Изюм из булки - Страница 11

На Триумфальной площади во время митинга меня узнал сержант из милицейского оцепления. Они выдавливали нас с площади, норовя размазать о зал имени Чайковского. И вот, как раз в процессе размазывания, сержант вдруг радостно объявил:

– Ой, я вас знаю!

И без отрыва от производства, попросил:

– Дайте автограф для моего отца. Он такой ваш поклонник!

Я чуть не процитировал ему подражание Владимиру Вишневскому: «Скажи отцу, чтоб впредь предохранялся…».

Сочи, фестиваль «Кинотавр». В баре меня узнает девушка (в данном случае это – профессия). Смотрит на меня и мучается: где-то видела, но где? Наконец:

– Мы с вами знакомы?

Я говорю: еще нет.

– А вы в прошлом году тут были?

– Нет, – говорю.

– А в Дагомысе?

Она начала перебирать места работы, но я не сознавался.

– Ну где я вас видела? – спросила девушка, уже с некоторой обидой в голосе.

Я мысленно расправил плечи и намекнул, предвкушая сладость узнавания:

– Ну-у… может быть, в телевизоре…

Лицо девушки просветлело, и она в восторге выдохнула:

– Глоба!

…меня путают регулярно. Однажды чуть не осчастливили по ошибке.

– Павел, – говорила девушка, прислонясь ко мне под воздействием правильно вставших звезд и изрядной дозы красного полусладкого, – я смотрела гороскоп, мы так подходим друг другу…

Глобе наше сходство обходится дороже: со мной-то норовят поговорить девушки, и про звезды, а с ним – мужчины, и про Путина!

Несчастный звездочет – не худший вариант двойника. А то – подходит ко мне на улице человек, берет за руку, трясет ее, трясет, а потом говорит:

– Леонтьев! Молодец!

Чур меня…

Но этот хоть обознался. А другой (который не обознался) схватил за рукав и сообщил:

– Виктор! Вы – совесть России. Совесть России!

Подумал и уточнил:

– Вы – и Хинштейн.

Человек у ленты выдачи багажа был пьян и интеллигентен, отчего излагал свои мысли вполне складно и даже литературно, но вслух и очень громко.

– Вот стоит мужик, похожий на Шендеровича, – сообщал он на все «Домодедово». И заглядывал мне в лицо. – Не, ну одно лицо… Делает же природа!

Затем он сказал поразительное.

– Сколько бабок можно сделать на таком сходстве!

И я понял, что у меня все впереди.

Тема сходства не покинула человека у ленты выдачи багажа, и он договорился до репризы.

– Вот едет сумка, похожая на мою. А свою я уже взял. Как быть?

«Сколько бабок можно сделать на таком сходстве» (см. выше) – я уже примерно знаю.

С таксой прояснилось при следующих обстоятельствах.

В самолете Москва – Ташкент со мной захотел пообщаться молодой подвыпивший узбек. В ответ на первый отказ он просто сел в проходе, взял меня за руку и начал общаться явочным порядком.

Бог послал мне в тот день немножко терпения – и я попытался объяснить молодому среднему азиату, что хочу побыть в одиночестве. Он понял это как начало торговли и предложил восемьсот долларов.

Не иначе наркокурьер, потому что восемьсот долларов в тех краях, куда мы летели, – это годовой заработок средней семьи. В тот день я понял, чем буду зарабатывать на хлеб, уйдя с телевидения.

Моим концертным администратором в девяностые годы был Юлий Захарович Малакянц. Стал он им при следующих обстоятельствах. На какой-то вечеринке я встретил Константина Райкина, обожаемого учителя моей юности. Рядом стоял Малакянц (он тогда работал в «Сатириконе»). Райкин представил нас друг другу.

– А кто ваш администратор? – спросил Малакянц.

– У меня нет администратора, – сказал я.

– У вас есть администратор, – сказал Малакянц.

За время нашей совместной работы я успел проникнуться к себе огромным уважением.

