Как убивали Бандеру - Страница 11

На Лубянку подкатили к солидному председательскому подъезду, выходившему прямо на площадь Дзержинского, там стояла специально подобранная охрана, там лифт пахнул одеколоном, дабы главу безопасности не раздражали запахи старательных подчиненных, там на этаже лежал не линолеум, как во всем здании, а толстые паласы, там сортиры сияли белизной и даже имели рулоны с туалетной бумагой, будто соревновались с «Националем» или «Метрополем», где жили злодеи-иностранцы.

В приемной уже ожидал генерал Густов, начальник отдела, ведавшего мокрыми делами, он вопросительно и даже с некоторым страхом посматривал на величественного помощника председателя, тот осторожно, словно входя к тяжелобольному, открыл дверь, на цыпочках вошел в кабинет, вернулся и мягко промолвил: «Заходите!» И они двинулись все втроем: впереди приосанившийся генерал Густов, худой верзила, известный в прошлом борец общества «Динамо», за ним – виновник торжества, успевший переодеться дома в костюм от Остин Рида, не в тот, облеванный, а в другой, тоже мышиного цвета. Выглядел он намного моложе своих двадцати шести, совсем школьник, и Петровский опасался, что это вызовет удивление большого шефа.

Председатель Шелепин, известный в узких кругах как «железный Шурик», эрудит на тусклом фоне своих малограмотных коллег из ЦК (все-таки окончил Институт философии и литературы, знаменитый ИФЛИ, откуда вышла целая плеяда советских писателей), сановно поднялся из-за стола. Слыл он демократом, хотя был жесток и надменен, невыразительное лицо, волосы, словно каракулевая шапка, бесцветный взгляд.

Руки пожимал значительно и смотрел прямо в глаза, зная хорошо, что это производит впечатление прямоты и проницательности. Затем взял с письменного стола маленькую коробочку, раскрыл ее, вынул оттуда орден Красного Знамени на планке, сдвинул брови (все уже боялись даже дышать) и торжественно приколол его прямо к лацкану остинридовского пиджака – у Богдана на миг мелькнула мысль, что такую дырку не заштопать, пиджак погиб.

– Поздравляю вас, товарищ Сташинский! Вы сделали большое дело для нашей родины и для нашей партии!

– Служу Советскому Союзу! – ответил Богдан, как учили.

Пока Густов и Петровский присоединялись к поздравлениям, Шелепин возвратился к себе на трон, привычно пошелестел бумагами и царственным жестом указал всем на стулья, стоявшие у длинного совещательного стола, перпендикуляром упиравшегося в массивный хозяйский.

– Коммунисты, как известно, не успокаиваются на достигнутом и не упиваются победами, – мягко начал председатель. – Еще много существует мерзавцев и за границей, и здесь, которые спят и видят гибель советской власти. Но есть один самый большой мерзавец из мерзавцев, который погубил тысячи наших людей… – тут председатель сделал небольшую паузу, чтобы все прочувствовали драматизм фразы, он умел обращаться с аудиторией и всегда, когда выступал на важных форумах, собирал самые бурные аплодисменты. – Имя его вам хорошо известно: это Степан Бандера. Ему вынесен приговор советского суда. Остальное вы продумаете сами, на то вы и профессионалы…

Проводив подчиненных до двери (!), Шелепин позвонил Хрущеву:

– Никита Сергеевич, только сейчас принимал нашего героя, специалиста по националистам. Как договорились, поставил задание по Бандере.

Украинец Хрущев, немало сделавший для превращения Украины в колхозную житницу страны (сколько на этом потеряли голов, никто не считал, да и зачем?), лично организовывал борьбу с бандеровцами после войны и не раз получал от Сталина крупные втыки за неэффективность. Бандеровское движение на Западной Украине ушло в леса и катакомбы, националисты получали поддержку от некоторых селян и беспощадно изничтожали советских районных и прочих начальников. Дело дошло до того, что прямо около рыночной площади боевик националистов застрелил униатского священника Костельника, чуть позже на квартире зарубили топором яростного борца против украинской самостийности писателя Ярослава Галана. Только к началу пятидесятых годов все бандеровское движение было беспощадно выкурено из сельской местности: войска вместе с танками прочесали всю Западную Украину.

