К вечеру дождь - Страница 49
Дурацкий гол. Именно у лидера мы и могли, чувствовалось, выиграть.
Даже Сычугин за этот гол никого не ругал.
Играли-то хорошо.
Интересная вещь перерыв. Отстукав свое бутсами по деревянному полу, они (ребята) заходят в раздевалку, берут стаканы и зачерпывают чай прямо из самовара; сверху, через край. Потом садятся на низеньких лавочках, расшнуровывают ботинки и, раскидав пошире ноги, так, чтобы мышцы расслабились и получше отдохнули, сидят сутулые, прихлебывают с широкими паузами чай, а Сычугин ходит вдоль лавок и читает им мораль.
— Сережа! — говорит он Махотину. — Ну где ты бегаешь? Ты работать должен, предлагать себя, а ты?!
Гере Чупову говорит, что он, напротив, должен себя сдерживать. Не рваться то и дело вперед. Сычугин показывает: выпячивает грудь, руки отводит назад — так не надо. А надо — отклоняется, грудь впалая, локти в сторону. Все ясно. Оборона. Сычугин, думаю я, раз он тренер, тоже ведь был, значит, футболистом. Тоже бегал, мазал по воротам, хватался за голову, обнимался, когда забивали, а судьям кричал, что они подсуживают. И тоже били его по ногам. И хорошо, думаю я, что он закончил два института, что может вот так ребятам спокойно объяснять. И что не жлоб, это сразу видно.
Во втором тайме справа на трибуне то и дело кричали болельщики из Барнаула. Они, как говорят телекомментаторы, «приехали поболеть за своих любимцев». Когда динамовский нападающий, восьмерка, забил гол, они взвыли и минут пять скандировали жиденьким хором: «Де-на-мо! Де-на-мо!»
А этот восьмой (Коля сказал, что его приглашали в московское «Динамо») был очень похож на одного нашего знаменитого поэта. Длинный, самоуверенный и маленько выпендрюшный. Все-то он размахивал руками, все плевался, когда неточно ему подадут, а потом, когда вкатил-таки мяч в левый нижний наш угол, поднял, как кубинец, кверху кулак и так пробежал победно с полполя. Тут-то, само собой, болельщики-барнаульцы и взревели.
Хотя ребята даже из ихней, динамовской команды, я заметил, радовались не очень. Видно, что и им он не особенно, восьмой-то номер. Это тебе не Маштаков, думаю я. А Коля Фокин сказал про него: «Пижон!» и сплюнул.
У Санькова руки тоненькие, мальчишки, хоть он и здоровый, в общем, парень, хоть и голос у него труба. Ему везет. То упадут возле его ног, то вратарь выпустит мяч прямо на него, то угловой подаст, а мячик отскочит и прямо в штангу, чуть не гол. Он тоже любит поразводить руками, инно и струсить может, а особенно может полениться, посачковать. Но он и заводится, психует, становится бесстрашным. Да еще эта смешливость, глаза хитрые… Да, да, быть ему, вот только поднаберет команда ходу, — быть ему любимцем публики. А Толя Беркутов, который опять поменял за пятнадцать минут до свистка Нутикова, — он другой. Того будут уважать. И зрители, и ребята, и судьи, и противники. Лет через пять, когда уйдет Маштак, когда побывает уж капитаном Гера Чупов, капитаном станет он, Толя Беркутов.
Я промывал перекисью коленки Юре Нутикову; коленки в крови, грязные. Юра отводит стеснительный свой взгляд, а когда я заканчиваю, говорит, как говорят дети, — тихо: «Спасибо».
Тренер Арапов, добрый человек, возненавидел в эту игру Сережу Махотина. Сначала он кричал Сереже: «Работай, работай!», а потом, видя, что тот не слышит или не слушает, — возненавидел. «О-о, это называется он принял пас! — насмешливо тянул Семеныч. — О-о-о! Это у него называется передача!» И прочее, в том же духе. Даже матерился вроде. И ненавидел, ненавидел.
6
Игра с «Торпедо», Рубцовск. 0:3.
Городишко Рубцовск, объясняет Коля Фокин, тьфу, да зато хороший древкомбинат, а при нем директор-фанат. Вот и получается, районный городишко, а тех же барнаульцев, лидеров, два раза уже обыграли. И главное, молодые еще все. Все еще впереди.
— Присядем, — сказал Маштаков (это тогда-то он и сказал). — И вы, доктор, тоже. Может, окажется счастливым.
Они разминались, на поле лился дождь, а над стадионом из репродуктора пела Алла Пугачева.
