неизгладимое впечатление, и королева, и вся свита с восторгом вспоминали о днях, проведенных в Советском Союзе. Флоринский вспоминал: «Невольно у каждого из них напрашивалась параллель в обстановке персидской мишуры и внешнего блеска. «Это не люди, а манекены, одетые в мундиры», – сказал министр двора <…>. В не менее резких выражениях отзывались о персидских порядках и остальные. Придворная челядь и камарилья в богатых мундирах, жмущиеся в углу в присутствии своего Шаха и отвешивавшие оттуда поклоны дипкорпусу, – такую картину являли персидские министры на приеме у падишаха <…>. «Среди них нет ни одного живого человека, – это не то, что у вас», – говорили афганцы» [144].

Несмотря на высокий профессионализм Флоринского, ему трудно быть объективным в оценке церемоний, организованных и происходивших при дворе шаха Ирана. Само слово «двор» несло для советского дипломата негативную информацию. Конечно, парадные мундиры придворных и пиджаки членов советского правительства не могут сосуществовать в рамках одного церемониала, тем более что даже фраки были отвергнуты советским протоколом, точнее, не протоколом, а советским строем, советской политической системой.

Своим отношением к жене, которая, несмотря на старания Амануллы-хана, не была допущена на приемы, своими манерами падишах вызывал раздражение. То, что являлось нормой в Европе, на Востоке воспринималось как угроза устоявшимся традициям. В Тегеране его упрекали в самостоятельной покупке туфель, в самостоятельном вождении автомобиля и т. д. В Реште на бое быков, устроенном в честь падишаха губернатором, увидев, что быки не желают сходиться, падишах заметил: «Даже животные стали настолько культурны, что не желают заниматься таким диким спортом». В отличие от Реза-шаха падишах не отвечал принятому на Востоке образу идеального монарха.

Уже из Кабула на имя Калинина была получена телеграмма от падишаха с благодарностью за дружеское отношение. Уникальность этого документа заключается в том, что, по всей вероятности, он подписан не только Амануллой, но и его супругой королевой Сорайей. На это обратил внимание и Флоринский. Вероятно, это первый случай в истории, чтобы супруга монарха в мусульманском государстве, устраненная, согласно законам, от политической деятельности, обращалась с заявлением к главе другого государства. Тем более, как справедливо отмечает заведующий Протокольным отделом НКИД Флоринский, отправив телеграмму с борта «Полуяна», падишах выполнил все протокольные формальности [145].

Подводя итоги визита Амануллы-хана в СССР, следует отметить, что он явился знаковым событием в истории отношений СССР с Афганистаном, что в свою очередь отразилось и на развитии советского дипломатического протокола.

Главная цель при составлении программы пребывания падишаха заключалась в ознакомлении Амануллы-хана с основными направлениями развития СССР, прежде всего в военной области. «Военная» часть программы была составлена таким образом, чтобы падишах смог лично увидеть главные отличия советской армии и флота от армии других государств, и прежде всего Англии, в борьбе с которой падишах надеялся на поддержку СССР. Но при этом, как точно заметила А.М. Коллонтай, «Аманулла боится Англии, но боится и нас. Мы чествуем хана Афганистана, но подумываем, как бы он не окреп через меру и не вздумал «скушать» Хиву и Бухару <…>» [146].

Поводом к подобному заключению могли стать отдельные высказывания падишаха во время визита в СССР. Так, на вопрос, понравился ли ему парад в Ленинграде, Аманулла-хан ответил: «Парады во всех странах хороши. Мне больше понравились маневры под Москвой. Moi, j’aime la guerre» (Я люблю войну. – фр.) [147].

Падишах планировал заниматься электрификацией, строить дороги, фабрики, заводы, он мечтал «поднять» свой народ, но при этом его «затаенная мечта» заключалась не только в том, чтобы сделать Афганистан «сильной державой», но и «освободить Индию», которая интересовала Амануллу-хана как выход к морю: «Страна без моря – ненастоящая страна». Еще одна цель внешней политики падишаха – поднимать народы соседних колониальных государств на борьбу против своих угнетателей. Сражаясь с империалистами, он готов дойти до Индии. «Афганские войска технически слабее колониальных, но дух у них крепче и притом бесстрашнее», – сказал он в беседе с Коллонтай [148]. Когда на обеде М.И. Калинин стал развивать тему укрепления и сохранения мира, падишах заявил: «Я за войну. Я хочу сделать мою страну сильной, вооруженной. Только вооруженная страна может быть крепкой. У нас много врагов» [149]. Советские руководители не отставали от падишаха в своих довольно резких высказываниях на официальных приемах, притом что за ходом визита внимательно следили из Лондона и других европейских столиц. Так, на ужине в Доме армии и флота Ворошилов произнес тост за совместную борьбу с «общим врагом, худшим империализмом мира – Англией». «Афганский министр ахнул, но король выслушал тост, поднял бокал и ничего не ответил», – вспомнила Коллонтай [150].