Чекисты, взволнованные приемом у председателя, прошествовали в другой конец здания, где обитал генерал Густов. Хозяин кабинета достал из холодильника бутылку водки и два больших блюда с разнообразными бутербродами, лично открыл и разлил.

– За успех!

Тост был незамысловат, шеф террористического отдела умом не блистал, но любил читать стихи и кое-что знал наизусть. А вообще отличался немногословностью – лучшим качеством бойца невидимого фронта.

Петровский и Богдан вскочили (первый при этом чуть не опрокинул стол), засияли, резво чокнулись и выпили до дна.

– Степан Бандера, – говорил генерал, – это не просто враг, это чудовище, это изувер. Во время войны бандеровцы нас не щадили, верно служили рейху и гестапо в обмен на посулы получить свою самостийну Украину. Я впервые столкнулся с ними уже после войны в Ужгороде, когда служил в контрразведке Прикарпатского военного округа. Злее мерзавцев я не встречал, хотя к тому времени мы уже загнали их в подполье, в глухие деревни и в горы. Однажды я выехал в командировку в один городок, забыл название, черт, ну не городок, а большая деревня, короче, пошел в сортир во дворе, деревянная такая, недавно построенная будка, сел там как полагается орлом, и вдруг… доски подо мной скрипят – и лечу прямо в дерьмо! Подпилили, гады, совершили маленькую диверсию. Чуть не утонул, хорошо, что рост у меня приличный…

Густов налил еще по одной, смачно выпил, кривясь, словно только что выполз из подстроенной западни, и заключил:

– Так что вы должны понимать всю ответственность предстоящего задания.

Оставив Петровского у себя, генерал отпустил Богдана домой: у начальства свои, более тонкие, более секретные дела, к тому же Богдан, как ни странно, не состоял в кадрах КГБ, а числился специальным агентом, а статус таил в себе неуловимые нюансы. Львовский Смерш завербовал Богдана еще в студенческие годы, причем на мякине: бедный студент часто ездил «зайцем», за что и поплатился. Прекрасно знал и польский, и немецкий, был находчив и решителен, потому им и заинтересовались, стали выращивать боевика, идейно выдержанного и морально устойчивого. На следующий день Богдан и Петровский вылетели на военном самолете в Восточный Берлин, оттуда их подвезли к двухэтажному особняку на самой окраине города.

– Вот здесь ты будешь жить, – сказал Петровский. – Вот новые документы: Казимир Бубка, поляк, ранее проживал в Лондоне, отец служил в армии генерала Андерса. По профессии – коммерсант самого широкого профиля.

Дверь отворила экономка, мрачная старая карга, чем-то напоминавшая Гиммлера, она проводила обоих на второй этаж, где находились покои Богдана.

– Отдыхай, не забывай делать зарядку, ходи в кино, в театр. Видеться будем с тобой каждый день на стрельбище. Тем временем резидентура соберет информацию о режиме дня Бандеры. В рестораны ходить не надо, там много случайной публики, вообще лишних контактов остерегайся…

После этих напутствий Петровский удалился, а Богдан разобрал чемодан с вещами и выглянул в окно. Улица была пустынна, в ухоженном садике зеленела трава, подстриженная, очевидно, старательным Гиммлером, по деревьям весело прыгали и чирикали воробьи.

Переодевшись в новый костюм (на этот раз в яркую клетку), тщательно выбрив щеки и обдав себя истинно кельнской водой, он вышел из особняка и через полчаса уже находился в центре Берлина, тогда еще не разделенного стеной, народу толпилось тьма, особенно молодежи, слонявшейся у витрин.

И вдруг увидел знакомое лицо, мелькнувшее и исчезнувшее за углом, не поленился завернуть за угол и увидел узкую спину фрейлейн Поль. Некоторое время, словно опытный филер, шел за нею: в душе боролись заветы Петровского и здоровые инстинкты.

– Вы меня не узнаете?

Она растерялась и пожала плечами:

– Нет…

– Мы летели вместе из Франкфурта… мне тогда еще стало плохо…