Извилистые тропы - Страница 63
«Мой превосходный лорд!
Царь Соломон говорит: „Доброе имя лучше дорогой масти“; и я верю, что именно таким пребудет имя Вашего сиятельства среди потомков. Ибо и жребий Ваш, и заслуги поистине выдающиеся. И Вы посеяли семена, которые будут долго приносить добрые плоды.
Сейчас я печатаю мои „Эссе“, из всех моих сочинений они наиболее близки духу времени, ибо помогут человеку и в трудах его, и утешат его сердце. Я увеличил их число и расширил содержание; так что теперь это поистине новое сочинение. И потому я счел подобающим, питая к Вашему сиятельству столь великую любовь и благодарность, поставить в начале и английского, и латинского тома Ваше имя. Я полагаю, что том на латыни, которая является универсальным языком, может жить настолько долго, насколько это отпущено книгам. Мою „Installation“ я посвятил королю, мою „Историю короля Генриха VII“, которую я сейчас тоже перевел на латынь, а также мои „Главы из естественной истории“ — принцу; эти же тома я посвящаю Вашему сиятельству, они лучшее, что с помощью Господа, благословившего мое перо и мои труды, я мог создать. Да ведет Господь Ваше сиятельство путями своими.
Судя по тому, что Фрэнсис все еще говорит о посвящениях королю и принцу, мы можем заключить, что эссе набирались в типографии раньше весны 1625 года, когда король Яков умер, а когда их опубликовали, что, возможно, произошло несколько месяцев спустя, менять посвящения уже было поздно.
Многие из первоначальных эссе были также переработаны и дополнены, интересно сравнить разные издания — 1597, 1612 и 1625 годов. Издание 1625 года начинается с эссе «Об истине» знаменитым вопросом: «„Что есть истина?“ — спросил в насмешку Пилат и не пожелал услышать ответа». Вообще при написании эссе Бэкон постоянно пользовался этим приемом — заинтриговать читателя эффектно заявленной в первой фразе темой и перейти к ее развитию. Например, четвертое эссе в сборнике — «О мести», начинается так: «Месть — это дикарское правосудие; и чем более к нему склонна человеческая природа, тем суровее ее должен искоренять закон». Или «О подозрении»: «Подозрения среди мыслей подобны летучим мышам среди птиц: и те и другие просыпаются в сумерки».
В эссе о строительстве он, несомненно, рассказывает о том, что он считал особенно важным, когда строил Верулам-Хаус: «Дома строят для того, чтобы в них жить, а не любоваться ими… Тот, кто строит красивый дом в нездоровом месте, обрекает себя на жизнь в тюрьме. Нездоровым местом я считаю такое место, где не только воздух нездоровый, но и окружение тоже… Не только нездоровый воздух делает место нездоровым, но и дурные нравы в округе, грязные рынки, плохие соседи, отсутствие воды, лесов, тени, защиты… слишком близко к морю или слишком далеко… слишком далеко от большого города, что может помешать делам; или слишком близко к нему, и тогда продукты не такие свежие и все слишком дорого». Совет так же актуален для наших современников, желающих приобрести собственный дом, как и во времена Фрэнсиса Бэкона в 1625 году.
Наверное, самое известное его эссе — это эссе о садах, которое начинается словами: «Господь Всевышний сначала насадил сад. И поистине для человека сад — это чистейшее из всех наслаждений». Мы не знаем, в каких обстоятельствах он его сочинил — прогуливаясь ли среди кустарников и цветов, которые он сам посадил, сидя ли в беседке или в башне замка, который стоял за старым домом в Горэмбери и с которого открывался «прекрасный вид на округу», или под конец в коляске, когда ему стало трудно совершать прогулки длиной в милю к Верулам-Хаусу. Но нет сомнений, что вдохновлял Фрэнсиса его собственный сад, точнее, сады в поместье Горэмбери, сады, которые он насадил после смерти матери и так любовно за ними ухаживал, а после его собственной смерти они пришли в такое печальное запустение.
