Как солдат стал солдатом
(Рассказы) - Страница 3

Закрыл Машкин лицо руками, согнулся в три погибели. «Ну, всё, — думает. — Конец!»

Но вот посветлело в окопе, и гром стал слабнуть. Приоткрыл Машкин один глаз — видит: приподнялся сержант Остроухов, выпрямился и вслед танку гранату — раз! Прямо в корму, где мотор танка размещается, угодил.

Остановился танк, замер.

— Ну, вот и всё, — говорит сержант.

Вылезли они с Машкиным из окопа, пыль и песок с себя отряхивают. Машкин на всех горделиво посматривает: как-никак, а он вроде бы боевое крещение получил!

— А теперь, — говорит сержант Остроухов, — ответьте мне, Машкин, что нужно солдату, чтобы одолеть танк?

— Граната, — говорит Машкин. — И крепкие нервы.

— Верно, — говорит сержант. — А ещё что?

Подумал немного Машкин.

— Надёжный окоп, — отвечает.

— А без чего, — опять спрашивает сержант, — надёжный окоп не выроешь?

— Без сапёрной лопаты, — говорит Машкин.

— Значит, что же получается? — говорит сержант, а сам хитро смотрит на Машкина. — Не будь лопаты, не было бы и окопа, а не было бы окопа, драпали бы мы с тобой от танка как миленькие. Вот и выходит…

— …что лопата танк победила, — говорит Машкин.

Когда я вернулся домой из армии, я привёз с собой свои самые первые солдатские погоны. Я решил, что непременно сохраню их как память о солдатской службе. А ещё я думал, что, может быть, когда-нибудь подарю их своему сыну.

Я хорошо помнил, как первый раз надел эти погоны. Как гордился ими. Ведь погоны могут многое рассказать о военном человеке: и кто он — командир или рядовой, и какое звание имеет. Пока не получил ты погоны — пусть на тебе и гимнастёрка, и шинель, и солдатская шапка-ушанка, — всё равно тебя за военного человека никто ещё не признаёт. По погонам узнают военные люди друг друга и отдают друг другу честь. Вот как много значат погоны и для солдата и для офицера!

После самых первые солдатских погон были у меня и другие — с сержантскими лычками, носил я и офицерские погоны с маленькими серебристыми звёздочками, но всё равно дороже всех для меня были те, которые я получил впервые.

Наверное, так бы к хранились эти старые погоны у меня до сих пор, если бы не одна история.

Как-то, несколько лет назад, познакомился я с кубинским мальчишкой. Звали его Архелио.

У себя на родине Архелио был бойцом революционного отряда. Бойцы этого отряда обучали грамоте вчерашних батраков и крестьян. Это была опасная работа. Бандиты-контрреволюционеры угрожали бойцам расправой и смертью. Но отряд не боялся угроз. По горным тропам от селения к селению продвигались бойцы. И вместе со взрослыми шёл Архелио. Он любил петь. Он всегда был весел. А между тем ему приходилось куда труднее, чем остальным, — он сильно хромал. Эта хромота осталась после перенесённой им ещё в раннем детстве тяжёлой болезни. Но никто не слышал от Архелио ни слова жалобы. Его стойкость поражала взрослых. В неполных тринадцать лет его назначили комиссаром отряда. Сам Фидель Кастро сфотографировался вместе с ним.

Однако на Архелио надвигалась беда. Хромота усиливалась. Ходить ему становилось всё тяжелее.

Помочь могла только операция. Очень сложная операция. И сделать эту операцию взялись советские врачи.

Так Архелио оказался в больнице, в Ленинграде.

В те дни я часто навещал его. Я уже знал несколько слоя по-испански. Я входил в палату и говорил:

— Буэнос диас!

И Архелио отвечал:

— Добрий дьень!

Он знал русский лучше, чем я испанский. Чаще всего он просил меня рассказать о нашей армии, о танкистах, ракетчиках, десантниках. Он слушал рассказы о советских солдатах, об их смелости, и глаза его загорались.