– Нет, – говорил в трубку Юлий Захарович, – Виктор Анатольевич не может ездить на «шкоде»! Минимум «фольксваген»… Нет, Виктор Анатольевич не будет жить в этой гостинице. Минимум полулюкс.

Два года напролет, слушая эти речи, я озирался, ища глазами надменного Виктора Анатольевича, который не может ездить на «шкоде» и жить в обычном номере. Гордый, должно быть, человек этот Виктор Анатольевич!

Сам-то я, путешествующий по отчизне со времен глухого «совка», был рад, когда туалет обнаруживался в номере, а не на этаже.

Однажды после концерта Юлий Захарович зашел ко мне в гримерную и предложил увеличить цены на билеты: собираем полные залы – грех упускать момент. Я легко согласился. Больше – не меньше. Заработаем!

Через месяц, идя на концерт, я по привычке заглянул на автостоянку перед театром и похолодел: вместо привычных «жигулей» и подержанных иномарок громоздились джипы и прочая крутизна.

Очень скоро выяснилось, что похолодел я не зря.

Лучшие места в партере (тот островок, с которым, собственно, и общается стоящий на сцене) были почти полностью заняты «новорусской» публикой из тех джипов. Они сидели там с девками и охраной.

Похолодев окончательно, я узнал в лицо криминального «авторитета», вошедшего в историю пореформенной России тем, что, ненадолго покидая Америку, бросил в Тихий океан свой «Роллекс» за двадцать пять тысяч баксов.

Как монетку – типа чтобы вернуться.

Он вернулся в Штаты, и его там арестовали.

На родину «авторитет» возвращался через VIP-зал «Шереметьево»; его встречали многочисленные отцы церкви, депутаты и деятели культуры – как умученного от врагов России.

С тех пор он меценатствовал и посещал культурные мероприятия.

Сказать, что публика в тот день не смеялась, было бы неправдой, но лучше бы она молчала! Братки смеялись, как смеются шестиклассники во время коллективного посещения ТЮЗа – невпопад и о чем-то своем. Время от времени они начинали что-то громко обсуждать. Пару раз кто-то бурно зааплодировал посередине сюжета. Уж и не знаю, что ему почудилось.

Это было диалог иностранца с пьяным глухонемым. Постоянно сбиваемый с ритма, выброшенный из колеи, я еле достоял на сцене и уполз за кулисы совершенно истощенный.

Денег я в тот вечер заработал – вдвое.

Как раз хватило бы на небольшое надгробие.

Мы вернули цены на место, и в партер вернулись мои зрители.

За пару дней до моего концерта в Ростове-на-Дону туда приехал генерал Макашов и представил ростовчанам полную версию своего коронного шоу «Бей жидов, спасай Россию!».

Юлий Захарович Малакянц, жидом не будучи, но имея в виду меня, немедленно внес в качестве дополнительного условия охрану для артиста. Приглашающая сторона сказала: не волнуйтесь.

И вот прямо на летном поле нас встречает джип, и стоят возле того джипа три тяжеловеса с характерными ушами-пельменями – признак, по которому борца-вольника легко отличить от обычного головореза. А по летному полю от джипов идет мне навстречу небольшого роста и южного вида человек, и как-то он так идет, что сразу становится понятно: если солнце в Ростове восходит без его отмашки, то это – временное упущение.

Подойдя и представившись, Виталий (назовем его так) первым делом укрепил впечатление от собственной походки:

– Виктор, – сказал он без лишних подробностей, – «Макашов-шмакашов»… Здесь, в Ростове, главный я. Ничего не бойтесь!

Я, собственно, и не боялся. После того как в начале восьмидесятых мне удалось уйти живым от старшего сержанта Чуева, ни одно мурло так и не смогло произвести во мне настоящего трепета. А уж генерал Макашов с его ряжеными казаками давно шел по разряду чистой буффонады.

Но спорить с Малакянцем было бесполезно – он делал свою работу, и теперь свою работу начали делать борцы-вольники. Мы расселись по джипам, причем Виталий лично сел за руль, что было правильно понято мною как большая честь.