Каин - Страница 11

В одно мгновение тот самый каин, что побывал в содоме и шел обратно, оказался вдруг, к неописуемому своему удивлению, в пустыне синая и среди многотысячной толпы людей, ставших лагерем у подножья горы. Он не знал, кто они, откуда пришли, куда идут. Спросить же одного из стоящих рядом — значит признаться, что чужеземец и навлечь на себя вполне возможные неприятности. Наученный горьким опытом, решил не называться больше ни каином, ни авелем, ибо дьявол, может статься, принес сюда и тех, кто слышал историю двух братьев и сейчас начнет задавать неудобные вопросы. Самое лучшее — держать ушки на макушке, нос — по ветру, глаза — широко открытыми и делать выводы самому. Одно сомнению не подлежало — имя моисея было на устах у всех, причем если одни произносили его с давним почтением, то другие, коих было большинство, — с новообретенным нетерпением. Именно сии последние вопрошали: Где же моисей-то, куда запропал, сорок дней и сорок ночей тому назад поднялся на гору говорить с господом и с тех пор ни слуху ни духу, как сгинул, и по всему видать, оставил нас господь, знать больше не желает свой народ. Тропинка обмана при рождении узка, но всегда найдется тот, кто рассудит за благо расширить ее, а мы, повторяя устоявшееся народное мнение, скажем, что обманывать — то же, что есть или чесаться, только начни — и не остановишься. Среди народа, ожидавшего, когда же вернется моисей, был и брат его именем аарон, которого еще во времена плена египетского назначили священнослужителем. К нему-то и обратились самые нетерпеливые: Что там с моисеем — неизвестно, так что давай-ка сделай нам богов, чтоб вели нас и направляли, и тогда аарон, который и так-то не отличался особенной твердостью характера, и вовсе оробел, потому что не отказал наотрез и резко, но ответил: Ну, если хотите этого, выньте серьги золотые из ушей жен ваших, сыновей и дочерей и несите их сюда. Так и было поступлено. Вслед за тем аарон бросил золото в тигель и отлил золотого тельца. И, по всей видимости, довольный тем, что получилось, но не сознавая, что, сотворив объект для будущего поклонения, вот-вот создаст и непримиримое противоречие, потому что либо уж господь, либо обожествленный телец, возвестил: Завтра устроим празднество в честь господа. И все это слышал каин, который, собрав воедино отдельные слова, клочья реплик, лоскутья диалогов, начал мало-помалу понимать не столько суть происходящего перед ним, сколько ход предшествующих событий. И в этом большим подспорьем ему оказались разговоры, что велись в большом шатре, отведенном для холостых, несемейных, одиноких. Сам он представился ноем — ничего лучше не пришло ему в голову — и, принятый радушно, принял вскоре участие в общей беседе. Евреи уже тогда говорили много — может быть, даже чересчур много. На следующее утро разнеслась весть о том, что моисей наконец спускается с горы синайской, а иисус, его помощник и военачальник израильтян, отправился к нему навстречу. И, услыхав шум народа, сказал моисею: В стане нашем военный крик, похоже. Но моисей ответил: Нет, это не крик побеждающих и не вопль поражаемых, я слышу голос поющих. Ох, не ведал он, что ждет его. Ибо первое, что увидел, войдя в лагерь, был этот самый телец, вокруг которого велись пляски. Моисей схватил тельца, разбил его, растер в прах, а потом, обратясь к аарону, сказал: Что сделал тебе народ сей, что ты ввел его в грех великий, но аарон, при всех своих недостатках недурно знавший мир, в котором жил, ответил: Да не возгорается гнев господина моего, ты же знаешь, что это за народ — буйный и склонный ко злу, это они все придумали, захотели себе других богов, потому что уже не верили, что ты вернешься, а если бы я отказался исполнить их волю — они бы меня, скорей всего, убили. После этих слов моисей стал в воротах стана и крикнул: Кто за господа — ко мне. И все те, кто принадлежал к роду левиев, собрались вокруг него, моисей же воскликнул: Так говорит господь бог израиля, обнажите мечи свои, вернитесь в лагерь, пройдите по нему от ворот до ворот и обратно и убивайте каждый брата своего, каждый друга своего, каждый ближнего своего. И в итоге перебито оказалось тысячи три человек, если не больше. Кровь текла меж шатров, будто полая вода при разливе рек, и в таком обилии, словно сама земля закровоточила, и повсюду валялись обезглавленные, выпотрошенные, пополам разрубленные люди, а крики женщин и детей были столь неистовы, что должны были бы достичь вершины горы синайской, на которой радовался своему возмездию господь. Каин едва мог поверить своим глазам. Мало было содома и гоморры, сожженных дотла, теперь и здесь, у подножия горы, получил он неопровержимое свидетельство того, сколь злобен господь — три тысячи погибло оттого лишь, что он разгневался на умопостигаемого соперника, явленного в фигурке золотого тельца: Я всего-то убил брата своего, однако понес за это кару, а теперь хотел бы посмотреть, кого покарает господь за эту вот резню, подумал каин и тотчас продолжил мысль так: Люцифер знал, что делал, поднимая мятеж против бога, и ошибется тот, кто подумает, будто зависть была причиной этому, нет, просто он знал, с кем имеет дело. Ветер взметнул пригоршню золотой пыли, выпачкал ею руки каина. И он вымыл их в какой-то луже, так, словно, исполняя ритуал, отрясал от ног своих прах того дома, где его плохо приняли, потом сел на осла и уехал. Темная туча закрыла вершину синайской горы, и там был господь.

