Как общаться с вдовцом - Страница 8

– Да.

Ее улыбка – открытое признание в том, что между нами что-то происходит, и это нужно просто принять. Глядя на то, как она садится в машину, я чувствую легкий укол сожаления; я все еще помню нежную припухлость ее губ на моих губах. Я не знаю, почему она предлагает мне себя: потому ли, что несчастлива в браке, потому ли, что одинока, или ей все надоело, или оттого что Дейв так же скучен и вял в постели, как за ее пределами, – как бы то ни было, я думаю, разумнее оставить все как есть. Потому что в конце концов мне придется расстаться с Лейни, и она будет чувствовать, что ею воспользовались, а мне будет плохо. И хотя я не знаю наверняка, как все обернется, я абсолютно уверен, что на этом вторники с Лейни Поттер закончатся. Обдумав все окончательно, я прихожу к выводу, что по ее мясному рулету буду скучать больше, чем по чему-либо еще.

И все-таки, когда она ушла, я испытал разочарование и злость. Мне хочется кого-нибудь обнимать, целовать, лизать, сосать, слышать, как подо мной кто-то извивается и дрожит. Я хочу почувствовать терпкую сладость женских губ, хочу лежать голым и потным между вздымающихся волной, горячих и влажных бедер Лейни Поттер.

– Я хочу трахаться, – жалуюсь я Клэр по телефону. Мы болтаем каждый день.

– И из-за этого ты испытываешь чувство вины.

– Думаю, да.

– Не стоит.

– Ладно. Я рад, что мы поговорили об этом.

– Я серьезно, Дуг. Это же абсолютно естественно. Все трахаются.

– Не рановато ли?

– Жениться – может быть. Ходить на свидания – вероятно. Но секс? Это же чистой воды физиология. Все равно что просраться.

– Мне такое сравнение никогда не приходило в голову.

– Однако это то же самое. В тебе накапливается что-то, что просится наружу.

– Мне кажется, это неправильно.

– Преодолей себя, братишка. Если некая озабоченная домохозяйка спит и видит, как бы заняться с тобой сексом – и не обязательно по телефону, – так, черт подери, достань свой аппарат и займись делом! Большую часть жизни ты мечтал, чтобы у тебя было, кому, э-э-э, позвонить в случае чего. Так теперь твоя мечта сбылась.

– Это добром не кончится.

– Ничего еще даже не началось, а ты уже переживаешь о том, как что кончится, – сердится Клэр. – Относись к этому так. Первые несколько раз, когда ты занимаешься сексом, все хреново. Ты как заново рожденный девственник – со всем этим грузом эмоций. Тебе будет трудно держать ритм, или же ты кончишь слишком быстро, или вообще не кончишь, а потом впадешь в депрессию. Поэтому лучше разберись с этим дерьмом сейчас, чтобы не обосраться, когда встретишь кого-нибудь подходящего.

– Спасибо за поддержку. Ты меня очень подбодрила.

Клэр смеется.

– Чем могу.

Я вздыхаю.

– Она замужем.

Клэр вздыхает, передразнивая меня, и произносит, пародируя мой покорный тон:

– Ты живешь в Нью-Рэдфорде, братишка. Там другие не водятся.

Клэр – моя сестра-близнец, мой внутренний голос, нравится мне это или нет. Она была первой, кому я позвонил, когда погибла Хейли. Ну, не совсем так. Сначала я вроде как позвонил матери. Была глубокая ночь, мне только что позвонили из авиакомпании и сообщили о катастрофе. Я не помнил, как набрал номер родителей.

– Алло, – сказала мать хриплым со сна и густым, как сироп, голосом. – Алло? – Я слышал темноту в ее спальне – гнетущую тишину, которую я только что нарушил. – Кто это?

Я не мог говорить. Заговорить значило впустить разъяренную толпу действительности, которая сейчас сердито бурлила у ворот моего посольства.

– Алло! – повторила мать еще раз, потом сказала: – Скотина, – и повесила трубку.

Хейли умерла, а моя мать назвала меня скотиной. Это мелочи, но они навсегда врезаются в память.

Где-то, в поле или в лесу, еще дымились обломки самолета, повсюду лежали вперемешку части тел, остатки багажа и обугленные, искореженные куски фюзеляжа. И где-то посреди этой бойни была моя Хейли, та самая женщина, которую я поцеловал на прощанье всего несколько часов назад – тот же каскад густых светлых волос, те же длинные ноги, которыми она обвивала меня, те же большие умные глаза, курносый нос и тонкие чувственные губы, которыми я никогда не мог насытиться… Все это было там, в каком-то неизвестном, случайном месте – безжизненное, как горящие покореженные обломки вокруг нее. В это было невозможно поверить. Я знал, что это правда, но я этого понять не мог.

