Just got broken (СИ) - Страница 30
Камеры словно ожили.
Начали наперебой галдеть, словно отговаривали её.
Воздух будто стал накаливаться от этого.
— Молчать! — прорычала сквозь хлещущие потоком слезы Маринетт.
И камеры стихли.
Только её одинокие шаги отдавались гулом в пустом продуваемом пространстве больницы Святой Марии.
Девушка вошла к себе в камеру и крепко захлопнула дверь.
Она опустила ладони на вечно влажную проржавевшую дверь и прикоснулась к ней лбом.
Глаза щипало от горьких слез.
Грудная клетка рвано тряслась.
Она не может позволить Эрис победить.
Не может подвергать опасности жизнь Адриана снова.
Не может допустить ещё чьей-нибудь смерти из-за своего проступка.
Из-за своей слабости.
Которая привела к тому, что на свете теперь существует сам Дьявол.
Привела к смерти изменившейся в корне и теперь ни в чем не повинной Хлое.
К кончине почти четверти населения Парижа.
К потере памяти Плагга.
И вечному заточению Тикки в костюме ЛжеБаг.
Маринетт опускает ладони, поворачивается лицом к кровати.
В полутьме бредет знакомой дорогой по сырому каменному полу.
Опускается на смятый серый матрас.
Запускает под него руку, выуживая не найденный Молли пакет.
Она не знала о нем.
Не догадывалась даже, что Маринетт может так поступить.
Через прозрачный полиэтилен проглядываются все белые таблетки, которые Молли давала ей в течении месяца трижды в день.
Почти сотня белоснежных убийц была прямо в её руках.
Девушка высыпает их на ладонь.
Она не позволит больше Эрис играть в свои чертовы игры.
Теперь очередь Маринетт.
Никто больше не погибнет.
И он будет жить.
Адриан будет жить.
Один. Без неё.
Он научится.
Жилось же ему как-то без неё.
Вот именно. Как-то жилось.
Маринетт трясет головой, прогоняя мысли.
Надеюсь-ты-сможешь-меня-простить.
Девушка распахивает губы.
Глотает почти дюжину сразу, затем вторую.
И третью.
Проходит секунда две-три-минута.
Пакет почти пуст.
Маринетт улыбается.
Он будет жить. Плагг будет жить.
Мать будет в безопасности, как и Молли.
Как и всё население.
Ничтожна цена за спасение целого мира.
Смерть Хлои не станет напрасной.
Не станет.
Маринетт укладывается на бок, поджимая к груди ноги.
В глазах постепенно мутнеет.
Но в последнее мгновение посреди комнаты сияет фиолетовая дымка.
Красно-черный костюм мелькает в глазах мелкой рябью.
Черные омуты подлетают в мгновение ока.
— Что ты сделала, дрянная девчонка?! — рычит Эрис.
Но Маринетт улавливает только гулкие звуки.
Веки наливаются свинцом.
Она улыбается.
— Шах и мат, — шепчет она, закрывая глаза.
Всё исчезает. Все звуки. Все мысли.
И в пустой камере становится оглушающе тихо.
========== Сиквел. Still Marinette, still Ardien ==========
Туман был с самого утра.
Серое полотно затягивало небосвод с утра до вечера.
Девушка шла вдоль парковой аллеи, потирая руки, облаченные в перчатки.
Декабрь словно был теплее сентября.
Хотя.
Ей просто могло показаться.
Поскольку месяц заключения в четырех мокрых стенах явно портил все впечатление о погоде.
Не говоря уже о том, что было за пределами больницы Святой Марии для душевнобольных.
И не упоминая того факта, что Маринетт Дюпэн-Чэн выпала из этого мира на определенное время.
Маринетт кутается в куртку, сильнее вжимаясь носом в закрученный на шее шарф, и осторожно перехватывает букет в правой руке.
— Сегодня холоднее, чем обычно, да, Маринетт?
Тикки вылезла из сумочки, глядя на девушку большими глазами.
Дюпэн-Чэн улыбнулась.
Вспоминая.
Против воли вспоминая день, когда увидела её снова.
Это произошло в начале декабря в палате интенсивной терапии.
Почему декабря?