По причинам, разъяснить которые не по силам нам, простым пересказчикам старинных историй, постоянно переходящим от простодушного легковерия к самому твердолобому скептицизму, каин оказался застигнут тем, что безо всякого преувеличения можно было обозначить словом буря — неким бушующим в календаре циклоном, неким сокрушающим время ураганом. В течение нескольких суток после истории с золотым тельцом, чье бытие оказалось столь кратко, стали с немыслимой быстротой происходить эти самые пресловутые изменения настоящего, из ниоткуда возникая, неведомо куда устремляясь, обретая образы разрозненных, не соотнесенных друг с другом эпизодов, без начала и конца и связи, когда представали перед ним то сражения бесконечной войны, первопричина которой давно уже всеми забылась, то какой-то зловеще-разудалый, колючий, скрипучий фарс, невеселый балаган, представляющий нескончаемо навязчивую череду убийств и насилий. И один из этих многочисленных образов, самый из всех загадочный и неуловимый, ускользая от взора, все же являл глазам каина безмерное пространство воды, где до самого горизонта не было ни островка, ни паруса над кораблем с его рыбаками и сетями. Вода, вода, повсюду одна только вода и ничего, кроме затопившей мир воды. Совершенно очевидно, что Каин не мог быть очевидцем многих этих событий, но иные истории, истинные, нет ли, постигал известным способом, узнавая от кого-то, кому кто-то, слышавший от кого-то, что-то рассказал. Вот, например, скандальный случай с лотом и его дочерьми. Когда павшими с небес огнем и серой уничтожены были содом и гоморра, лот побоялся оставаться в соседнем городке зоаре, где обосновался первоначально, и решил спрятаться в горах, в скалистом гроте. И вот однажды старшая его дочь сказала младшей: Отцу нашему недолго осталось, он скоро умрет, а здесь во всей округе нет никого, кто взял бы нас в жены, а потому, знаешь ли, что я придумала — давай напоим отца и потом переспим с ним, чтобы получить от него потомство. Так и было сделано, причем лот не заметил, ни как всходила старшая к нему на ложе, ни как покидала его, и то же повторилось на следующую ночь с младшей, и опять же прошло все нечувствительно для лота. Обе дочери забеременели, но каин, большой дока по части эрекции и эякуляции, что подтвердила бы лилит, первая его и доселе единственная любовница, сказал, выслушав эту историю: У мужчины, упившегося до того, что даже не сознает, где он и кто с ним, попросту не встанет, а раз не встанет, то он и не вставит, а не вставит, значит, никого и не обрюхатит. А что господь допустил кровосмешение, принял его как нечто обыденное и не заслуживающее кары по меркам и законам им же созданного стародавнего общества, так это нас удивлять не должно, ибо природа тогда еще не была снабжена моральными кодексами и главной своей целью ставила продолжение рода то ли по неумолимым требованиям поры, течки, охоты, называйте это как хотите, то ли ради утоления простого сексуального аппетита, а то ли, как будут выражаться позднее, отчего ж не дать, если просят, авось не смылится. Сам же господь, заповедав: Плодитесь и размножайтесь, не уточнил, не определил, не ограничил, кому с кем можно, а кому нельзя. Вполне вероятно также, хотя бы пока на правах рабочей гипотезы, что подобная широта господних взглядов на делание детей зиждется на необходимости как-то возмещать убыль убитыми и ранеными в армиях своих и чужих, как повелось от века и, можно не сомневаться, будет и впредь. Достаточно вспомнить, что произошло в виду горы синайской и столпа облачного, в котором явился господь, когда, выжившие, едва успев утереть слезы, в любовном неистовстве торопливо стругали новых бойцов, чтобы со временем было кому взяться за рукояти бесхозных мечей и обезглавить детей тех, кто прежде вышел победителем. Поглядите хотя бы, что случилось с мадианитянами. А случилось то, что военное счастье перешло в тот день на это племя, и оно разгромило израильтян, которые, кстати сказать и вопреки тому, как упорно утверждают обратное, оказались побеждены не впервые. И раздосадованный этим господь сказал моисею: Должен ты сделать так, чтобы израильтяне отомстили мадианитянам, а потом готовься, ибо недалек уж тот час, когда ты соединишься с праотцами своими. Моисей, получив малоприятное известие о том, что жить ему осталось относительно недолго, приказал каждому из двенадцати колен израилевых выставить по тысяче воинов и таким образом собрал двенадцатитысячную рать, которая разгромила врагов, причем живым ни один не ушел. Среди убитых оказались и пять царей, правивших в земле мадианитян, а звали их евий, рекем, цур, хур и реба, да, представьте себе, в старину коронованные