Кадавры - Страница 12

– Это машина брата, у него ключи, он еще не вышел, – сказала Даша.

Мужик с палкой дернул уголком рта. Он сказал что-то в рацию, выслушал ответ, вздохнул, подошел к «Самураю», открыл дверь, потянулся, снял машину с ручника и стал толкать ее на обочину, чтобы освободить место под навесом для других авто в очереди.

Несколько минут Даша сидела в машине, затем вернулась под навес и спросила у мужика про Матвея.

– Я была с братом, он до сих пор не вышел. Кто-то может мне объяснить почему?

Мужик с палкой вздохнул, он всем своим видом давал понять, что Даша ему не нравится и он из вежливости прилагает немалые (но недостаточные) усилия, чтобы скрыть от нее свою неприязнь. Он снова сказал что-то в рацию, рация ответила тихим потрескиванием.

– Разбираются, ждите.

«Самурай» все сильнее нагревался, над капотом струились потоки горячего воздуха. Даша открыла все двери, но это не помогало, тогда она смочила водой бандану и завязала на голове; бандана почти сразу высохла. Бегущая строка над навесом сообщала: «+40 °C, берегитесь солнечного удара, пейте больше воды», затем текст на ней задрожал и изменился: «Внимание! Вечером ожидается пыльная буря, скорость ветра до 40 м/с, берегите глаза и дыхательные пути, носите маски». Даша бросила взгляд на восток – вдали, в мутном, дрожащем воздухе уже танцевали небольшие пыльные торнадо, буря была далеко, но песок уже скрипел на зубах и летел в глаза. Она еще раз посмотрела на часы: хорошо бы успеть в город, пока не началось.

Через час чувство тревоги из фонового режима переросло в режим колокольного звона в груди. Матвея допрашивают? Его уже задержали? Всех этих людей по большей части просто отпускают, почему именно в него вцепились? Может, из-за записи в деле? Отсидевших всегда допрашивают?

Даша наблюдала, как машины одна за другой заезжают под навес, как водители открывают багажник и овчарка ходит, обнюхивает колеса и двери, а мужик с палкой заглядывает с помощью зеркальца под днище.

И что теперь? Водительских прав у нее нет, и, если Матвея задержат, ей придется что-то соображать с «Самураем» и оборудованием. А еще искать адвоката, ее китайская виза истекает через неделю – как теперь все успеть?

Она снова подошла к мужику с зеркалом на палке и, достав документы, попыталась объяснить, кто она. На этот раз мужик даже не пытался скрыть раздражение. Он выглядел так, словно еще чуть-чуть – и ударит ее этой палкой по голове.

– Женщина, еб вашу мать, я же сказал! Не мешайте работать, сядьте в машину.

Даша запомнила его имя, – на жилете была нашивка: «Роман Блохин», – и к «Самураю» возвращалась уже злая и распаленная, с намерением, в случае если тут все затянется и ей придется вызывать адвокатов, любой ценой испортить этому мудаку жизнь, добиться его увольнения.

Прошло еще полчаса, и когда Даша уже готова была звонить в Институт, Матвей наконец появился в дверях КПП. Он шагал к ней вполне довольный собой и нес в руках какой-то длинный сверток холщовой ткани.

– Заждалась меня?

Обошел «Самурая», открыл багажник и аккуратно положил сверток и закрепил его ремнями. Сел за руль, пристегнулся, завел мотор и выехал на дорогу. Когда подъехали к шлюзу и шлагбаум открылся, Матвей надавил на газ и, проезжая мимо будки с охранником, приложил ладонь ко лбу, изображая воинское приветствие.

– Adios, пидорасы. – Повернулся к Даше. – Я забил им толчок на этаже. Следующий, кто смоет за мной, – затопит там все на хер говном.

– Прекрасно. Не хочешь рассказать, что случилось?

– А-а?

– Тебя не было больше трех часов. Или ты все три часа занимался забиванием толчка?

– Допрашивали меня, Даш.

– Я догадалась, Матюш. Что им нужно-то было?

– Им не понравился мой карабин. – Он замолчал, словно история не требовала дальнейших разъяснений.

– А мне ты когда собирался сказать?

– Про че сказать?

– Ты спецом дурачка отыгрываешь? Про карабин.

– Я вообще не собирался. Какое тебе дело до моего карабина? А они его забрать пытались, ну и вот. Тяжелые были переговоры.

– И как?

– Че как?

