К вопросу о равенстве полов - Страница 7
– Лежи, не дергайся до утра!
Соньке видней. Одергиваю ночную рубашку. Сонька замачивает в ванне простыни, Элла моет инструменты, убирает в гомеостат, натягивает мой халат. Ее мокрую одежду Сонька развешивает на кухне. А я изучаю трещинки на потолке и прислушиваюсь к себе. Через девять месяцев стану мамой. Страшно…
– Док, я тебе на диване постелю, – то ли спрашивает, то ли информирует Сонька.
– Да хоть на полу, – отзывается Элла.
У меня родится маленький человечек. Разумный самечик. Первый на планете. Наверно, я должна гордиться?
Страшный грохот в дверь.
– Именем закона! Откройте!
– Сонь, открой, а то ведь дверь снесут.
Сонька откидывает одеяло, нашаривает шлепанцы, зажигает свет.
– Девочки, это за мной, – Элла бледнеет прямо на глазах.
Щелкают замки.
– Позвонить трудно? Зачем дверь-то ломать? – Сонька верна себе. Ее грубо вталкивают в комнату, топот сапог на кухне, в коридоре, блеск вороненой стали. Сажусь на кровать, наблюдаю за спектаклем. Эллу прислонили к стенке и шмонают. На ней один халатик, но все равно шмонают. Хлопают двери ванной и туалета. Что у нас в ванной?
– Мало мне месячных, теперь вас принесло, – слышу свой сиплый, словно прокуренный голос. А что? Хорошая легенда.
Элла выходит из ступора.
– Не получите, слышите! Ничего не получите! Это мое!!! – визжит, хватает в охапку гомеостат и бросается к окну. Звон стекла – и тридцатикилограммовый сундук вылетает в темноту ночной улицы. Через секунду доносится грохот.
Немая сцена. Так я ее и запомнила. Шум дождя, Элла в тесном халатике у разбитого окна, черные мокрые кожанки, Сонька с гордым и независимым видом…
– Мало мне месячных, теперь окно выбили… Соня, тебе нельзя волноваться, ты девочку носишь, – не к месту вспоминаю я. Элла начинает смеяться.
– Получили?! Съели?! Вот вам мои образцы! Вот вам результаты! – она давится словами сквозь смех, сползает на пол, а по руке прокладывает дорожку капля крови. Еще пара черных курток прибегает с улицы. Старшая оперативной группы тянет из кармана мобильник. Докладывает начальству. Слов почти не слышно. "Выбросила в окно". "Да, сама. С восьмого этажа". "Нет, восьмой этаж, одни осколки". "Сошла с ума? Да, очень похоже. Невменяема". "Поняла".
Смех Эллы переходит в рыдания. Ее гладят по волосам, усаживают на диван. Кто-то приносит с кухни непросохшее белье, в восемь рук одевают и уводят под локотки. Опергруппа удаляется, конфисковав напоследок швабру и совок. Сонька прислушивается к шаркающим звукам во дворе потом занавешивает окно мокрой простыней из ванны, двигает на место диван. Я, словно истукан, сижу на краешке кровати.
– Зачем она титан в окно выбросила?
– Это не титан. Гомеостат.
– Одна фигня.
– Там образцы. Ну, яйцеклетки. Каждая в своем пенальчике. Один из пенальчиков пустой. А теперь там одни осколки…
– Головастая баба… Ты тоже молодец! Быстро про простыни смозговала. Одна я голову со страха потеряла.
Сейчас Сонька начнет комплексоваться. У нее всегда – с задержкой. А волноваться ей нельзя. Поэтому глупо хихикаю, обнимаю ее за плечи и валю на одеяло.
– Ты чего? Смешинку съела?
– Хуже, Сонька! Невинности лишилась, – хихикаю я.
– Ну и дура! – авторитетно заявляет Сонька. И фыркает.
Кризис миновал. Страха и неуверенности больше нет. Теперь она не знает, то ли сердиться, то ли смеяться. А я чувствую смертельную усталость.
– Спать, подруга. Давай спать.
– Слушай, а что они с Эллой сделают?
– Ничего… Теперь – ничего. Отвезут в психушку, через месяц выпустят, – сонно бормочу я. – Теперь она им не нужна…
На следующий день подаю шефу заявление на перевод в биосферный заповедник в южной Макдонии.
– Бежишь? Правильно. Все умные бегут. Но ты – дальше всех… Это ты хорошо придумала – насчет заповедника. Заповедник стабилисты не закроют. Заповедники в русле их политики. Не знаю, какому ведомству передадут, но не закроют, – словно сама с собой бормочет шеф. Выскакиваю как ошпаренная. Лицо пылает.
– Что с ней? – спрашиваю у Лолочки-секретарши.
– А ты не знаешь? Всех самцов с неустранимыми последствиями экспериментов приказано усыпить. А остальных – сдать в питомник.
– С неустранимыми – это как?
– Ну, стерилизованных и с железками всякими в организме. С фистулами, электродами, что там еще физиологи им вшивают? Ты же знаешь, ее сын…
– Так чего ждете? Столы готовьте! Оперируйте, удаляйте все на фиг!
Лолочка округляет глаза, зажимает рот ладошкой и исчезает за дверью. Через минуту по трансляции гремит объявление. Всех хирургов и прочих вивисекторов созывают в конференц-зал. Отдел аналитиков получает благодарность в приказе. Вылететь из института с благодарностью – такого на моей памяти еще не было.
Ларма кивает на репродуктор:
– Твоя работа?
– Да.
– Что на этот раз?
– Провела генеральную линию института на ближайшие три дня.
Выдергиваю ящики стола, высыпаю все в кучу.
– Лар, я уезжаю.
– Далеко?
– В южную Макдонию. Буду жить на фактории, охранять заповедник.
Выбираю из кучи личные вещи и кой-какие бумаги. Остальные подбиваю в пачку и перетягиваю шпагатом.
– Это для костра.
– Какого костра?
– Дня через три узнаешь.
Ларма на минуту задумывается. Я любуюсь ее лицом. Люблю смотреть, как она думает. Не знаю никого с таким острым, пронзительным умом.
– От кого информация?
– От Эллы. Ее вчера взяли у меня на квартире.
Быстрый взгляд на график дежурств по институту. Наблюдаю за мыслительным процессом. Сейчас сопоставляются сотни фактов и фактиков. И расписание дежурств, и серый фургон у главного входа, и незнакомые кожанки на вахте, и опечатанные двери на этаже генетиков. Каждый фактик занимает свое место в мозаике.
– Не думала, что это начнется так скоро, – произносит наконец Ларма. По моему примеру, вываливает содержимое ящиков стола на пол. Часть бумаг увязывает, часть несет в туалет. Вскоре над унитазом пляшут веселые язычки пламени. Я присоединяюсь. В четыре руки кормим божество огня.
– Лар, чем ты займешься?
– Не знаю. Хотела на телевидение обозревателем пойти. Ты знаешь, меня приглашали. Теперь не тянет… Может, историей заняться? Историческая наука – важнейшая из наук для нашего общества! – заговорила она чужим, визгливым голосом, подражая кому-то.