Как ты себя ведешь - Страница 14

А как же быть? Есть у американцев такое выражение — «съесть лягушку». Это означает: сделать неприятное дело как можно быстрее. Вот технологии «съедания лягушки» Сереже и предстояло научиться. Кстати, очень полезный навык для каждого человека. Для начала мы договорились, что урокам нужно отвести определенное время. Обсудили, сколько, и получилось два часа. И не больше. Неприятное занятие всегда очень важно вогнать в жесткие границы и из них не выходить. Но 2 часа занятий подряд — это неправильно. Договорились так: Сережа заводит таймер на 20 минут и это время честно, с отдачей, как может, занимается. 20 минут — не смертельный срок, можно вытерпеть. Звонок таймера — все, стоп. Сколько успел, столько успел. Перерыв. Попрыгать, посмотреть в окно, съесть конфету. Потом снова 20 мин. И еще раз. В конце первого часа позвонил родителям, доложил об успехах, они похвалили, поддержали, что-нибудь хорошее сказали. Перерыв побольше — тоже по таймеру, минут 20–30. Можно чаю попить, на спорткомплексе позаниматься. И снова три раза по 20 мин. После этого — НИ МИНУТОЙ БОЛЬШЕ! Даже если не успел. Даже если не получилось. Все, уроки на сегодня окончены. Если очень хочется доделать или разобраться, можно вечером попросить помочь родителей. Но не тратить на это больше получаса! Что успели объяснить, то и ладно. В освободившееся время: футбол, гулять, кино, конструктор — все, что душа пожелает.

Важнейшее условие: сами родители НИЧЕГО НЕ ПРОВЕРЯЮТ, только по просьбе Сережи. Если он звонит и отчитывается, что позанимался — хвалят. Не звонит — сами не напоминают. И за оценки ближайшие пару месяцев не ругают — нужно время, чтобы привыкнуть к новой системе. Учительницу желательно предупредить, чтобы не считала брошенное на середине задание неуважением к себе. Но оценки пусть ставит, как считает нужным, скидок не надо.

Конечно, поначалу родители были в шоке. Как это: не доделал — и бросить? Это что же за привычка вырабатывается? И как тогда наверстывать пробелы? Но удалось убедить их попробовать, ведь хуже, чем есть, не станет. Если Сережа будет действительно два часа в день заниматься, а не сопротивляться, толку получится больше, чем от многочасовых страданий. Лучше делать не все идеально, но каждый день понемногу, эффект обязательно будет.

Решили попробовать. Сам Сережа отнесся к новшеству со смесью скепсиса и энтузиазма. С одной стороны, очень хотелось на футбол. С другой — не верил, что сможет сам заниматься. Надо сказать, что сразу и гладко действительно не получилось. Сначала он впадал в панику, что ничего не успеет. Родители срывались и начинали по вечерам проверять, критиковать, заставляли переделывать. Или звонили с работы, проверяли, занимается ли Сережа, он врал и опять приступал к саботажу. Однако выигрыш во времени был заметен, а результаты намного хуже не стали. Лучше не стало тоже, но у мальчика появилась возможность заниматься чем-то другим.

Прошло почти два месяца, прежде чем Сережа успокоился и убедился, что за два часа можно сделать много. Он стал чаще просить по вечерам родителей помочь с уроками. Постепенно заполнялись пробелы в знаниях, начали появляться четверки. Иногда Сережа срывается и вообще не делает уроки, но это случается нечасто. Гораздо чаще срываются родители, которым так и хочется поактивнее помочь сыну. Как только они начинают давить и контролировать, Сережа вновь начинает свой саботаж. Не могу сказать, что проблема в этой семье полностью решена, но стало терпимо. Они больше не испытывают отчаяния и вместе подшучивают над своей «головной болью» в виде «чертовых уроков».

Приемным детям, не имеющим большого опыта жизни в семье, особенно трудно даются хорошие технологии в сфере общения. Попросить прощения, помириться, завязать контакт — для них это очень непросто. Обычно нет времени ждать, пока ребенок наработает эти технологии за счет нового жизненного опыта. Приемным родителям приходится проводить «ускоренный курс обучения», показывая ребенку и проговаривая элементарные, казалось бы, вещи. Имеет смысл ему сказать: «Когда тебя ругают, лучше не улыбаться, а извиниться», «Если хочешь помириться после ссоры, подойди к человеку и обними его», «Чтобы познакомиться ребятами в классе, принеси что-нибудь интересное, например, альбом с наклейками», «Если тебе нужны деньги, скажи об этом мне, и мы решим, как быть».

