Как меня опять надули - Страница 8

– Иди к нам, – мне махнули из молочной дымки, – присаживайся.

Тоненькая, словно выточенная из стекла, молоденькая девушка узкими, почти прозрачными ладошками, крепко держала вырезанную из дерева ложку.

– Вот только длинноухих нам и не хватало. Давно вашего брата не видели. Мор на вас напал, что ли? Ты откуда? Впрочем, можешь соврать. Здесь все врут.

И сразу потеряв ко мне интерес, бакен продолжил вытаскивание из закипающего котелка недоваренной картошки.

– Держи, – подошедший сзади гоблин протянул мне половинку яблока, – голодная, небось. Ишь, глазищами так и зыкаешь.

Я молча оттолкнула его уродливую руку и направилась в чащу леса, гордая своим несчастьем. Но красивого ухода не получилось. Потому что, в тот же момент по мохнатым верхушкам деревьев заскользили рваные тени.

– Назгулы, – одно это слово повергло в ужас весь маленький отряд. И я без приглашения и раздумий снова шмыгнула в крайнюю повозку под все ту же груду грязного тряпья и, скорчившись, перестала дышать.

– Здесь вот – обезьяна, – нисколько не смущаясь, гоблин отвернул матерчатый полог повозки, – только, осторожно, кусается.

Блеснул свет. Что-то большое и пугающе темное зашевелилось на краю телеги.

Невдалеке слышался разговор:

– Эльфийка? Нет, не встречали! С длинными цвета мифрила косами? Большущие глаза, наполненные слезами? Лук за спиной? Нет, не видели. Впрочем…

По звуку разрубаемых и раздираемых вещей стало ясно, что моё убежище вот-вот обнаружат, и когда острый клинок с неотвратимостью, начал шарить в нехитром скарбе гоблина совсем рядом со мной, я зашептала прощальную молитву.

– Ай, а она действительно кусается!

Когда казалось, что все кончено, и ничего нельзя изменить, за меня вступилось самое ничтожное существо, – обезьяна. Она прыгнула на назгула и с яростью пустила в ход мелкие желтые зубы. Раздраженно саданув ее кинжалом, Чаки разочарованно отошел от повозки.

– Она рядом. Я чувствую её присутствие, – глухо и злобно бормотал Валентин, – ищите.

Закусив кулак, я неподвижной тенью лежала на самом дне повозки, а те, кому я так безгранично доверяла, сейчас искали меня чтобы погубить… За что? Но выяснять этот вопрос почему-то совсем не хотелось, и поэтому я молча мучилась от его неразрешимости и ждала, когда кончится обыск. Он кончился так же стремительно и неожиданно как и начался. Со стороны леса кто-то прибежал.

– Эльфийка в двух лигах отсюда, её видели на краю леса.

Вся темная масса вздрогнула, с шумом расправила крылья и рванула прочь.

– Странно, зачем назгулам эльфийка, – между делом приговаривала ундина, собирая разбросанные по поляне вещи.

– Ну вот, мантию порвали, – огорченно вертя в руках две половинки плаща, в другой стороне расстраивался гоблин.

– Придется отменить постановку о наихрабрейшим рыцаре и прекрасной принцессе. Кто теперь будет дракона изображать? – И он выразительно глянул на меня. – Она, между прочим, погибла из-за тебя, понимаешь намек? Понимаешь!?!

Пришлось вечером заменить погибшую обезьяну.

– Никто не видел моих жонглерских колец? – Меж тем беспокоился бакен.

Забегая вперед, скажу, что мы их все-таки нашли, в десяти лигах от стоянки, живописно развешанными по елкам. Но тогда мы недосчитались многого, похоже, кое-что расстроенные неудачей назгулы прихватили на сувениры. Остаток дороги проделали пешком – телеги восстановлению уже не подлежали. Нагрузив на спины свой реквизит, великие актеры лесными тропами топали в сторону захудалого пограничного городишки Аталесса, который и был целью их затянувшихся гастролей. Едва видимый из-за узлов с костюмами, а сверху нагруженный еще и деревянными мечами, гоблин на ходу учил роль, его возгласы: "О прекрасная принцесса!" – нервировали меня, я постоянно оглядывалась на них и порывалась ответить.