Первый гол в наши ворота был такой: вышел ихний нападающий на угол штрафной, с трудом вышел, продрался сквозь наших и пробил, влепил в самую девятку через всех.
А второй мяч всунул головою маленький одиннадцатый номер, правый край.
Оба гола получились красивыми, ничего не скажешь.
На наших воротах теперь стоит Саша Литвиненко. Здоровенный хохол, ладный, настоящий атлет. Сразу же, через пять минут после своего выхода, он лег под ноги нападающему, и стосковавшиеся по живой игре пустые трибуны всколыхнулись, как могли. Закричали, как кричит, скажем, сильно охрипшая женщина. Вечный болельщик, описанный еще у Льва Кассиля, с закрытым, как у адмирала Нельсона, черной тряпочкой правым глазом, оживился больше всех и всю игру после громко и убедительно подсказывал. Так убедительно, что ребята, игравшие на ближнем к трибуне крае, маленько его даже слушались. «Отдай! — кричал одноглазый. — Отдай, кому говорят, пятерке!» И отдавали мяч пятерке, чего делать было не надо и чего б не сделали без подобного совета. «Зае…» — сказал про одноглазого в конце концов Коля, интеллигентнейший наш парень.
Накануне игры команда для режима живет в гостинице. Все, даже те, у кого дом рядышком со стадионом. Поздно вечером Шалыгин пришел вчера в гостиницу пьяным и принес с собой еще бутылку, товарищам. Пить с ним не стали и к игре сегодняшней не допустили… Вон стоит он на той стороне, привалившись крепким своим плечом к трибуне со стороны прохода. Солнце отсвечивает от желтых красивых его волос. Смотрит. И мне вдруг кажется: ясно, чего это он так. Мало, думаю я, мало таких, кто подолгу умеет проигрывать. И я представляю себе огромное голое поле и по нему мелкими табунками бредут спотыкаясь проигравшие разные, неудачники жизни, так сказать, аутсайдеры кто от чего. Тот вон научный аутсайдер, у него диссертация не пошла, с шефом не наладилось, того вон из армии выгнали за недостойное офицерство, а третий семейный аутсайдер, не выдержал напряженности в родимом очаге. Аутсайдеры идут, знакомятся в пути, братаются тут же у ямок и канав, ссорятся, и кто-то падает, засыпает пока до завтрашнего дальнейшего пути, а кто-то все же бредет, тащится зачем-то дальше. Куда-а? А вон двое запели: «Зато у нас, да, да, одна, да, да, одна святая к музыке любовь…» И даже будто все они уже не сильно и горюют, вжились, выбрали себе аутсайдерство как роль, как стиль, как предназначенную им от века жизнь.
Перерыв проводил сегодня Арапов, «Семеныч», как зовут его ребята. Нет, теперь он уже не ненавидел Махотина, то был локальный аффект, что называется. Сейчас он раздумчиво и по-своему объясняет сложившуюся на поле ситуацию. Раз, говорит он, мы не умеем еще водиться, раз маловато у нас техники, надо играть на длинных пасах, раскрепоститься нужно. Он откидывает назад руки, разворачивает плечи — «раскрепоститься!» Терять нам все равно нечего, объясняет Семеныч, надо раскрепоститься. Если учиться, — возражает ему Маштаков, — зачем же длинные пасы? Технике на них не научишься! На что Семеныч «резонно» замечает: учиться надо на «их» половине, отдал длинный пас, завязалась борьба и, если они ошиблись, гол. Вот и учись на чужой половине сколько хочешь.
Во втором тайме Витя Маштаков как бы озлился. Прошел с двумя нашими, Беркутовым и Шупеней, обошел центрального защитника, потом еще одного… но ударить ему все же не дали, помешали. Не удалось Вите, зато видно стало, к а к б ы э т о м о г л о б ы т ь. В Тюмени, говорит мне Коля, он, то есть Маштаков, ударил со штрафного через стенку и забил в нижний угол. «Хорошо заложил», — кивает Коля. Да, вспоминаю я, шесть очков у нас все же есть. Имеется. Были и выигрыши» Два. В самом начале сезона.
«Гармошка», — понял я, — это когда краями растягивают защитников, а «рваный бег» — когда то бежишь, то останавливаешься, чтоб уйти, обмануть защитника и принять пас.
А давать пас надо через головы защитников, чтобы защитник пятился, а у наших была бы возможность на набранной скорости с ходу их обойти. Это у киевского «Динамо», растолковывает Семеныч, центрфорвард — он тебе и обработает, и все единоборства с ноги выиграет. Потому что он здоровый, и потому что у него опыт.