К востоку от Эдема. Том 2 - Страница 11
После ухода военных отец долго сидел у постели Адама.
– Я не зря записал тебя в кавалерию, – признался Сайрус. – От долгого сидения в казарме мало радости, а кавалерия занимается настоящим делом. Уж я-то знаю. Тебе придутся по душе походы в земли индейцев. Скоро начнется большая работа. Не имею права говорить, откуда мне известно, но грядет война.
– Да, отец, – откликнулся Адам.
2
Меня всегда удивляло, что в армию, как правило, попадают люди подобные Адаму. Ему совсем не нравилось воевать, и, в отличие от многих других, он так и не полюбил солдатскую службу, испытывая все большее отвращение к насилию. Офицеры не раз присматривались к Адаму, пытаясь уличить его в пренебрежении служебными обязанностями, но повода для обвинений не находилось. За пять лет воинской службы Адам перещеголял по количеству нарядов всех солдат в эскадроне, но если от его руки и пал хоть один противник, то произошло это по чистой случайности, или пуля попала рикошетом. Будучи метким стрелком, он на удивление часто промахивался. К тому времени война с индейцами походила на полный опасности перегон скота на новое место. Индейские племена подстрекали к мятежу, прогоняли с исконных территорий и безжалостно уничтожали, а те, кому удалось выжить, с угрюмой безнадежностью оседали на бесплодных землях. Работа не слишком приятная, но, принимая во внимание путь развития, который избрала страна, выполнить ее было необходимо.
Адам являлся инструментом в чужих руках и видел не фермы, которые появятся на отвоеванных территориях, а вспоротые животы сильных здоровых людей. Зрелище вызывало омерзение и поражало бессмысленностью. Осознанно стреляя мимо цели, он совершал предательство по отношению к боевым товарищам, но угрызений совести не испытывал. Неприятие насилия крепло с каждым днем, пока не переросло в предрассудок, который, как любой другой, отупляет и препятствует работе мысли. Адам отрицал насилие как таковое, и не важно, над кем и с какой целью оно совершалось. Болезненная чувствительность – а иначе такое состояние и не назовешь – завладела всем его существом, напрочь вытеснив способность здраво рассуждать. Однако в армейской характеристике ни слова не говорилось о проявленной Адамом трусости. Напротив, ему трижды объявляли благодарность, а впоследствии и наградили за отвагу.
Сопротивление насилию крепло, и Адам, следуя зову сердца, ударился в другую крайность. Много раз он подвергал риску свою жизнь, вынося с поля боя раненых, и в свободное от службы время добровольно работал в полевых госпиталях, невзирая на смертельную усталость. Товарищи смотрели на него со снисходительной симпатией и скрытым страхом, свойственным людям при виде душевных порывов, которые им не дано понять.
Чарльз регулярно писал брату, сообщая новости о жизни на ферме и в городке, о напавшей на коров болезни, родившемся у кобылы жеребенке, пастбищах, что добавились к их угодьям, и о сгоревшем от удара молнии амбаре. Сообщил, что Элис умерла от чахотки, а отец получил оплачиваемую должность в «Великой армии Республики» и переехал в Вашингтон. Как часто бывает, Чарльз, не умевший красиво выразить словами свою мысль, писал на удивление складно, доверяя бумаге свое одиночество, тревоги и сомнения, а также многое другое, о чем сам не подозревал.
За время своего отсутствия Адам узнал брата гораздо лучше, чем до армии и после возвращения. Благодаря переписке между братьями установилась близость, о которой ни один из них даже не мечтал. Одно письмо Адам хранил особенно бережно. На первый взгляд все в нем было понятно, и все же он усмотрел в послании брата тайный смысл, докопаться до которого не мог.
Дорогой брат Адам! Пишу в надежде, что ты пребываешь в добром здравии. – Чарльз всегда начинал письмо одной и той же фразой, чтобы потом было легче перейти к сути. – Я пока не получил ответа на последнее письмо, но думаю, у тебя и так дел по горло (ха-ха!). Дожди пошли некстати, и яблоневый цвет погиб, так что яблок на зиму не запасти. Но постараюсь хоть что-то сберечь. Сегодня занимался уборкой. Теперь все в доме мокрое и в мыле, но чище, похоже, не стало. Интересно, как это у матери все блестело и сияло? Мне так не суметь. Повсюду какая-то липкая гадость, не знаю, откуда она берется, но отскоблить невозможно. Ну да ладно, по крайней мере я равномерно размазал грязь по дому (ха-ха!).
