Изобретение зла - Страница 81

Еще через минуту от тела остался только клок волос. Очевидно, клок волос в архиве не понадобился. Майор положил клок в карман и пошел к выходу.

Номер ближайшей двери оказался всего лишь тридцать девятым. Вскоре показался дверной проем. Дверь была снята с петель и унесена на экспертизу. Госпиталь выглядел так, как будто был оставлен пять минут назад. Впрочем, слишком пусто здесь.

Он захотел выругаться, но изо рта вырвалось лишь шумное дыхание. Речь к нему так и не возвратилась в эту ночь.

98

Город пережил всего одну ночь третьего уровня. И даже не всю ночь, а лишь часть той ночи. Большинство жителей заметили вспышку, но никто из них ничего не сказал по этому поводу. Небо придвинулось совсем низко и каждая звездочка на нем распустилась как цветок. Небосвод покрылся россыпью огненных шаров, похожих на шары фейерверка, но неподвижных. Время от времени пролетали огненные знаки, бессмысленные и никак не связанные друг с другом. Некоторые были пожожи на огненных ящериц, некоторые - на огненные глаза, некоторые - на огненные многоугольники. Сияние прорезывалось сквозь щели ставен и люди, желающие спать, вставали и затыкали в ставнях щели. Они вставали и ложились молча. Казалось, что во всем городе осталась лишь одна говорящая голова - голова Прозерпины

Великолепной, насаженная на кол на центральной площади, у эшафота.

Голова открыла глаза и отразила глазами цветущее небо; отражение оказалось перевернутым. Провела длинным языком по черным губам. Ее язык был так длинен, что легко ощупывал все пространство щек.

- Так-то вам! - сказала она и пошевелилась, как будто примериваясь к прыжкку. - Так-то вам. Теперь меня будете слушать! Один мой голос остался!

Но нет. Небо становилось ярче и звезды цвели все свирепее и вот уже обозначились три ряда кольев, недавно вбитых, ещё пахнущих смолой. На нескольких уже торчали первые головы.

- Привет, старушка, - сказала ближайшая голова, очень молодая, с опаленными волосами. - Что это здесь творится?

- Третий уровень, - ответила Прозерпина.

- А, я так и думала. И что же теперь?

- А теперь им всем конец.

- К нам что ли, попадут?

- К нам, детка, к нам.

- А чего-то все молчат?

- Не до разговоров им теперь.

- А я-то дура, я все жить хотела, - отозвалась одна из ведьм, казненных за супружескую измену. Они-то меня ещё с вечера поймали и пристегнули наручником к трубе, чтобы я мучилась. Я-то не хотела помирать и все руку дергала, пока не вывихнула. Знала-то, что с утра на площадь поведут. Сидела и ревела, глупая.

- Это что! - отозвалась другая, казненная за неверность. - Меня тоже к трубе пристегнули и я тоже рвалась, да разве оторвешься! Тогда я решила отгрызть руку, как звери делают, да больно страшно было.

- Не отгрызла?

- Нет, только перекусила сухожилие на пальце. А больно-то как было, мамочки родные! Но палец подвернулся и я цепь с руки сняла. Я в дверях рухнула на пол и не поднялась - сил много потеряла. Так-вот и не спаслась. Ну, им теперь за мои муки отплатится! Ой как всем отплатится! А чего-то они все молчат? Онемели, что ли?

Синяя вспышка, прокатившаяся над городом, сделала город немым. Замолкли дребежжащие звуки поздней дискотеки; игла продолжала царапать диск, но издавала лишь скрип. Танец длился, танцующие аккомпанировали сами себе ритмичным топотом ног. Парочки, ещё недавно шептавшие сладкие вольности друг другу на ушко, теперь ограничились звуками взволнованного дыхания. Певица Бардо Крдова, исполнявшая песню "Рассерженная страсть", замолчала на полуслоге, но не смутилась, а сбросила с себя последние подштаники и тем поддержала атмосферу веселья. Бардо Крдова обладала мощным голосом, что позволило ей уже через несколько секунд переключиться на негромкий, но ритмичный грудной вой. Таким образом, дискотека продолжалась. Вой спирально взлетал к близким звездам, рассыпался звуковым фортаном и мелкими льдинками опадал на мостовую. Уже в десяти шагах от здания диско-клуба вой не был слышен. Мерцали тусклые светильники; люди топтались, задирая головы к сочно горящему небу и пытаясь подвывать в унисон с певицей. Их рты стали такими широкими, что доходили почти до ушей. Но эти рты не улыбались и выглядели не весело.

