К. С. Петров-Водкин. Жизнь и творчество - Страница 3

Выросшее профессиональное самосознание и заставило художника стремиться к новой школе, больше отвечавшей его начавшим определяться художественным целям. В 1895 году, стремясь к живописи, он мечтал о переходе в Академию художеств, в 1897 — уже твердо знал, что ему необходимо Московское училище живописи, ваяния и зодчества (МУЖВЗ). Собственно, Московское училище стало его главной школой и, что еще важнее, его художественной родиной. В Училище Штиглица его обучили грамотному рисованию, профессиональному подходу к материалам, к форме. В Московском училище он сложился как художник, как личность в искусстве. К этому времени относится и начало его собственной педагогической деятельности.

Судя по письмам и позднейшим свидетельствам художника, в Московском училище Петров-Водкин занимался у всех ведущих педагогов тех лет: у К. Н. Горского, А. Е. Архипова, К. А. Коровина, впоследствии особо выделял Н. А. Касаткина, Л. O. Пастернака. Основным своим учителем он, как известно, на протяжении всего творческого пути называл В. А. Серова, к советам и суждениям которого возвращался в течение всей своей жизни, неоднократно делился воспоминаниями об учителе со студентами и коллегами^[15].

Организацию преподавания в Московском училище рубежа столетий можно охарактеризовать в целом как переходную от жесткой академической системы, которую школа частично ассимилировала, к эмпиризму свободных художественных школ и индивидуальных студий. Сохранялись деление на классы и курсы, четкая последовательность в постановке изобразительных задач: рисунок с гипсов, натура, пейзаж и т. д., система переводных работ и экзаменов, но уже чрезвычайно велика была роль художнической индивидуальности педагога, заражавшего учеников собственными изобразительными приемами и манерой письма.

На первых курсах — на занятиях у Горского и Касаткина — Петровым-Водкиным были получены навыки реалистического изображения натуры, выработанные русской школой живописи к концу XIX века. «В те дни, — писал художник об уроках Касаткина, — мне нравилось заниматься у него, внимательно, по сантиметру ощупывать покровы человеческой кожи и заражаться подвижнической суровостью руководителя»^[16]. Из писем к матери мы узнаем об успехах Петрова-Водкина в Московском училище. Его оценил К. Н. Горский: «Искра Божия в Вас есть…»^[17] Касаткин «оказывал ему внимание, следил за его работой»^[18]. С живым интересом, ощущая в педагогах современных живописцев-новаторов, воспринимали молодые художники уроки Архипова и Пастернака. Особенно интересен был Пастернак.

Несомненно, больше всего в ранних работах Петрова-Водкина запечатлелась школа В. А. Серова, у которого он работал с осени 1901 года. Установки серовской живописи сказывались и позднее — вплоть до пленэрных этюдов, сделанных во Франции и Африке, и даже в картине «Сон» 1910 года. В выработке художественной платформы молодого живописца помимо влияния педагогов, имевших авторитет их собственного искусства, большую роль играла окружавшая его студенческая среда, поиски, настроения и даже моды, возникавшие в ней.

В годы ученья Петров-Водкин особенно тесно сошелся со своими однокашниками: П. С. Уткиным, П. В. Кузнецовым, В. П. Половинкиным, М. С. Сарьяном. Одновременно с ними учились в Московском училище известные впоследствии художники Д. И. Митрохин, А. Я. Брускетти, живописцы П. А. Цыганко, В. Н. Сорохтин, И. Г. Мясоедов, скульпторы А. Л. Козельский, А. Т. Матвеев, архитектор А. В. Холопов. Дружба со многими из них сохранилась на всю жизнь. Особенно Петров-Водкин дорожил дружбой с Кузнецовым и Сарьяном. С Сорохтиным совершил поездку в Европу, написал впоследствии портрет дочери Холопова («Рия», 1915).

Юноша Петров-Водкин проявлял живейший интерес к естественным наукам. Еще в Училище Штиглица он начал заниматься физикой, астрономией, был поражен открывавшимися перед ним знаниями, пытался сопрягать все это с нравственно-философским осмыслением жизни. Он писал матери: «Сколько интересного для меня открылось, о чем я знал только понаслышке»^[19]. В эти годы в процессе осмысления знаний начало складываться мировоззрение молодого художника. Разумеется, когда мы говорим о философском аспекте творческих поисков художника, речь идет не о профессиональной философской работе, а лишь о попытках самостоятельно рассуждать об общих проблемах науки и миропонимания.

Современники вспоминали уже о взрослом Петрове-Водкине, состоявшемся художнике, как о человеке пытливого ума, не получившем систематического образования. «Есть люди, — рассуждал его современник художник В. М. Конашевич, — которые все явления окружающего мира воспринимают как-то совсем по-своему. <…> Эти люди живут как будто в другом мире, только параллельном нашему, но не совпадающем с нашим вполне во всех точках. Я заметил, что такие люди бывают двух категорий: или бездарно и тяжело тупые, или, наоборот, глубоко одаренные, даже гениальные. <…> гениальность последних так же тяжеловесна, как тупость первых. Пример такой тяжеловесной гениальности, являющей свойства совершенно и поражающе своеобразного восприятия мира, я имел недавно перед глазами. Я имею в виду художника Петрова-Водкина…»^[20]

Самобытность его мировосприятия была, как это заметил Конашевич, не только результатом недостатка образования, но и проявлением особого склада его ума. Художник не отбрасывал равнодушно знания, не относящиеся к профессии, и не усваивал их в строгой научной форме, но придавал им поэтический характер личной интерпретации. Пересказав в письме матери подробно и увлеченно проект полета на Марс, о котором писали газеты, он заканчивает сентенцией: «Чем-то кончится вся эта прямо сказочная история. Все это, конечно, трудно представить, но ведь гений человеческий Бог знает до чего дойдет. Ведь творец, создав человека, ничего ему не дал, кроме мозга, и до всего ему пришлось дойти этим мозгом. Он даже не умел добывать огня — а теперь! Электричество, лучи Рентгена <…> и еще люди не могут предсказать, до чего они сами дойдут. <…> И чем труднее будет людям жить на земле, по степени ее охлаждения, тем больше люди будут иметь средств для борьбы с этими трудностями и тем больше законов Творца они будут постигать»^[21].

В годы пребывания в Московском училище Петров-Водкин, как и прежде, серьезно и напряженно занимался живописью и рисунком, главным образом работая над изображением натуры. Он демонстрировал накопление мастерства в решении изобразительных задач, появление некоторого артистизма, но его работы студенческой поры не складываются легко и естественно, как это бывает у других художников, в определенную эволюционную цепочку.

Характеризуя этот этап работы художника, Русаков отметил: «Живописные работы и рисунки обнаженной модели училищной поры говорят об известном мастерстве Петрова-Водкина, не подкрепленном, однако, ни большой внутренней убежденностью, ни сколько-нибудь яркой — пока — оригинальностью художественного решения. В живописи он не может еще отойти от притягательного серовского образца, в многословности рисунка обнаруживается робость перед натурой. Воздействие же Врубеля, о котором он сам пишет в „Пространстве Эвклида“, проявляется — но без внутреннего огня — только в некоторых акварелях»^[22].