«Кайся, Паяц!» — сказал Тиктак - Страница 1

Всегда находятся те, кто спрашивает: «А о чем все это?» Так вот. Тем, кому вечно требуется интересоваться, кому вечно требуются все ударения и точки над i, всем тем, кому без конца требуется знать, что, куда и откуда, предлагаем нижеследующее:

"Именно так служит государству большинство — не столько как люди, сколько в качестве машин, своими телами. Они составляют регулярную армию, милицию; это тюремщики, констебли, понятые и тому подобные. При этом в большинстве случаев им совершенно не приходится применять ни собственное мнение, ни нравственное чувство — они низвели себя до уровня древесины, земли и камней. Когда-нибудь, может статься, смастерят деревянных людей, способных не хуже справляться с теми же задачами. Такие внушают не больше уважения, чем соломенные чучела или глиняные болваны. Цена им — та же, что лошадям или собакам.

Тем не менее обычно им подобные даже считаются за добропорядочных граждан. Другие — как, например, большинство законодателей, политических деятелей, юристов, священников и чиновников — служат государству преимущественно своими мозгами; а поскольку какие-либо нравственные различия они редко бывают склонны делать, то, сами того не сознавая, способны служить как Богу, так и дьяволу. И лишь очень немногие — герои, патриоты, мученики, реформаторы в высоком смысле и просто настоящие люди — служат государству также и своей совестью, а потому чаще всего оказывают ему противодействие — и оно, как правило, видит в них своих врагов".

ГЕНРИ ДЭВИД ТОРО

«О гражданском неповиновении»

Здесь самая суть. Теперь начнем с середины, затем уясним начало — а концовка пусть сама позаботится о себе.

Итак, в силу того что этот мир был таким, каким он был — каким ему позволили сделаться, — долгие месяцы выходки Паяца не привлекали излишне пристального внимания Тех, Кто Обеспечивает Бесперебойную Работу Механизма, — тех, кто льет наилучшее масло на кулачковые валы и ходовые пружины Цивилизации. И лишь когда окончательно прояснилось, что невесть как и непонятно почему он сделался своего рода знаменитостью, а для «эмоционально неустойчивой части народных масс» (согласно неизбежной формулировке Администрации), может статься, и героем, дело было передано Тиктаку и его всесильному юридическому аппарату— Но к тому времени именно в силу того, что этот мир был таким, каким он был, — а также вследствие того, что не оказывалось никакой возможности предугадать, где объявится Паяц, — быть может, вспышка некой давным-давно исчезнувшей болезни вдруг снова разразилась в Системе, где иммунитет к ней опять-таки давным-давно был утрачен, пропал с концами, ищи-свищи, упомянутому Паяцу позволили стать слишком реальным.

Обрел он и форму, и содержание.

Он сделался личностью — тем самым, что уже много десятилетий назад из Системы устранено. Но так уж получилось — и нате вам! Пожалуйста! Вот он — решительно впечатляющая личность! В определенных кругах — в средних, сказали бы мы, классах выходки его считались возмутительными. Фи! Вульгарное бахвальство! Скандал! Анархистские происки! В других слоях общества — там, где мысль подчинена форме и ритуалу, образчикам истинно достойного поведения, — все это вызывало лишь смешки.

А вот в самых низах — ох уж эти низы, где людям всегда нужны святые и грешники, хлеб и зрелища, герои и злодеи, — его считали Боливаром… Наполеоном… Робин Гудом… Диком Бонгом (Асом из Асов)… Иисусом… Джомо Кепьятой…

В самых же верхах, где любые колебания и сотрясения грозят сбросить богатых, влиятельных и титулованных с насиженных мест, в нем видели общественную угрозу… еретика… бунтаря… позорище… наконец, прямую для себя опасность. Все снизу доверху знали его как облупленного — но существенное для Системы значение имели только реакции верхов и низов. Самой верхушки и самого дна.

И вот его досье вместе с картой времени и кардиоплатой направили во всесильное ведомство Тиктака.

Тиктак: ростом метра под два. Немногословный, тихонько мурлычущий себе под нос. Когда все идет временносоответственно. Это Тиктак.

Даже в верхних эшелонах власти, где страх лишь порождали, но редко испытывали, его так и звали — Тиктак. Но за глаза. Прямо в маску никто бы так его не назвал. Никто бы не осмелился.

Попробуй-ка назови человека ненавистным ему прозвищем, если человек этот способен лишить тебя минут и часов, дней и недель — целых лет жизни. В маску к нему обращались как к Главному Хранителю Времени. Так было куда безопаснее.

— Здесь значится только то, кем он является, — с неподдельной мягкостью произнес Тиктак, — а не кто он таков. Эта карта времени, что в моей левой руке, содержит название, но название это говорит только о том, чем он занимается. Кардиоплата, что в моей правой руке, также содержит название, но это не имя, а кличка. К тому времени, как мне потребуется произвести надлежащий вычет, я должен буду знать, кто он на самом деле.

Всему своему служебному персоналу — всем сыскарям, всем легавым, всем зажопникам, всем винтилам и даже говноедам — Тиктак задал один-единственный вопрос:

— Кто такой этот Паяц?

И он уже вовсе не тихонечко мурлыкал. Временносоответственно слова его были резкими.

Таким оказался самый длинный монолог Тиктака, какой только приходилось выслушивать всему его служебному персоналу — всем сыскарям, всем легавым, всем зажопникам, всем винтилам… хотя, правду сказать, не говноедам, которых, как правило, все равно поблизости не оказывалось. Но даже они завертелись и затормошились, выясняя:

"Кто же такой этот Паяц?

Высоко-высоко над третьим уровнем города он забрался в аэролодку — в гудящие и трясущиеся металлические внутренности (тьфу ты! аэролодка! жалкий свистоплан с кое-как присобаченным корпусом от буксира!) — и принялся разглядывать лаконичные мондриановские конструкции окрестных зданий.

Где-то неподалеку слышалось размеренное «левой-правой, левой-правой» смены с 2:47 пополудни, что бодро направлялась — каждый работник в. белых тапочках — на Майкловский подшипниковый завод. Ровно минуту спустя он услышал уже не столь размеренное «правой-левой, правой-левой» утренней пятичасовой смены, строем возвращающейся домой.