Кайсе - Страница 129

Но Сэйко работала на Тиня и изо всех сил старалась разрушать кэйрэцу.

Электронная тарабарщина проникала сквозь стенки капсулы через определенные промежутка времени в не казалась беспорядочной. Часть мозга Нанги работала над этой проблемой. Он начал делать быстрые математические выкладка и не спускал глаз со светящегося циферблата своего ручного хронометра. Что напоминала ему эти организованные электронные вспышки? Он напряг свою память. «Правильно. Это напоминает телеметрию. Или закодированные факсы, посылаемые в эфир».

Он положил ладонь руки на тонкую, как яичная скорлупа, стену и подумал: «Если я ударю по ней кулаком, то, без сомнения, пробью насквозь».

Кто был в капсуле по другую сторону стены? Не Гоэи. Он оставался только несколько минут, затем ушел. Ровно через семь минут после того, как он покинул здание, мыши стали бегать по рельсам.

Нанги освободил ухо от слухового устройства, откатился от стены. Он с трудом поднялся в, не обращая внимания на боль в ноге, выбрался, прихрамывая, из модуля. Он осторожно поставил запор в такое положение, чтобы, когда он захлопнет за собой дверь, кабинет вновь оказался закрытым.

Нанги спустился вниз по узкому коридору, освещенному единственной флуоресцентной лампой. Остановившись около двери кабинета, в который входил Гоэи, надел перчатки.

Он чувствовал размеренное биение сердца, участившийся пульс. Глубоко вдохнув несколько раз, чтобы успокоиться, он просунул тонкий металлический стержень с заостренным концом в замок, находившийся в центре стальной дверной ручки, стал прощупывать его и определил внутренние контуры замка. Его другая рука, державшая ручку двери, почувствовала, что сопротивление исчезло.

Дверь немного открылась, и в густой тишине коридора стала отчетливо видна телевизионная камера наблюдения или еще что-то в этом роде. Нанги бесшумно проскользнул в капсулу, закрыл за собой дверь, чтобы свет не проникал в коридор.

Как оказалось, у него не было оснований для беспокойства. Кабинет был пуст. Фактически это был даже не кабинет, а свободное пространство, в котором находились только аппарат факса и телефон. Оба имели самостоятельную подводку, то есть не были арендованы на время.

Опираясь на трость, Нанги наклонился над факсом, взял листы бумаги из аппарата. Повернув их к свету черной металлической лампы, он увидел, что на них ничего нет. Только когда он поднес их ближе к свету, он заметил искорки от металлической нити, запрессованной в виде замысловатого рисунка в листы бумаги.

Код!

Он сложил листы, положил их к себе в карман и уставился в полутьме на аппарат факса.

Мыши кончили бегать по рельсам.

Передача прекратилась.

Звон колокольчика слышался теперь здесь, в похожей на муравейник фабрике по производству роботов. Электрические голубые дуги разливались внутри цемента, по компонентам из нержавеющей стали, по покрытым медью поверхностям. Это был холодный огонь, который разрывал пелену бессознательности.

Но Николас не открывал глаз. Он глубоко и медленно дышал, как если бы его мозг был все еще в глубоком сне.

Он слушал звон колокольчика, далекий, как в другой Вселенной, среди хаоса, который ждал его за тонкой, как лист бумаги, перегородкой его сомкнутых век. Он держался за этот глубокий, ритмичный звук, как тонущий человек цепляется за любой плавающий обломок, чтобы удержаться на поверхности и не опуститься опять в безграничную тишину бездны. Это не было сознательно принятым решением. Оно пришло на примитивном уровне, где-то внутри его сути, при отсутствии мышления, как этому учили его при тренировках. Инстинкт сохранился даже на грани смерти. Только он и больше ничего.

Продолжался звон несуществующего колокольчика. Если он сконцентрируется на чем-либо еще, боль захлестнет его полностью, ввергнет в бездну отчаяния. Его лицо медленно и мучительно впрессовывалось в тело, которое чувствовало, будто длинные иглы, блестящие жидким огнем или черным ядом, внедряются в плоть. Они входили все глубже и глубже, в самую сердцевину его болевых центров.