 Но на дворе стояла весна, и крестьянам было не до утех. Напрасно расчесывая длинные пряди голубых волос, зазывно пела ундина, пела о любви и нежности, а они все внимание отдавали овсу и репе. Магия искусства, увы, не действовала. Мы голодали вторую неделю.

Пришлось взять у местного богача подряд на посадку свеклы.

Еще до рассвета нам привезли несколько корзин, заполненных немного подвядшей рассадой, тем самым определив норму. Молчаливые работники сгрузили ношу у входа в сарай, где мы имели честь ночевать, на прошлогоднем сене. Растолкав ундину, я указала ей на поле.

– Солнце не ждет, идем пока нет жары.

Она зевнула и повернулась на другой бок.

Странно, но здесь, похоже, все презирали утро – на еще холодноватой и мокрой от росы рыхлой земле не было ни одного следа. Похоже, я оказалась в поле первой. Но оглянувшись, я поняла, что ошиблась. Неподалеку, сгибаясь почти пополам и упираясь когтистыми лапами в землю, огромный горный тролль тянул тяжелый плуг. Пыхтя и отдуваясь, он налегал широкой грудью на жесткие ременные гужи, упорно стремясь не отклонится и ровно провести пахотный ряд. Крупные капли пота, выступавшие на лбу, поминутно стекали струйками вниз, делая его и без того измученную морду еще более отвратительной.

– Прекрасное утро, – проходя мимо, пропела я, – вы тоже на подработке?

Он, не прерывая движения, поднял с ближайшей межи огромный валун и метнул мне вслед. Не попал – потому что, отбросив неудобную корзину, я рыбкой сиганула в ближайший овраг, пребольно шлепнувшись на живот и притворилась мертвой. Не оглядываясь, тролль продолжил пахоту.

Мне стало обидно, особенно потому, что я испачкала свое единственное платье, и, надув губы, я склонилась над своей грядкой, пихнув первый саженец в рыхлую землю. А остановилась только на конце поля, когда изумрудная зелень высаженных стебельков заполонила все пространство.

– Телле-кошмарик, – представился тролль, разглядывая меня стоящую на коленях у пыльной межи. Он протянул руку, помогая подняться, и увел в свой шалаш на краю поля, где честно поделился прокисшим молоком из огромного глиняного кувшина. Рабский браслет, висевший на его руке, глухо ударился о кувшин.

– Да, а все цыплята, – вздохнув, ответил он на мой немой вопрос.

– Воровал?

В этой местности воров кур, продавали в рабство хозяину обчищенного птичника, определяя по году за каждую птицу. Некоторые беззастенчиво пользовались этим законом, завышая число похищенных птиц до немыслимых размеров и загоняя несчастных воришек в пожизненную неволю.

Тролль серьезно посмотрел на меня:

– Не, высиживал.

Ближе к осени, когда тролли впадали в долгую спячку, местные жители подкладывая им под бока яйца, получалась двойная польза: и цыплята выведутся и тролль ничего не узнает.

А он меж тем продолжал:

– И только я развел целое стадо желтых пухленьких комочков, как явился хозяин яиц, и двух не досчитался. Меня, значит, плетью высекли, ноздри подпалили, на дыбе потянули, да только результат тот же – двух курочек нет. Тухлые яйца оказались. Двадцать лет отрабатывать заставили, по году за яйцо.

Вот чувствую, надули тролля, но в чем?

И только догадка замаячила где-то вдалеке, как резкий окрик хозяина заставил нас встрепенуться. Солнце уже вовсю жарило его лысую макушку, и, закрыв глаза от яркого света, толстый крестьянин указал моему другу на дальний холм. Тот, послушно согнувшись, вышел вон.

Я сняла с рук узкие витые браслеты – подарок короля, вынула из ушей длинные изумрудные подвески…

– И кольцо, – толстяк взвесил в руке искрящиеся богатство.

Я посмотрела на мощную спину тролля и, вздохнув, сняла обручальное кольцо.

В компанию мы явились уже вдвоем, и не напрасно.

Теперь, когда у нас не было лошадей (они в ужасе разбежались по лесу еще во время визита назгулов), выкупленный тролль тянул на своих широкий плечах, наш ветхий, кое-как отремонтированный, трехколесный экипаж. Добровольно впрягшись в повозку, он сурово хрипел на подъемах и подвизгивал на спусках, когда фургон бил его пониже спины.