Маринетт тоже задала этот вопрос Адриану через пару часов после пробуждения.
Потому что было не до того.
Поскольку девушка пролежала в коме два месяца.
Она помнила момент, когда открыла глаза.
Помнила, как ворвались в палату врачи.
И ещё сотню смытых деталей.
Но она никогда — никогда, черт возьми — не сможет забыть ту секунду, когда в палату влетел Адриан.
Как упал возле её постели на колени и крепко сжал руку, больше не сдержавшись.
Он рыдал.
Рыдал, как маленький ребенок, который словно потерял что-то, что было дорого его сердцу.
А потом нашел.
— Ты сдурела?! — кричал он тогда. — Совсем из ума выжила, Маринетт?!
Он лупил ладонью по постели, и девушка то и дело вздрагивала от этого.
Но не отвечала.
Не могла говорить.
Молчала.
Смотрела ему прямо в глаза.
Проваливаясь.
Омут, затопленный омутом.
Я-так-перед-тобой-виновата.
— Ты меня до смерти напугала, — опустил он голову ей на живот, не в силах сдержать дрожи. — Глупая, я же чуть вслед за тобой не отправился.
И Маринетт вдруг снова заплакала.
Её выписали через неделю с небольшим под ответственность родителей.
Если честно, сначала она была безумно рада.
Но потом реальность недружелюбно поприветствовала её у выхода из больницы.
Адриан спросил ее тогда, хочет ли она отдохнуть или готова прогуляться и узнать, что произошло.
На что она ответила:
— Два месяца отдыхала. Идем, я всё равно рано или поздно узнаю. Лучше сразу.
И он рассказал ей.
Рассказал то, от чего ей пришлось отходить не один день.
Лежать на постели, поджав к груди ноги и крепко обнимая подушку.
Чувствуя успокаивающее тепло Адриана на своей спине.
После того, как Маринетт совершила непростительное действие с таблетками, — да, Агрест по-прежнему иногда на неё злится — случилось то, чего не ожидал никто.
Линия жизни Маринетт была почти на грани.
Молли, Сабин и Адриан обнаружили её буквально через пару минут и тут же поехали в больницу на промытие желудка.
Они чуть не опоздали.
Счет был на секунды.
Пульс девушки почти отсутствовал, она не реагировала.
— У тебя сердце не билось, — сказал ей однажды Адриан.
И от этого «не билось» ей хотелось кричать.
Кричать на себя. Обвинять.
Колотить.
Что позволила себе так сделать.
Поступить так. С ним.
Однако всё было сделано, и пути назад не было.
И в последние секунды перед тем, как девушка впала в кому, у неё отказали все системы жизнеобеспечения.
Короткая клиническая смерть.
Смерть, которая оказалась как нельзя на руку.
Потому что линия жизни, связывающая Эрис и Маринетт, была обрезана.
И ЛжеБаг умерла.
В то же мгновение из горстки сиреневого пепла вылезла измотанная до ужаса и истерзанная Тикки.
Она осталась жива, хотя тоже была на грани.
Молли ее выходила.
Память Плагга вырвалась из петли времени, и все упущенные события нескольких недель были ему возращены.
С одной стороны — новости были отличные.
И Маринетт даже облегченно выдохнула, когда Агрест ей об этом сказал.
Но она не знала, что плохие новости он заготовил напоследок.
Мысль о том, что смерть Хлои была реальностью, а не сном, была невыносима.
Ни дать, ни взять — лишала воздуха.
Выбивала из колеи, заставляла внутренние органы сжиматься до размеров спичечного коробка.
Сначала она всё равно не могла поверить.
Но осознание реальности обрушилось на неё цунами, когда Адриан привел Маринетт на могилу Буржуа.
И тогда эмоции скрывать было просто бесполезно.
Было больно. Чертовски.
Маринетт не могла понять, почему смерть самой несносной девчонки во всем мире стала для неё такой важной.
Быть может, потому что она была не она.
Или потому что Хлоя спасла жизнь человеку, без которого она не видит смысл жизни.
Или от того, что раскрыла секрет смерти олицетворения тьмы.
Отдав за эту тайну собственную жизнь.