Мы уже говорили о том, что Фрэнсис Бэкон составил завещание в апреле 1621 года во время своего импичмента. Завещание было короткое и написано поспешно, потому что он считал, что умирает. В мае 1625 года, когда он снова заболел, а в Лондоне после погребения короля Якова в Вестминстерском аббатстве вспыхнула чума, Фрэнсис решил, что настало время составить другое, более подробное завещание. Это завещание, точнее, значительная его часть, было датировано 23 мая, согласно определению канцлере кого суда, однако окончательная версия была составлена 19 декабря, то есть семь месяцев спустя. Очень возможно, что когда после смерти Бэкона все его бумаги попали в Ламбетский дворец к архиепископу Кентерберийскому Тенисону, тот нашел раннюю версию от 23 мая, вернее, черновик этой версии, потому что он привел положение, касающееся «сочинений лорда Бэкона», которое отличается от декабрьской версии. Мы приводим обе версии.
Версия первая.
«В отношении той части моего наследия, которая сохранит меня в памяти потомков, то есть моих сочинений, я поручаю моему слуге Генри Перси передать моему брату Констеблу все рукописи моих трудов, а также отрывки незаконченных сочинений с тем, чтобы он напечатал все, что сочтет достойным опубликования. Прошу его посоветоваться с мистером Селденом и с мистером Гербертом из Иннер-Темпл и опубликовать то, что они сочтут достойным».
Вторая версия.
«Касательно той части моего наследия, которая сохранит меня в памяти потомков, то есть моих сочинений, я поручаю моим душеприказчикам, и в особенности сэру Джону Констеблу, а также моему доброму и дорогому другу мистеру Босуэллу взять на себя заботу обо всех моих сочинениях как на английском языке, так и на латыни, а книги в красивых переплетах передать в королевскую библиотеку, в библиотеку Тринити-колледжа, где я получил образование, в библиотеку Беннет-колледжа, где учился мой отец, в библиотеку Оксфорда, а также в библиотеку милорда Кентербери и в библиотеку Итон-колледжа».
Мы видим, что декабрьская версия очень тщательно разработана и точно сформулирована, тогда как майский вариант близок к завещанию времен импичмента, только вместо «мой слуга Харрис» в нем написано «мой слуга Генри Перси». Казалось бы, мелочь, не стоящая внимания, если бы не то обстоятельство, что Генри Перси назван как человек, который должен передать Джону Констеблу «все рукописи моих трудов, а также отрывки незаконченных сочинений». В последнем завещании от 19 декабря 1625 года рукописи вообще не упоминаются, Фрэнсиса заботит только судьба его книг «как на английском языке, так и на латыни», причем книги в «красивых переплетах» должны быть переданы в разные библиотеки.
Мистер Харрис значится в списке слуг, составленном в 1618 году, когда Фрэнсис стал не только лордом Веруламом, но и лордом-канцлером. Он упоминается вместе с неким мистером Джонсом с пометкой «Не забыть отблагодарить». Однако в последнем варианте завещания его имени в списке бенефициаров нет. Генри Перси, «окаянному Перси», которого так ненавидела старая леди Бэкон, этому «собутыльнику и любовнику» ее сына, было завещано сто фунтов. Еще любопытно то, что предпоследнее письмо, которое хозяин Перси написал своей собственной рукой, было адресовано первому министру сэру Эдварду Конуэю и касалось Перси.
«Высокочтимый господин министр!
Этот джентльмен, г-н Перси, мой добрый друг и бывший слуга, просил вспомоществования у его величества за оказанные его величеству услуги, за то, что его друг был возведен в титул баронета. Нижайшей просьбой передаю это его пожелание благоусмотрению его величества. Буду признателен как за благодеяние оказанное лично мне.
Ваш искренний друг, всегда готовый к услугам
Стало быть, Генри Перси в конце концов оставил свое место, прослужив Фрэнсису Бэкону больше тридцати трех лет, но что случилось с ним потом, удовлетворили ли его прошение или нет, нам неизвестно. Он знал столько тайн своего хозяина, имел доступ к его бумагам. Поскольку с течением времени интерес Фрэнсиса все больше и больше сосредоточивался на его философских трудах и сочинениях на латыни, то вполне возможно, что какие-то рукописи более личного свойства так никогда и не попали ни в руки сэра Джона Констебла, ни в руки других душеприказчиков, и скорее всего так распорядился сам Фрэнсис. Генри Перси, человек, носивший столь громкое имя[44], до сих пор остается загадочной фигурой в жизни своего хозяина.