К вечеру дождь - Страница 38

Для тех же, кому это интересно, могу сказать: живет Гурген Хачатурович в Армении, в городе Кировакане и работает там кузнецом.

ЗАДАЧКА

Лорий Меич вел у нас математику. В восьмом классе это алгебра, геометрия и, кажется, еще тригонометрия. Все имя его — Вилорий Еремеевич, но он любил, чтобы его называли так: Лорий Меич. Он ходил по школе в синем кителе без погон, а ноги у него, шепотом говорили девочки, все сшиты из маленьких кусочков. Это так его в войну изувечило… они горестно вздыхали и, как старухи в кино, кивали сокрушенно головами. И вправду, когда Лорий Меич, записывая конец формулы, приседал на корточки перед доской, лицо его бледнело, и мы затаивали дыхание на своих партах. Но он ничего, вставал, хмурился и начинал ходить между рядами. Помню, он рассказывал, как отбирали их на подлодку — ставили вот так (он показывал рукой) планку, и кто проходил под нее, проходил и на подлодку. Маленький, в общем, совсем маленький был Лорий Меич, но мужчина, мужчина. И усики, и выправка, и все остальное, как и положено у такого человека. Да, он был  н е о б ы ч н ы й  учитель. Он, скажем, никогда не спрашивал теорию или устного доказательства теоремы, он вызывал к столу, писал на листочке формулу и ставил знак равенства, а тебе передавал ручку. Корень квадратный из четырех «=», писал он, и если ты писал не плюс минус два, а два просто, то получал пару. А если писал плюс минус, получал следующую задачу. В конечном счете отметка всегда была либо пять, либо два. Средних отметок в математике, считал Лорий Меич, нету. Тем она, мол, и прекрасна. Еще имел он любимых учеников, любимцев, и не скрывал, не прятал от нас эту свою любовь. Эта они, любимцы, писали и писали после знака равенства, это они, получив пять, на любителя писали еще и еще. Это были те, кто таинственно знал — как, сколько и почему. И Лорий Меич глядел на них с нежностью. Он бы мог, я думаю, расплакаться где-нибудь на пятой-шестой задаче, если б не легендарное мужество.

Ваня Голодов, второгодник и курильщик (по всем предметам четвертные его были два и три), у Лория имел одни пятерки. Других отметок Лорий ему не ставил. Этот Ваня здорово еще играл в баскет, и когда на физкультуре нам бросали мяч, я любил играть за его команду. Ваня не ругался и не нервничал, если ты смазал по кольцу или ошибся в пасе, и команда его всегда выигрывала у другой, где капитаном был Скрябин, ходивший на «Динамо» в настоящую секцию и самый длинный в нашем классе. Скрябин орал всю игру, и они проигрывали, хотя все играли лучше нас, за исключением Вани. Лорий Меич Ваню любил и гордился, что тот у него учится.

И вот в восьмом классе к нам пришел учиться Шатовалов, новенький, отличник по всем предметам, а в особенности по математике. Лорий Меич, дав ему после отметки семь задач «на любителя», влюбился в него. Я думаю, еще и за то, что Шатовалов был такой здоровый. От природы просто здоровый, биологически. И еще уродлив как-то, что тоже Лорию, наверно, импонировало. Мужчина, мол, должен не красотой брать. Шатовалов красотой и не брал. Голова у него была плоская, сдавленная с боков, надбровные дуги — как у Льва Николаевича Толстого, и еще белесые юношеские усы над сломанными желтыми зубами. А пальцы мокрые, липкие, с вдавленными какими-то ногтями… Девочки прозвали его крокодилом, и он вправду на него походил. И ходил он странно, почти не двигая длинными своими жиловатыми руками, что по известному изучаемому в восьмом классе произведению означает скрытность характера. Он и был скрытен, Шатовалов. Себе был на уме. Знаю, мол, что-то, а вам, дуракам, не скажу. Теперь-то, через двадцать лет, я догадываюсь, чего он там такое знал, а тогда нет, и это как-то действовало. Кроме того, он занимался боксом, и ребята наши его побаивались. И было за что. Помню, раз по дороге в колхоз, куда мы ездили убирать картошку, автобус тряхнуло, и Скрябин, самый в классе близкий приятель Шатовалова, нечаянно ударил его локтем по зубам. Шатовалов тут же съездил ему — сильно, левый крюк называется. Он видел, конечно, что Скряба не нарочно, но съездил, ему хотелось. Он вообще, чувствовалось, любил насилие. Оно, видать, приносило ему наслаждение. Я сидел с ним за одной партой, так уж получилось, и завидовал что есть сил любви к нему Лория Меича. Моя любовь к Лорию Меичу была безответной. Чаще всего я возвращался на свое место уже после первого «=». Но теперь даже Ваню Голодова Лорий Меич заметно реже стал вызывать к столу, когда приносил интересную задачу. Теперь он все вызывал Шатовалова.