— Архелио тоже сольдад! — говорил он с гордостью.

А потом он рассказывал мне про своего деда. Дед Архелио был революционером. Он сражался за свободу в Испании. Уже поселившись на Кубе, он часто пел маленькому Архелио старые революционные песни — песни тех, кто сражался в Испании против фашистов:

Любил Архелио и побаловаться. Однажды он забрался в шкаф и очень веселился, когда санитарки долго не могли отыскать его.

А между тем приближался день операции. Архелио стал молчаливее, заметно нервничал. Он знал, что операция будет тяжёлой.

В последний день, накануне операции, я просидел у него особенно долго. Пробовал рассказать ему какую-то смешную историю, и Архелио даже смеялся, но взгляд у него был грустный. Я видел, что думает он о другом.

Пора было уходить. Я протянул Архелио руку.

И вдруг Архелио схватил мою руку, прижался к ней щекой и сказал шёпотом:

— Борис! — Он всегда так забавно произносил моё имя — с ударением на первом слоге. — Борис! Я завтра не плакать!

Он повторил это несколько раз с отчаянием и настойчивостью.

— Борис! — шептал он. — Солдаты не плачут. Архелио сольдад. Архелио завтра не плачет! Борис!

— Я верю, верю, — почему-то тоже шёпотом сказал я.

На следующий день утром меня не пустили в больницу. Как протекала операция и что было потом, я узнал позже со слов сестёр.

Операция была долгой. Когда Архелио привезли в палату на операционной каталке, его лицо было совершенно белым. А возле носа отчётливо выступили маленькие чёрные веснушки.

Пожилые санитарки осторожно переложили Архелио на койку. Он открыл глаза, медленно приходя в себя после наркоза.

Санитарки молча смотрели на него. Они-то знали, что сейчас наступает самый тяжёлый момент. Даже взрослые люди стонут в эти минуты от запоздалой, проснувшейся боли.

Архелио чуть шевельнулся и закусил губу.

Санитарки отвернулись: они чувствовали, что он сейчас заплачет.

И вдруг в палате раздался его голос. Совсем слабый, хрипловатый голос. Архелио пел. Он пел едва слышно старую испанскую песню. Песню о солдатах революции, которые не сдаются. Его глаза были полузакрыты, бледное лицо покрылось мелкими капельками пота, но он всё-таки пел.

Глядя на него, плакали санитарки.

Через день мне разрешили навестить Архелио.

Архелио был ещё бледен, тёмные круги лежали у него под глазами. Он увидел меня и слабо улыбнулся.

— Борис! — тихо сказал он. — Архелио не плакал.

Я молча пожал его руку.

И когда мы прощались, я подарил ему на память свои первые, свои солдатские погоны…

Однажды приехал к нам в полк гость — знатный токарь.

Шесть лет назад он сам был солдатом, служил в нашей роте, спал на солдатской койке в нашей казарме и вот теперь решил проведать своих однополчан.

И мы, конечно, были рады такому гостю.

А меня командир послал на контрольно-пропускной пункт, чтобы я встретил там гостя и проводил до казармы.

— Хоть и служил он здесь, — сказал командир, — а всё же шесть лет — это шесть лет, наверно, не сразу и найдёт, как пройти к казарме…

Зато когда рассказал я гостю об этих словах командира, тот рассмеялся:

— Чтобы я свою родную казарму не отыскал? Не может быть такого! Сейчас мимо штаба пройдём и сразу налево — верно?

— Да нет, — говорю, — не совсем. После штаба надо направо повернуть.

Прошли мимо штаба, повернули направо.

— Ага! — говорит гость. — Точно. Теперь всё вспомнил. Сейчас санчасть будет, потом магазин, а там и наша казарма. Так?

— Да нет, — говорю, — не совсем. Сейчас клуб будет, а санчасть, она левее осталась…

— Клуб? — И вижу, гость даже расстроился. — Выходит, и правда подзабыл я, перепутал…