– Перестань переспрашивать. Как ты убедил их не забирать карабин?

Матвей посмотрел на нее.

– Ну как-как. Сказал, что он батин. Что батя военный и типа умер три дня назад, защищая родину, и мы едем на похороны. И что его последнее желание было, чтоб я над его могилой из этого карабина выстрелил.

– О господи. И они поверили?

– Посмотри в эти честные глаза, – Матвей сделал брови домиком и изобразил несчастного, убитого горем сына. – Когда я загоняю про батину смерть – верят все. Таков закон гор.

Он рассмеялся и сделал музыку погромче, играла песня How do you sleep? группы LCD Soundsystem.

Побитый, перекошенный предыдущей бурей знак у дороги желал им «一路順風!». Поверх знака кто-то баллончиком написал «ХЛЕБА НЕТ, ЕСТЬ ТОЛЬКО СОЛЬ».

Про отца все говорили, что он человек сложный, или, попросту говоря, скотина. Мама всегда защищала его, мол, «у вашего папы была непростая жизнь». Как будто сложность жизни как-то оправдывает скотство. В восьмидесятые отец сделал впечатляющую карьеру в армии, шутка ли – получить майора в двадцать пять. Он метил еще выше, шел на «большую» должность, был «большим» человеком, – он вообще любил слово «большой», оно в его лексиконе было синонимом лучшего, самого ценного, – а потом «самая большая страна в мире» развалилась, и из всего большого в жизни майора Силина осталось только одно – разочарование. Три года, с 1991-го по 1994-й, вся семья наблюдала за тем, как он, спиваясь, оплакивает прошлую жизнь. Потому судьба предоставила ему «еще один шанс»: в Чечне вспыхнула война, и майор Силин в составе одного из первых батальонов отправился в Грозный «для защиты государственных интересов России». В Чечне он пробыл недолго, уже через два месяца вернулся, с контузией, глухотой на левое ухо и страшными ожогами на левой руке и плече. Война изменила, сломала его, поначалу это было не очень заметно, но Даша, тогда еще маленькая, ощущала исходящий от него запах паленого мяса и старалась держаться подальше. О том, что видел и что делал, он никогда не рассказывал, но, если брался за бутылку, все в доме знали – спасайся кто может. У него срывало резьбу, он кидался на маму, таскал ее по полу за волосы и орал: «Ты моя, моя, ясно тебе, сука?» Мама кое-как отбивалась, хватала Матвея с Дашей в охапку и убегала к подруге. Отец находил ее, приносил цветы, канючил под дверью: «Прости меня, Оленька, это не я был, не я, понимаешь?», каялся, клялся, что никогда больше, что иногда он злится, очень сильно злится, но это ничего, это пройдет, он справится, просто ему нужна поддержка, нужна семья, как же он без семьи? Мать прощала его и тащила малых детей обратно домой. А потом все повторялось. Однажды отец опять перебрал, одурел, стал таскать мать за волосы и орать. Матвей и Даша сидели в детской и слушали. Матвей встал, вышел из детской, зашел в отцов кабинет, взял отцов охотничий карабин, вставил патрон, зашел на кухню и сказал, что убьет отца. Матвею было всего одиннадцать, но он уже знал, как держать карабин и как из него стрелять. Отец сказал, что Матвей трус и не выстрелит. Матвей выстрелил. Отца увезла скорая, а Матвей вернулся в детскую, сел рядом с Дашей и устало сказал: «Все, нет у нас больше бати, убил я его».

Но он не убил, ранение было легкое, пуля попала в бок и прошла навылет, не задев ни один важный орган, отец быстро оправился, но с тех пор опасался Матвея, стало ясно, что Матвей не трус, а еще Матвей открыто ему в лицо сказал: «В следующий раз не промахнусь».

– Муж-жик растет, защитник, – говорил отец, хотя по глазам было ясно: ему эта сыновья храбрость не по душе.

Спустя какое-то время отец пропал. Чуть позже оказалось: завел другую семью и теперь жил в Минводах с новой женой, которую, как говорили, тоже колотил по пьяни и называл «своей».

Общим знакомым отец говорил, что начал «новую жизнь», настолько новую, что даже вещи из старой жизни забирать приехал не сам, прислал своих корешей-ментов. Но Матвей считал, что карабин теперь по праву принадлежит ему, вынес его из дома и спрятал в подвале, и когда Матвея спросили, где ствол, он прикинулся дурачком.