И вот однажды он дал нам контрольную.

Мы писали их обычно на двойных листочках, тетради как-то не признавались, и вот тогда, на той самой контрольной, я и увидел крах Великого Крокодила. Одну из задачек он не решил. Не смог. Это было видно, потому что он пытался заглянуть вперед и назад, к ребятам, писавшим тот же вариант. Он даже бросал записку Скрябину, но тот на сей раз сам не мог справиться. Было, как обычно, два варианта, левые за партой — первый вариант, правые — второй. Но крах был не в том, что Шатовалов не решил задачку (с кем не бывает прорухи), крах состоял в том, что когда стали собирать контрольные, Шатовалов свою не сдал. Не захотелось ему позориться перед Лорием, а может, и перед нами. Я видел, как он сунул контрольную в парту. Мне было интересно, как же он поступит.

— Ну, все сдали? — улыбаясь под усами белыми зубами, еще раз, как всегда, переспросил Лорий, — все? — и постукал листочками по столу.

— Все-э, — вразнобой сказали мы, и среди голосов был хриплый голос Шатовалова.

На другой день (он никогда нас не томил) Лорий принес контрольные. Дело шло к концу года, и на сей раз он сделал исключение из правила: многие получили тройки и четверки.

Я тоже получил свой трояк.

— А работы Шатовалова я что-то не нашел, — тихо сказал Лорий Меич после раздачи. — Вы сдавали, Шатовалов? — и он робко (в первый раз мы видели его робость), просительно почти, посмотрел на Шатовалова. Может, Шатовалов еще сжалится над ним, может, тут какое-то недоразумение… Они стояли в разных концах класса, бледный, маленький Лорий и огромный ссутулившийся Шатовал за предпоследней нашей партой в третьем ряду. Любящий учитель и любимый ученик. Шатовалов уперся в Лория немигающими глазами и тоже бледнел, тоже смотрел серьезно.

— Сдавал, — сказал он.

И еще постояли, посмотрели. Шатовалов все спокойнее и тверже, а Лорий все растеряннее… А потом… Впрочем, тут я, кажется, перестал наблюдать. Тяжело было глядеть на Лория Меича. И что, думал я, он сделает, если догадается?! Вспылит? Закричит? Бросит в Шатовалова тряпку?

Нет, ничего такого не случилось.

— Значит, потерялась где-то, — сказал Лорий Меич, тоже твердея голосом к концу фразы. — Ну, что ж, ребятки, займемся новой темой?! — И он начал объяснять.

Шатовалов остался без отметки, а на следующей контрольной решил все, и на годовую вся эта история не повлияла. Все пошло, как шло.

А в девятом Лорий от нас ушел.

Его пригласили завучем в только что открывшуюся математическую школу, и из всего класса он забрал туда одного Шатовалова.

Ваня Голодов пошел работать на радиозавод, кое-как закончив восьмой класс. Вот и все.

БАТЁК

Курить Болдырев не курил, «позволял» себе в минуты волненья. Причесывался стоял перед вестибюльным отражающим зеркалом, а те двое вошли. Еще за столиком вызрело: ежли сегодня звонить, то пора! Однако ж предварительно хотелось ему покурить. К тому и остановился он после туалета здесь, к тому и стоял, зализывая на плешь длинные свои волосы, исподволь, по-шпионски  з а  т е м и  наблюдая. Кавалер, рыжеватый неброский такой мужчина, принимал у гардеробщика номерочки, а девица уныло, с фальшивою кротостью ожидала его у входа в зал. «Ну-ну, — думал проницательный Болдырев, — ну все ясно с вами, голубки-субчики!» Утром, отрубая дверью волокущийся вслед крик жены («…ы-ым… ы… сам-м!..»), первым, естественно, делом замыслился им этот вот самый звоночик^[2]. Именно! Горьковато и сладенько так, мстительно, можно сказать: имела, дескать, Маруся, ты надежного, не гульливого отнюдь мужа, ну да не сумела ценить. Пеняй!