Изменились и движения тел. Посторонний наблюдатель, оказавшийся в эту ночь на дискотеке, возможно подумал бы, что попал на всемирный конкурс авангардной пантомимы - или что-нибудь в этом роде. Движения танцующих стали сильны и выразительны, но нечто едва уловимое нечеловеческое проглядывало в них. Точно так же двигились первые биороботы, созданные Машиной четыре столетия назад.

Каждый жест был скопирован с идеального человеческого жеста, но каждый жест выполнялся сам по себе, не интерферируя с жестами, позой, тонусом всего тела.

Каждый палец двигался сам по себе и, если двигался палец, то ладонь оставалась неподвижна, а когда вступала ладонь, неподвижным оставалось предплечье. Когда губы делали жест, глаза делали соответствующее выражение, но и губы, и глаза играли самостоятельно, лишь подстраиваясь друг к другу. И ни один человек не сумел бы добиться такой неподвижности незадействованных членов. Это был роскошный танец, но танцующие ничего не заметили.

Дискотека кончилась и они стали расходиться. Тихо подвывали большеротые пареньки, думая, что ведут приятную беседу, и квакая, тихо хохотали большеротые потаскушки; они думали, что слышат комплименты. По пути толпа забросала снежками голову притихнувшей Прозерпины и та проснулась и начала вещать.

- Пришла ваша последняя ночь! - вещала она, - Да путь никто из вас не доживет до рассвета! Пусть те, кто умрут в своей постели, будут задушены собственными подушками, задавлены собственными поясами и проглочены собственными ночными колпаками! Пусть те, которые попали в чужой дом, будут отравлены едой и питием, пусть будут убиты в драке или насмерть зацелованы подругами! Пусть... - и ещё много в том же духе.

Толстый майор Томчин, бредущий домой, остановился и долго слушал проклинающую голову и находил, что порой она говорит дельные вещи. Особенно дельно голова говорили о состоянии преступности в городе. В последние недели преступность росла катастрофически, а в последние дни все люди прсто с ума сошли. Он вздохнул, подумав об этом, слепил снежок, метнул его в Прозерпину и сбил шумную голову с кола.

99

Третий уровень встретил Кощеева, погруженного в работу над книгой. Кощеев работал с фонарем, экономя электричество - экономить их приучили в приюте.

Вдруг голубое сияние разлилось по комнате, отразилось от стен и собралось в пульсирующий слепящий шар над столом. От шара отходили две вьющихся веточки и тянулись к противоположным углам комнаты. Кощеев протянул к видению руку и ощутил холод. Шар пыхнул и исчез, оставшись лишь отражением в прямоугольном зеркальце, которое Кощеев умело цеплял прямо на обои.

Кощеев осмотрел зеркальце и точно, убедился, что отражение голубого шара не исчезает даже после того, как сам шар исчез.

- Как это объяснить? - спросил он.

За последние дни он так привык говорить с Машиной, что свободно обращался к ней в любое время. Он убедился, что Машина не жестока и не зла, как он думал вначале. Машина просто хорошо делала свое дело.

Машина не ответила на вопрос, но Кощеев не огорчился этим, - ведь такое тоже бывало. Гораздо больше его огорчала сама вспышка: после прошлой синей вспышки жизнь стала намного хуже. А теперь? Хорошо хотя бы, что гула больше нет

- полезнее для нервов.

Он обернулся и увидел на своем столе змею. А в зеркале змея не отражалась - он специально повернулся, чтобы это проверить. Змея была толщиной с руку и длиной метра полтора или два, свернутая в несколько движущихся колец.

- Надо тебя покормить, - сказал Кощеев. - У меня молоко есть, будешь? И слезь с моего стола, я работать буду.

Змея открыла пасть и зевнула. Пасть у неё была удивительно большая намного больше головы. Наверное, надувается или складывается. Кощеев подумал о том, что ему совсем не страшно и задумался над этим. А ведь должно быть. В детстве он паниковал даже при виде лягушки, а не только змеи. А такую красивую рептилию он видел в первый раз. Кожа интерференционно отливает всеми цветами спектра. И узор - о, какой узор! узор просто завораживает.