Как издать книгу. Советы литературного агента - Страница 3

Продуктивной явилась и разработка Юнгом теории психологического и визионерского типов творчества. Психологический тип творчества основан на художественном воплощении знакомых и повторяющихся переживаний, повседневных людских скорбей и радостей. Переживание, которое культивирует визионерский тип творчества, – это взгляд в бездну, в глубины становящегося и еще не ставшего, в скрытые первоосновы человеческой души. Именно такого рода первопереживание приближает к постижению онтологической сущности мира.

Заметное влияние на развитие интереса к психологии художественного творчества оказал и Бердяев, толковавший творческий акт как процесс самопревышения, способность выхода за пределы собственной субъективности и за границы данного мира. Он утверждал, что ценность природы творчества в том, что оно всегда развивается в оппозиции к нормативности, и шире – в оппозиции к любому рационализму.

Тем не менее, изучая процессы природы художественного творчества, многие ученые и мыслители приходили к выводу, что эти процессы настолько иррациональны, что выявление их механизмов и законов невозможно. Разложить всё по полочкам и найти закономерности, при помощи которых осуществляется творческий акт, нереально. Так, в диалоге «Ион» Платон приходит к мысли, что в момент творчества художник не отдает себе отчета в том, что он творит. Акт творчества демонстрирует силы художника вый ти за пределы себя, когда душа его проникает в мир запредельных сущностей. Конечно, экстаз – это в некотором смысле безумие, изменение нормального состояния души, но это, по словам Платона, – божественное безумие, божественная одержимость.

Творчество – по самому своему определению – это создание того, что еще не существовало, в этом смысле любой творческий акт не может быть измерен критериями, сложившимися в культуре до него. Откуда приходит творческий импульс, рожающий озарение и прозрение и разбивающий прежние правила и стереотипы? Творческий акт никогда целиком не детерминирован извне, но и не исходит целиком из души художника, из его внутренней сущности. Творческие мотивы – это наиглавнейшие побудительные мотивы личности художника, он пишет потому, что не может не писать. Но эти мотивы описать также практически невозможно. Они остаются тайной.

Художник, прежде всего, живет внутренней потребностью творчества, силой, которую невозможно остановить, если она уже зародилась и как огромная волна покатилась по своему назначению. Все другие факторы тогда отодвигаются в сторону, отбрасываются, становятся мелкими и незначительными. Внутренние импульсы оказываются гораздо важнее внешних. Таким образом, художник стремится жить в этом мире, чтобы иметь возможность сотворить то, что ему предназначено.

Но все это касается в первую очередь художественной литературы. Деловая литература, нон-фикшн, – несколько другая сфера, требующая делового подхода, логического мышления и жестко поставленных сроков. Об этом мы будем говорить в других главах.

Википедия дает нам следующее определение графомании: «Графомания (от греч. γράφω – писать, чертить, изображать, и греч. μανία – страсть, безумие, влечение) – патологическое стремление к сочинению произведений, претендующих на публикацию в литературных изданиях, псевдонаучных трактатов и т. п. Графоманические тенденции нередки у сутяжных психопатов».

«Графомания – это психиатрический термин, подразумевающий болезненную страсть к написанию текстов, чаще всего не представляющих никакой культурной ценности. Обычно произведения таких авторов шаблонны, невыразительны и не представляют собой никакого интереса ни для читателей, ни для критиков. Как и любое подобное заболевание, графомания может иметь более или менее тяжелую форму.

Аналогично другим диагнозам в этой области, графомания не возникает на пустом месте и, в принципе, поддается лечению, в том числе и медикаментозному.

Как человек становится графоманом? На бумаге мы выражаем свои чувства, эмоции и переживания, иногда заводим дневники, с которыми делимся наболевшим, в стихах выражаем восторг или скорбь, любовь или ненависть. Однако в большинстве случаев у человека есть много собеседников и кроме листа бумаги. А у графомана – нет. Изначально одинокий, может быть, страдающий от заниженной самооценки или невозможности с кем-то поговорить по душам, он начинает писать. Его творения – это часть его болезненного и одинокого мира. Чем больше он их создает, тем меньше он сознательно стремится к живому общению. Однако, ограничивая себя в контактах, графоман должен реализовывать естественную тягу к общению, это заложено в личности на подсознательном уровне. И снова его рука тянется к листу бумаги.

Такого человека можно только пожалеть. Его произведения кажутся ему гениальными, более того, он совершенно искренне в это верит. Как и любой психиатрический больной, он не может разглядеть у себя признаков болезни, не может объективно оценить свой образ жизни. Именно поэтому графоманы крайне болезненно воспринимают критические высказывания относительно их творчества.

Для большинства авторов мнение их аудитории является стимулом для развития, а также основным источником информации о недостатках их произведений. Люди, страдающие болезненной тягой к писательству, этого лишены, а значит, не имеют возможности развиваться и совершенствоваться. Как результат – произведения, лишенные какой-либо литературной и духовной ценности, однообразные и неоригинальные. Со временем все контакты с внешним миром сводятся для графомана к демонстрации его творений. А внешний мир, именно по этой причине, начинает его избегать.

Впрочем, описанное – тяжелый случай заболевания. В легкой форме графомания может быть связана с некими временными условиями. Например, любимый человек находится в отъезде, и писательство в данном случае – лучший способ отвлечься от переживаний, связанных с этим. После возвращения объекта вожделения все приходит в норму, и симптомы графомании проходят сами собой.

Помочь графоману можно. Если отвлечь его от ручки и листа бумаги, предложить иные развлечения и интересы, возможно, что при регулярных контактах с кем-либо со временем он откажется от мысли о творчестве. Однако в случае тяжелой формы заболевания понадобится вмешательство специалиста, иначе, как и с любым другим подобным заболеванием, последствия от неквалифицированного воздействия могут быть фатальными»[1].

Обращаясь к издателям, редакторам, литературным агентам, графоманы тяжело и болезненно переживают даже вежливые отказы и стараются как можно больнее обидеть человека, отказавшего в публикации. Иногда они пишут оскорбительные письма годами, правда это встречается редко.

Графоман не способен воспринимать критику и требует, чтобы его произведения печатались дословно, без редактуры. При публикации за свой счет (маленькие типографии охотно выполняют такие заказы) книги выходят, но тут графомана поджидает следующий удар: подобного плана фолианты или брошюры книжные магазины и книжные дилеры практически не берут. Выхода на широкий рынок, известности, славы, почета и денег по-прежнему нет. Если писатель задается вопросом «А не графоман ли я?», значит, еще не все потеряно и шанс на благополучный исход весьма велик.

Литературный институт, к примеру, хорош тем, что учит критиковать других и принимать критику по отношению к себе, править произведения, шлифовать, переделывать порой много-много раз.

Грань между писателем и графоманом бывает очень тонка, поскольку и тот и другой могут быть психически неуравновешенны. Вот только неуравновешенность эта разного характера и этиологии.

И если настоящий художник (я повторюсь), очнувшись от своего творческого забытья, порою сам не может поверить в то, что это его слова, мысли, чувства, мазки кисти запечатлены на этом листе бумаги или холсте, то графоман прекрасно понимает, что эти чудесные слова, складывающиеся во фразы, написал именно он и никто другой. Ничего трансцендентного.