Как написать Хороший текст. Главные лекции - Страница 4
Вы обратили внимание, как построено это стихотворение? Какая-то мама, о которой мы ничего не знаем и по большому счету не должны знать, вдруг возникает и исчезает. Я в свое время уже говорил, что использование личных имен, а вернее, частных личных имен, совершенно несвойственно классической традиции. К примеру, в знаменитом «последнем» стихотворении Елены Ширман упоминается некая Полтавская встреча, которая, конечно же, означает не встречу Карла XII с Петром I, а означает какую-то частную встречу, о которой мы ничего не знаем, кроме того, что она была. Так вот, упоминание таких встреч, соседей, родственников становится документальной печатью текста. И нам совершенно не надо знать историю мамы Кирилла Медведева, чтобы оправдать ее упоминание. По какой-то причине введение в текст личного имени позволяет нам присвоить написанное и себе тоже.
Или, допустим, Вера Павлова. Стихотворение из двух строчек называется «Подражание Ахматовой»:
Кто-нибудь вообще понимает, где тут подражание? Понятно, никто не понимает. А подражание скрыто вот в этих ахматовских строчках:
Кстати, к вопросу об этих строчках: ведь это же откровенно неправильная, совершенно неточная, подложная деталь! Какую бы узкую юбку ты ни надела, «чтоб казаться еще стройней», как бы быстро ты ни сбегала, «перил не касаясь», – три ступеньки не покажутся тебе множеством, ты их просто перепрыгнешь, да и все. Другое дело, если бы ступеней было шесть, восемь, десять, понимаете, да? Никто не заметил этой подмены, все восхитились этой ахматовской примерностью, которую легко можно списать на общую истеричность поэзии. Именно это очень хорошо отыгрывает Вера Павлова в своем «Подражании», читая слово хуй восемь раз.
Или такое стихотворение:
Сексуальный дискурс тут как бы переводится на язык детской игры. Я в свое время уже приводил в пример стихотворение Вениамина Блаженного «А те слова, что мне шептала кошка…», где он делает то же самое: текст, построенный как считалочка, вдруг превращается в нож Эдгара По, и этот нож начинает резать тебя по миллиметру. «Признайся, кого ты больше хочешь: елочку или белый грибок?» Вдруг из горсти девчачьих слов вырастает Танатос, похороненность и прорастание чего-то через твое мертвое тело.
Илья Кукулин в своей статье «Поэзия. Прорыв к невозможной связи» говорил о том, что эротические приключения и превращения во многом используются как метафоры для передачи некоторых внутренних драматических событий в душе автора, что эти события отчасти происходят в реальном мире, а отчасти – во внутреннем. Это очень важно. Русская литература, как известно, мало обращалась к той части человеческой жизни, что творится ниже живота. Так вот, эта ситуация очень сильно изменилась именно в 90-е годы. В частности, в поэзии тема половой принадлежности, половой идентичности зазвучала особенно сильно. Иногда этот пол очень странный, иногда он как будто даже транссексуальный или патологический, но тем не менее он ощутимо присутствует.
У Александра Анашевича есть стихотворение, прекрасно иллюстрирующее тему эротического тела в поэзии. Я прочитаю только отрывок:
Эротическое тело в поэзии никогда не бывает спокойным. Это обязательно мучимое или самобичующееся тело. У Елены Шварц в книге поэм «Лоция ночи» есть такая строчка: «Верно, хочется тебе деву разломать, как жареную курицу» – удивительно точно подмечено.
Есть такой потрясающий поэт – Ярослав Могутин. Он писал верлибры в стиле Чарльза Буковски, которого все вы прекрасно знаете: это пьянка, это наркотики и это – не секс, нет – это ебля. Так вот, у Могутина есть одно стихотворение, абсолютно экстремистское и по своей лексике, и по той теме, которая в нем поднимается. Не уверен, что оно подлежит цитированию на подобного рода мероприятиях, но я рискну: