К другим берегам (СИ) - Страница 3

Лодка покачивалась, развернувшись бортом к берегу. Саша смотрел в ведро, где в прозрачной воде рыбы стояли почти без движения: темные, красивые, лениво двигая хвостом и плавниками. Солнце пекло в коротко стриженую голову мальчика, наклоненную над ведром.

- Как они называются?- спросил он.

Отец сказал, глядя вниз, в толщу воды, точно наблюдая за тем, что происходило в недоступной зрению глубине.

- Они хорошие.

- Да. Вечером приготовим...

Но Саше не хотелось готовить этих рыб. Ему нравилась рыбная ловля, но она стала бы еще лучше, если не есть вечером тех, кого он теперь любил. Он поймал одну из ускользавших от него рыб. Она была твердая, прохладная, и у нее стали сильно раздуваться жабры. Саша пожалел ее, ослабил сжатые пальцы. Рыба сильнее задвигала хвостом, всем телом и протиснулась на волю.

- Папа, а им больно, когда они попадают на крючок?

- Не знаю, может и больно.

- Давай не будем их ловить.

Отец поглядел на него. Он вытащил лесу - крючки были пусты.

- Ну вот - всю рыбу распугал.

Саша не понял, как он мог распугать всю рыбу.

Лодка шла прямо на две скалы, которые рядышком выходили из моря. Саша глядел на рыб в ведре. Они, вместе с движением лодки, тоже двигались плавными кругами. Вдруг мальчика точно окатило холодной водой, в глазах у него потемнело, а уши будто заткнули ватой, сквозь которую доносились глухие, отдававшиеся в горле, тяжелые удары в груди. Саша привалился к деревянному борту лодки, позвал отца пересохшим ртом:

- Пап, мне плохо.

Отец бросил весла, сдернул кепку и, пропитав ее морем, повесил сыну на голову, потом зачерпнув грубой ладонью воду, смочил ему лицо. Дурнота медленно отошла, в груди стало холодно. Саша вяло улыбнулся. Отец пошлепал его по ноге, снова стал грести.

- Это бывает,- сказал он, глядя на бледное лицо сына и налегая на весла.- Солнце голову напекло. Тебе еще повезло - бывает, без сознания валятся, а ты молодец. Сейчас к скалам подгребу - там есть тень, и искупаться можно будет. Попей воды.

Саше воды не хотелось. Он глядел на приближающиеся скалы. Скалы становились все выше и выше... Минут через пять одна из них нависла над лодкой высокой стеной. От неё веяло величием, покоем. Та скала, куда правил отец, стояла ближе к берегу. Она напоминала зуб подпорченный морем и временем. Саша уже видел небольшой грот, почти у самой воды и проход к нему. Проход был довольно мелок, но лодка смогла пройти. Вода там была прозрачной. В ней колыхались бурые водоросли, а в небе носились и противно кричали чайки. Отец развернул лодку, подвел ее вплотную к скале, которая в этом месте была едва выше кормы. Саша перелез в прохладу грота, прикрытого сверху массивным уступом. Отец передал ему сумку с едой и бутыль воды, прежде напившись, чтобы остудить нагретое работой тело.

- Побудь здесь. Искупайся, если хочешь, только осторожно... Я скоро.

Саша отдал влажную еще кепку. Отец, покрутив веслами, поплыл, а мальчик смотрел ему вслед, пока лодка не скрылась за краем щербатой скалы. Саша убрал сумку и воду подальше, по узкому проходу вышел из грота на небольшую площадку, прижатую к морю. С одного края подъем скалы был очень крутым, а по центру - сначала пологим, а потом выпрямлялся в отвесную стену. Мальчик полез вверх по сыпучему пологому краю и наткнулся на мертвую чайку. Он стоял и смотрел на скелет, выбеленный временем, ветрами, непогодой. Редкие остатки перьев еще держались на белых костях, по которым шустро бегали черные жучки. Мальчик глядел на мертвую птицу - на то, что от неё осталось - до тех пор, пока не подумал: "мне нельзя стоять под солнцем". Повернулся и стал спускаться. Он думал о мертвой чайке, а ещё: неизвестно, сколько она здесь лежит, и сколько будет лежать... белый скелет с остатками перьев и черными, проворными жучками. Стало жалко птицу и себя тоже, ведь он здесь совсем один, и мальчик ощутил тоску среди этих суровых, безмолвных скал.