Казалось, это понимает парень в зеркале, с бледным и перекошенным лицом: в его глазах тлела искра ужаса, не успевшая разгореться и исказить лицо. Но я ничего не чувствовал. Я бросил испытующий взгляд на парня в зеркале. Улыбнулся ему. Он ответил мне кривой ухмылкой душевнобольного. Я изобразил на лице гримасу ужаса и грусти, словно актер, готовящийся к занятию по системе Станиславского – когда несколько чокнутых доходяг сидят в кружок и хлопают нарочитой игре друг друга, а какая-нибудь неудачница, похожая на Глорию Свенсон[11], в клубах дыма своей сигары высказывает бессмысленные критические замечания. Хейли умерла, а я дурачился перед зеркалом. Я всегда чувствовал, что не достоин ее любви, и если мне нужно было доказательство этого, то оно сейчас смотрело мне прямо в лицо…

– Хейли умерла, – произнес я вслух. Мой голос заполнил комнату, словно громкий пердеж на званом обеде. Нормальные люди на такой звонок отреагировали бы бурно, правда? Они бы в отчаянии кричали “нет!” и, рыдая, падали на пол или в слепой ярости молотили по стене кулаками – так, что в конце концов было бы непонятно, трещит стена или их разбитые кулаки. А я лишь стоял у кровати, потирая шею и недоумевая, что же мне делать. Думаю, я был в ступоре, и это хоть немного утешает, потому что Хейли не заслужила жалкую отговорку вместо нормальной человеческой реакции на ее кончину.

Первым порывом было позвонить кому-нибудь. Я инстинктивно набрал номер мобильного Хейли, не понимая, на что надеюсь. Тут же включился автоответчик. Привет, это Хейли. Пожалуйста, оставьте сообщение, и я перезвоню вам, как только смогу. Спасибо, до свидания. Она записала это сообщение как-то вечером на кухне, и фоном было слышно, как мы с Рассом смеемся над какой-то телепередачей. За последние несколько лет я столько раз слышал это сообщение, что уже давно по-настоящему перестал его воспринимать. Но сейчас я вслушивался в ее спокойный, уверенный голос, в рассеянную интонацию, с которой Хейли торопливо проговаривала эти слова, в наш еле слышный смех на заднем плане. Она не могла умереть. Она была здесь, в телефонной трубке, и ее голос звучал в точности как всегда. У мертвых не бывает автоответчика. Телефон запищал, и я осознал, что сейчас он записывает мое сообщение. “Привет, детка”, – произнес я глупо, но больше не смог выдавить из себя ни слова и повесил трубку.

И тут в мою голову закралась ужасная эгоистичная мысль, потом еще одна, и вот уже они хлынули потоком, одна за другой – так бывает, когда придержишь дверь перед какой-нибудь пожилой дамой, а за ней идут еще пятнадцать человек, и ты стоишь и держишь дверь, хотя собирался пропустить всего лишь одну-единственную старую леди.

Как я с этим справлюсь?

Где я буду жить?

Полюбит ли меня еще кто-нибудь?

Я представил себе обнаженную Хейли, которая выходит из ванной, призывно улыбается мне и идет к постели. Улыбнется ли мне когда-нибудь вот так какая-нибудь обнаженная женщина? И даже тогда, в эту страшную минуту, я знал, что будут и другие голые женщины, и мне стало стыдно за то, что я это знаю. Но посмотрит ли на меня хоть одна из них так, как смотрела Хейли?

А еще – и это было хуже всего, не для слабонервных – я испытал явное чувство облегчения, осознав, что она никогда меня не разлюбит: теперь она будет любить меня вечно. Я почувствовал себя большим негодяем, чем когда бы то ни было, и это не просто слова.

Хейли умерла. Я попытался постичь это. Она не вернется. Я ее больше никогда не увижу. Все это ничего не значило. Это были лишь слова – не более чем непроверенные гипотезы. Что мне теперь делать? Хейли умерла. Хейли умерла. Хейли умерла. Мне казалось важным постичь эту мысль во всей ее полноте: тогда я смогу действовать и сделаю все, что нужно.