Они не были настоящими, эти длинные ножи, эти стальные шипы. Они шли от разума Мессулете, вызывая Кшира — темную сторону Тау-тау. Никогда раньше Николас так не стремился к корёку, ее сверкающей силе, дороге к Сюкэн, владению, где спокойно сочетаются Аксхара и Кшира. Было ясно, что эта темная сторона разрушила разум Мессулете.

Но несмотря на усиливающуюся боль, Николас расценивал свое положение с некоторой иронией, ибо стадо ясно, что то, чего Мессулете ожидает от Николаса, он не может дать ему, даже если он полностью потерял волю к сопротивлению. Связь между Оками и доном американской мафии Домиником Гольдони осуществлял секретный посредник с кодовым именем Нишики, который снабжал их информацией и инкриминирующими доказательствами в отношении как друзей, так и врагов. Каким-то образом Мессулете стал подозревать, что Николас и был Нишики.

Он бы засмеялся, если бы вокруг него всюду не была смерть. Не физическая, нет, это не входило в планы Мессулете, а своего рода психологическое разрушение. Удар за ударом по нервным сцепляющим узлам мозга, и тот превращается в студень. Замена лица была лишь самым первым разрушающим залпом. Затем Мессулете из своего сознания запускал в него горящие иглы, в то время как психика Николаса оставалась в шоковом состоянии, не осознавая себя, не узнавая места, где он находится. Она была приколота, как мотылек к бумаге, к мраку и не имела возможности добраться до Аксхара, до защиты кокоро, этого сердца всей Вселенной. Разум Николаса был нем, парализован, отрезан от всякой возможности найти путь к освобождению. Так в было запланировано Мессулете.

За исключением звона колокольчика, который резко отражался в частицах его мозга, не было ничего, кроме паутины, искрящейся беспредельной болью.

Если бы не было этого звона, равномерного и постоянного, его разум уже погас бы. Сознание было только в звуке, который он мог определить, и, будучи на самом краю бездны, не поддающейся воображению, он отчаянно цеплялся за него.

Он знал, что представляет собой этот звон. Наконец он смог собрать достаточно энергии, чтобы соединить одну мысль с другой, как если бы он был маленьким ребенком, который только учится процессу мышления и соединения мысли с действием. Пелена от шока и паралича была еще достаточно прочно, но под ней он ухитрялся сделать чуть заметное движение.

Перед опасностью блокировки его психики Николас открыл свой глаз тандзяна, увидел свет звона колокольчика, ясный, прозрачно-зеленый, как холмы Нара весной, и почувствовал, что она недалеко от него.

Челеста.

Челеста с нетронутой силой ее разума. Это был план, который они разработали еще в Париже, когда Николас почувствовал опасность ловушки. Она пыталась отговорить его, просила не идти прямо в центр западни. Но у него не было выбора. Разве мог он отступиться от клятвы своему отцу, от своих обязательств по отношению к Оками? Другой человек, душу которого разъел бы страх, возможно, и отказался бы от себя, повернулся и убежал. Но Николай был не таким. Он не мог повернуть назад, а мог только идти вперед через огонь, который, несомненно, ожидал его.

«Но я не пойду невооруженным, — сказал он Челесте, прежде чем они отправились на Монмартр. — Вы будете моим секретным оружием».

Она посмотрела тогда на него насмешливо, затем понимание озарило ее лицо и на нем появилось выражение возрастающего страха.

«Нет, — сказала она, — вы не можете так думать. Мой разум ненатренирован. Ради Бога, я боюсь».

И Николас, открыв свой глаз тандзяна, обнял ее своим психическим полем, мгновенно успокоил и показал ей дорогу — путь Аксхара, при помощи которого она сможет установить с ним психическую связь и поддерживать ее.

«Но не будет ли Мессулете чувствовать эту связь?»

«Нет, — заявил он. — Я держу с вами связь через Аксхара. Он узнает только то, что будет исходить от меня... об Аксхара и моих усилиях остановить его. Вы с вашим ненатренированным умом потеряетесь в психической маске моей защиты».