Как... - Страница 3

Кадри положила свой рисунок около мешка с картошкой, а Анне повесила своего паука в углу большой комнаты, вечером пришла мама Кадри, испугалась паука и сняла со стены картинку Анне.

Сегодня выдался плохой день, шел ужасный дождь, заняться было нечем, и Кадри надулась и сказала, что ей скучно, и Анне заявила, что ей тоже скучно. К тому же отец с матерью были дома, так что играть надо было тихо, а во все тихие игры давно уже было играно и переиграно.

— Давай сделаем так: ты будешь рассказывать небылицы, и я засну, это будет самая тихая игра, — предложила Анне.

— Я буду рассказывать так долго, что потом сама засну, и тогда мы никому не будем мешать, — сказала Кадри и зевнула.

Анне сняла тапочки и легла на диван.

— Ну, рассказывай. Я уже закрыла глаза, — сказала она.

— Ты помнишь мою старую тетю? — спросила Кадри. Анне сказала, что не помнит.

— У нее были такие толстые очки и все равно она почти ничего не видела. А Юсся со второго этажа помнишь! — спросила Кадри, и Анне ответила, что это никакая не тихая игра, если ей все время приходится отвечать. И они немного поспорили, какой должна быть тихая игра.

— Помню, — сказала Анне. — Но теперь Юссь больше не живет в нашем доме.

— Он потому не живет, что у него случились большие неприятности из-за тетиных очков. Это было, когда Юссь потерял свою замечательную рогатку. Он как раз стрельнул из нее по кошке и хвастался этим, а потом рогатка исчезла. Он ходил по двору и хныкал, куда делась его рогатка, а тетя пошла выносить помойное ведро и услышала, как он хнычет. И тогда старая тетя захотела порадовать Юсся, потому что вдруг посередине двора появилась пушка с длинным стволом, Юссь дернул за веревку, и с церковного шпиля упал петух. А ведь эта церковь и петух были в Отепя, а мы живем в Таллине. Юссь ничего про это не знал, а старая тетя услышала по радио, что в Отепя туристы потеряли… ну… на что смотрят…

— Достопримечательность, — подсказала Анне нарочно сонным голосом.

— Да, что в Отепя туристы потеряли достопримечательность, и тут тетя посмотрела поверх очков на юг и там, на верхушке шпиля, сидел индюк. Мама всегда говорит, что тетя у нас человек широкий.

— Что это значит! — спросила Анне. Она все еще не засыпала.

— Это значит, что индюк больше, чем петух, — ответила Кадри.

— А почему не утка! — спросила Анне.

— А почему не ворона! — спросила Кадри.

— А почему не гусь! — снова спросила Анне и кинула в Кадри подушкой.

— А почему не аист! — спросила в ответ Кадри и кинула подушку обратно.

Анне вскочила и сказала, чтобы Кадри стала в угол и была церковным шпилем в Отепя, а она будет пушкой. Затем они стали кидать подушку туда-сюда, и эта игра уже не была больше тихой, потому что вскоре в дверях появился отец. Прежде всего появился живот, потом усы, а потом уже и сам отец. И Анне с Кадри понадобилось много времени, прежде чем они смогли объяснить отцу, что только что рассказывали небылицы.

Как-то раз, когда на улице было холодно и ветрено, Анне и Кадри сидели дома и смотрели телевизор. До этого они читали книжку, но ведь телевизор больше, чем книжка, и картинка там движется. Во всяком случае, так они решили и нажали на кнопку. Телевизор затрещал, но прежде чем появилась картинка, раздались выстрелы и страшный шум. Анне и Кадри испугались и сели на краешек дивана.

— Он всегда так трещит, прежде чем начнет показывать, — сказала Анне. — Все старые телевизоры трещат.

— И вовсе он не старый. Сделать звук потише, что ли! — заметила Кадри. Она быстро подошла к телевизору и повернула верхнюю ручку к стене. К стене потому, что не была уверена, означает ли это повернуть ручку направо или налево. Надежнее повернуть ручку к окну или к стене. Выстрелов не стало слышно, и появилась картинка. На ней была зима, как и на улице, много снега, и бежали люди. В руках они держали ружья, лица у них были усталые и грязные.