В гроте Саша снял одежду, и полез в воду. В этом месте подводная часть скалы близко подходила к поверхности моря, образовав небольшой заливчик. Один край подводной скалы высовывался из воды, образуя подобие рифа, другой - полого уходил вниз, и потом обрывался отвесно, до самого дна. На мелководье шла оживленная жизнь: сновали рыбки, колыхались водоросли, мхи и Саша нырнул туда. Слева от него заспешила в густые водоросли, бойко работая хвостом, зеленоватая рыбка. Мальчик поплыл к выпирающему из воды краю скалы и, вынырнув, ухватился за его шероховатую, изрезанную волнами поверхность. За этим краем была темная глубина. Смотреть туда было страшно. Саша стал смотреть вперед, скользя зрением по поверхности моря, упираясь взглядом в далекий горизонт...

Когда плыли обратно, они не говорили друг с другом. Отец греб, но уже не так легко. Он не желал тратить силы на разговор, а Саша вспоминал события этого дня, думал о том, какой сильный и хороший у него отец.

Поздно вечером, когда Саша спал, отец опять пришел домой пьяный. Не снимая ботинок, он пошел к себе, позабыв потушить свет в прихожей.

В непогоду.

Погода испортилась в конце октября. Задули холодные ветры, начались штормы. Море налилось свинцом, небо затянули низкие темные тучи.

Далеко от берега большие волны можно отличить по белому пенному гребешку, закрученному наружу мчащейся волны, но ближе к берегу волны становятся крупней, точно не спеша разгибают спину после похода. Именно здесь волны поднимаются во весь свой рост и на мгновенье как бы замирают, а после - валятся на притихший берег. Разбившись, белая от пены волна уползает, цепляясь за каждый камушек, но в этом отступлении есть некая ирония, потому как следующая волна бывает еще злей, еще многосильней. Штормы доходят до такой могучей наглости, что переваливают за парапет и заливают набережную мутной водой, которая долгое время стоит большими лужами, и от них пахнет затхлостью и подгнившими водорослями.

С террасы перед домом не было видно брызг, разлетающихся вверх и во все стороны, когда волны разбиваются о волноломы, но сильный гул шторма был хорошо слышен. Мальчик любил сидеть здесь и слушать этот гул, в котором звучала могучая мощь моря и что-то, напоминающее пение печальной колыбельной, в которой нет слов, только дикий напев, но именно в этом древнем шуме было самое главное. Он сидел на плетеном стуле, не убранном еще из беседки в чулан до следующего лета. В небе мелькали чайки. Их противные голоса доносились, когда мощь шторма ослабевала на несколько мгновений, но потом гул моря вновь заполнял собою пространство. Что видели птицы эти со своей высоты? Кого бесполезно старались оповестить они надорванными, хриплыми голосами?..

- Немедленно иди в дом.

Он слез со стула, пошел по дорожке, между подстриженными кустами, к дверям. Мама, кутаясь в теплый белый платок, пропустила мальчика и захлопнула послушную дверь.

- Ты что, заболеть хочешь?

- Я не заболею, мама, я тепло одет.

- А я не разрешаю сидеть в такой холод на ветру.

- Там не очень холодно.

- Ты меня понял? - Ее взгляд был холодней ветра за дверью.

- Да.

- Позови отца обедать.

Мальчик побрел по лестнице на второй этаж.

Дом был построен давно, еще отцом его папы, и был очень уютен. Мальчику нравился дом: нравилось то, что он старый; нравился темный чулан позади дома, где хранились всякие тайны и страхи; нравилась высокая черепичная крыша с четырьмя трубами, по которым дождевая вода попадала в потемневшие от времени бочки; нравилось то, что в каждой комнате была невысокая печка, обложенная голубоватой плиткой, и когда становилось холодно, печи топили углем и дровами из поленницы под навесом. Еще ему нравился камин, нравилось смотреть на огонь, который разводили иногда прохладными вечерами. Мальчик любил старый дом - и ему казалось, что дом любит его. За прошедшие годы внешне дом почти совсем не изменился, но внутри все поменялось в нем. Раньше жила здесь большая, веселая семья, позже она становилась меньше и меньше, да и веселья тоже поубавилось. Теперь в доме жили трое, и в каждом оконном стекле, в каждом зеркале чувствовалась глубокая грусть по прошедшему. Но все на свете, кроме человека, не стремится нарушить ход времени, а человеку это никогда не удается.