особы носили такие причудливые имена и не было среди них ни единого альфонса, жоана, санчо или педро. А женщин и детей израильтяне увели в плен и со всей прочей добычей доставили моисею, который вместе со священником елеазаром находился на равнине моав, неподалеку от реки иордан, против иерихона, а даются все эти топонимические уточнения для того, чтобы доказать, что мы ничего не выдумываем. Моисей, уже извещенный об итогах битвы, разгневался при виде входивших в лагерь воинов и спросил их: Почему же вы не убили также и женщин, из-за которых израильтяне отшатнулись от господа и принялись поклоняться ваалу, отчего погибло такое множество народа господа, приказываю вам вернуться и перебить всех отроков, и отроковиц, и замужних женщин, что же касается прочих, то есть незамужних, можете оставить их в живых и найти им иное употребление. И этому каин уже не удивился. Но абсолютной новинкой стало для него распределение трофеев, то бишь добычи, отчего мы и сочли совершенно необходимым отметить это в нашем повествовании для сведения читателей о том, каковы были обычаи тех времен, причем заранее просим прощения за излишние мелкие подробности — мы за них не отвечаем. Ну, в общем, господь сказал моисею: сочти добычу плена, от человека до скота, ты, и елеазар священник, и начальники племен общества, и раздели добычу пополам между воевавшими, ходившими на войну, и между всем обществом, и от воинов, ходивших на войну, возьми дань господу, по одной душе из пятисот, из людей и из крупного скота, и из ослов и из мелкого скота, возьми это из половины их и отдай елеазару священнику в возношение господу, и из половины сынов израилевых возьми по одной доле из пятидесяти, из людей, из крупного скота, из ослов и из мелкого скота, и отдай это левитам, служащим при скинии господней. И было добычи, оставшейся от захваченного, что захватили бывшие на войне: мелкого скота шестьсот семьдесят пять тысяч, крупного скота семьдесят две тысячи, ослов шестьдесят одна тысяча, людей, женщин, которые не знали мужеского ложа, всех душ тридцать две тысячи. Половина, доля ходивших на войну, по расчислению была мелкого скота триста тридцать семь тысяч пятьсот, и дань господу из мелкого скота шестьсот семьдесят пять, крупного скота тридцать шесть тысяч, и дань из них господу семьдесят два, ослов тридцать тысяч пятьсот, и дань из них господу шестьдесят один, людей шестнадцать тысяч, и дань из них господу тридцать две души. И из половины сынов израилевых, которую отделил моисей у бывших на войне, половина же на долю общества была мелкого скота триста тридцать семь тысяч пятьсот, крупного скота тридцать шесть тысяч, ослов тридцать тысяч пятьсот, людей шестнадцать тысяч. Из половины сынов израилевых взял моисей одну пятидесятую часть из людей и из скота и отдал это левитам, исполняющим службу при скинии господней, как повелел опять же господь моисею. Как явствует со всей очевидностью из вышесказанного, господь помимо того, что одарен исключительными способностями к счетоводству и с поразительной быстротой умеет считать в уме, еще и очень богат. И каин, ошеломленный тем, какие изобильные плоды в виде скота, рабынь и золота принесла победа, подумал: Как видно, война — это выгоднейшее предприятие, может быть, даже самое выгодное из всех, если судить по той легкости, с какой приобретены — ну, правда, не столько приобретены, сколько силой взяты, притом военной силой, но это неважно — были все эти богатства, все эти тысячи и тысячи быков, овец, ослов, женщин, не знавших ни ложа, ни мужа, и этому господу пристало бы назваться когда-нибудь богом бранных сил, не вижу я в нем иного прока, думал каин и, как выяснилось, не ошибался. Весьма возможно, что договор, который, по мнению иных, существует меж богом и людьми, содержит в себе лишь пару параграфов, а именно — ты служишь нам, вы служите мне. Впрочем, нет сомнений и в том, что дела ныне обстоят совсем иначе. В оны дни господь любил являться людям собственной персоной, во плоти, с позволения сказать, и заметно, что он испытывал известное удовлетворение, показывая себя миру, и пусть подтвердят это адам и ева, сильно выигравшие от этого появления, да и каин пусть скажет, хотя это был совсем другой, печальный случай, поскольку обстоятельства — мы, если кто еще не понял, толкуем о гибели авеля — были не самые подходящие для демонстрации удовлетворения. А теперь господь прячется в столпе облачном, словно не желает, чтобы его видели. Мы, смиренные обозреватели событий, по крайнему своему разумению, считаем, что он, может быть, и стыдится иных своих деяний — ну, взять хоть тех невинных младенцев из содома, которых испепелил гневом своим.