— Это война, — сказала Анне и решила, что теперь можно снова включить звук. Но когда Кадри подошла к телевизору, чтобы повернуть ручку, раздался стук в окно, и они увидели, что на кусочке сала, который был подвешен к форточке, раскачивается синица.

— Она прилетает сюда каждый день. Это городская синица и потому она немного грязная, — сказала Кадри и так и не повернула ручку.

Они смотрели на синицу на морозе и смотрели на солдат на морозе. Синица качалась на шерстяной ниточке, а солдаты падали в снег.

— Смотри, один упал и больше не встает, — сказала Анне. — Включи звук.

— Не хочу. Видишь, ему больно. Смотри, какое у него лицо, — сказала Кадри.

— Это ведь фильм про войну, — ответила Анне. — Ему не больно. В него попала пуля, и он умер. В фильмах про войну всегда так.

— Все равно больно, — сказала Кадри и выглянула в окно.

Синица раскачивалась на ниточке и махала крыльями.

— Смотри, как смешно она барахтается, — сказала Кадри.

— Она, наверно, запуталась в нитке, — предположила Анне.

Они долго стояли у окна, а синица все не могла высвободиться. Она взлетала вместе с куском сала, но нитка не давала ей отлететь подальше.

— Так она окно разобьет, — сказала Анне.

— И сама поранится. Я открою форточку и попробую ее освободить, — сказала Кадри.

Форточка была высоко. Отец всегда становился на стул, когда хотел открыть ее. Анне принесла табуретку, и Кадри поставила ее на стол, но все равно не смогла достать до форточки. Наконец ей удалось открыть обе створки, но до нитки было не дотянуться.

В форточку подул ветер, и залетело немного снега. Кадри стало холодно. Она слезла и сказала Анне:

— Попробуй теперь ты, может, дотянешься.

— Я ниже тебя, я все равно не дотянусь — ответила Анне.

— Бедная синичка, — пожалела Кадри, и от ветра у нее из глаз потекли слезы.

Анне взобралась на стол, полезла выше, но табуретка опрокинулась, и Кадри спросила Анне, не ушиблась ли та.

— Ушиблась, — сказала Анне и пощупала лоб. — Но мне не больно, а холодно.

Они стояли посреди комнаты и смотрели на синичку, которая висела на нитке. Форточка осталась открытой, и было слышно, как пищит синица. Теперь уже и у Анне от ветра навернулись на глаза слезы.

Телевизор тихо жужжал, и еще один солдат упал в снег и больше не поднялся.

— Надо закрыть форточку, а то простудимся, — решила Анне.

Кадри снова влезла на стол, а со стола на табуретку и несколько раз попыталась захлопнуть створки, но ветер снова распахивал их. Каждый раз, когда Кадри хлопала створкой, синица начинала еще сильнее пищать и барахтаться. Кадри слезла со стола вниз, там дрожала от холода Анне.

Кадри нажала на кнопку телевизора, и картинка исчезла.

— Пойдем в другую комнату, — сказала Кадри, а Анне показала пальцем на окно и воскликнула:

— Смотри, синичка освободилась!

— Тогда все в порядке, — сказала Кадри, и они пошли на кухню, чтобы поискать там что-нибудь поесть. Вечером у Анне начался насморк, а у Кадри поднялась температура, и они опять несколько дней не могли выйти на улицу.

Однажды Кадри вдруг ни с того ни с сего спросила:

— Ты случайно не знаешь, как быть собой!

Анне пристально посмотрела на нее.

— Это как же — собой!

— Просто собой.

— Чтобы ты была просто собой! — спросила Анне, и Кадри кивнула.

— И чтобы ты тоже была просто собой. Чтобы каждый был собой. Чтобы я не была ты, а ты не была я, — сказала Кадри.

— Но ведь я же не ты, — заметила Анне. — И ты — это только ты.

— Это потому, что я не пью молока, а ты пьешь! — спросила Кадри.