Это же касается пресловутой проблемы «называния» приемного родителя: мамой, папой, тетей, по имени, по имени-отчеству. Часто родители оставляют это на усмотрение ребенка, боясь на него давить, а сами с замиранием сердца ждут, какой же вариант он выберет. Но для ребенка задача может оказаться неразрешимой. Он будет мучиться сомнениями, стесняясь выбрать то или другое. Гораздо лучше помочь ему, сказав: «Мне было бы удобно, если бы ты называл меня тетей Олей и на „ты“. А тебе?». Или: «Давай договоримся, что папой ты меня сможешь называть, когда немного привыкнешь, а пока можно просто Иван».

Особый случай — трудное поведение, через которое проявляется верность ребенка его кровной семье. Порой приемные дети могут воровать, игнорировать учебу, курить, пробовать алкоголь, если единственное, что они знают о своих родных родителях — это их пороки.

Ситуация 2. Кириллу 12, он живет с приемными родителями уже четыре года. До этого был год в приюте и семь лет с кровной мамой. В приют он попал после того, как маму посадили за воровство и что-то еще более серьезное. Тогда же она была лишена родительских прав. Маму он помнит смутно, видимо, она и до тюрьмы не очень хорошо о нем заботилась, подолгу отсутствовала дома, мальчик оставался со случайными людьми. Информации о ней нет, она не пишет, и он тоже не знает, куда ей написать.

В последний году Кирилла несколько раз были случаи воровства. Он брал деньги у родителей, в школе, а в последний раз украл огромную сумму — отец принес домой чужие деньги на несколько дней, на хранение. Скандал был грандиозный, хорошо еще, что потратить Кирилл успел не так много.

Конечно, были и воспитательные беседы, и работа с мальчиком детского психолога. Было видно, что он сам расстроен, что он дорожит приемными родителями и не хочет их огорчать. Но никакой уверенности, что все не повторится, у семьи не было. Наконец на одной из встреч психолог предложила Кириллу выбрать из коробки игрушки и представить, что это его близкие. Он поставил приемных маму, папу, бабушку, потом вдруг замер над коробкой и очень тихо спросил, не поднимая глаз: «А свою маму… можно?». «Конечно, это же твоя мама». У Кирилла потекли слезы. Он не мог остановиться, все плакал и плакал. Потом выбрал из коробки красное бархатное сердечко и положил на стол: «Это — мама».

Приемные родители были поражены, когда психолог объяснила им, как Кирилл до сих пор тоскует по маме. Он никогда не говорил об этом, ничего не спрашивал, ничем не выдавал своих чувств. Не то чтобы они были против — просто были уверены, что все это уже в прошлом. Приемные родители испытывали негативные чувства по отношению к кровной маме — семья была верующая, до щепетильности честная (потому отцу и доверили чужие деньги на хранение), и, конечно, они побаивались, что мать выйдет на свободу и попытается вернуть ребенка. При этом они любили Кирилла и очень ему сочувствовали и, конечно, не стали бы плохо говорить о маме при нем. Они вообще не касались этой темы. Только когда начались случаи воровства, иногда делились друг с другом мучительной тревогой: вдруг все-таки гены?

Родители по совету психолога поговорили с мальчиком о его маме, помолились за нее, сходили вместе в церковь и поставили свечку за ее здоровье. Они обратились в опеку, которая в свое время занималась Кириллом, попросили навести справки о его маме, найти ее адрес. Сотрудники опеки написали в колонию, оттуда пришел короткий ответ, что мама жива и более-менее здорова, но сидеть ей еще долго. Она прислала сыну открытку к Новому году, в которой просила его хорошо учиться и слушаться «добрых людей, которые тебя растят». Ничего не обещала. Кирилл ей ответил, они еще несколько раз обменялись короткими письмами, но постепенно переписка сошла на нет.