Отец писал тебе о поездке? Отправился аж в Сан-Франциско, в Калифорнию, на слет «Великой армии Республики». Туда же приедет и военный министр. Отец должен его представить. Теперь-то ему это раз плюнуть! Он уже раза три или четыре встречался с президентом и даже ужинал в Белом доме. И мне хотелось бы взглянуть на Белый дом. Может, съездим на пару, когда вернешься домой? Отец приютит нас на несколько дней, и потом, он все равно захочет с тобой повидаться.
Думаю, мне нужно подыскать жену. Ферма наша хорошая, и пусть я сам не слишком удачное приобретение, ни одна девушка не откажется стать на ней хозяйкой. Как думаешь? Ты не говорил, собираешься ли вернуться домой после армии. Надеюсь, так и будет. Скучаю.
Здесь письмо обрывалось. На листке виднелись царапины и большая клякса, а дописали его уже карандашом, но тон был уже совсем другим.
В приписке карандашом говорилось:
Продолжаю. Ручка вдруг перестала писать. Сломалось перо. Придется идти в поселок за новым. Это совсем ржавое.
Дальше мысли ложились на бумагу более гладко.
Пожалуй, надо было купить новое перо и не связываться с карандашом. Но я засиделся на кухне при включенной лампе и задумался. Вот и не заметил, как наступила ночь. Должно быть, уже за полночь. На часы я не смотрел. В курятнике закукарекал старина Черный Джо, а потом заскрипело матушкино кресло-качалка, будто она сидит там собственной персоной. Ты же знаешь, я в такую чепуху не верю, но вдруг на ум полезла всякая всячина из прошлой жизни. Сам понимаешь, иногда находит. Пожалуй, разорву это письмо. Что толку писать разную ерунду?
Потом слова понеслись вскачь, будто торопились занять свое место на бумаге и не успевали.
Уж если я решил выбросить письмо, пожалуй, все-таки сначала допишу. Дом словно ожил, и со всех сторон смотрят чьи-то глаза. Кажется, стоит выглянуть за дверь – а там люди, только и ждут, чтобы войти. Просто волосы встают дыбом. Да, я вот что хочу сказать… Давно собираюсь… Хочу сказать, что до сих пор в толк не возьму, почему отец так поступил. То есть почему ему не понравился нож, что я подарил на день рождения. Ну почему? Нож был хороший и нужен отцу. Если бы он хоть раз им воспользовался, или по крайней мере наточил, или просто вынул из кармана, чтобы посмотреть. Ничего большего и не требовалось. Если бы нож пришелся отцу по душе, и я бы на тебя не набросился. А так пришлось поколотить. Кажется, матушкино кресло чуть покачивается. Нет, просто игра света. Не верю я во всякую чушь. Мне вот все думается: что-то осталось незаконченным. Так бывает, когда сделаешь работу наполовину и не знаешь зачем. Да, что-то не сложилось, пошло не так. Мне здесь нечего делать. Я должен путешествовать по свету, а не сидеть на нашей славной ферме и заниматься поисками жены. Произошла какая-то ошибка. Будто дело не доведено до конца и все случилось слишком быстро, а что-то важное упущено. Я должен быть на твоем месте, а ты – здесь. Никогда раньше об этом не думал. Наверное, во всем виновата ночь… Хотя она уже на исходе. Вот выглянул в окно – уже начало светать. Похоже, я так и не уснул. И почему это ночь пролетела так быстро? Спать уже не пойду. Да и все равно не уснуть.
Подпись под письмом отсутствовала. Наверное, Чарльз забыл, что собирался его порвать, и отправил брату. Адам долго хранил послание Чарльза, и всякий раз, когда перечитывал, по телу пробегала дрожь, хотя причины он не понимал.
Глава 5
На ранчо Гамильтонов подрастало потомство, и каждый год на свет появлялся очередной младенец. Джордж был высоким красивым мальчиком, добрым и кротким, и с детства отличался покладистостью и учтивыми манерами. Даже в раннем возрасте он был вежлив и, по словам взрослых, не доставлял никаких хлопот. От отца он унаследовал опрятность во всем, будь то одежда, собственное тело или прическа, и даже в бедном платье выглядел хорошо одетым и подтянутым. Джордж рос безгрешным ребенком и остался таким, когда сделался взрослым. За всю жизнь за ним не числилось ни одного серьезного проступка, совершенного преднамеренно, а случайные оплошности не выходили за рамки порой досадных, но невинных мелочей. Уже в зрелые годы, когда медицина продвинулась вперед, у Джорджа обнаружили злокачественную анемию, и вполне возможно, все его добродетели объяснялись нехваткой жизненной энергии.