Измерение “Ф" - Страница 9

— Извини, это слово… не очень красивое. Я хотел выяснить, каким же образом на свет появилась ты?

— Я? Меня родила мама.

— А что предшествовало твоему рождению? Какой-то акт близости родителей, да?

— Они ушли в заросли, а когда вернулись, оба очень довольные, отец сказал, что дело сделано — все нормально.

— Откуда такие подробности?

— Мне рассказала нянька.

— А что она еще рассказывала? Пожалуйста, вспомни!

— Больше ничего, — Мара растерянно покачала головой… Одеяло съехало с плеч, обнажив грудь… Я поцеловал русалку, сначала в губы, повторно в шею… в третий раз — осторожно касаясь языком розового соска — в упругую грудь…

— О! — восторженно выдохнула русалка, — как сладко! Как хорошо! Что-то оживает внутри, бьется как сердце, греет… Еще, мой милый котик!

— Э-э, нет! — ответил я, выбираясь из объятий Мары, как из лабиринта. — Хватит заниматься она… мазохизмом.

Девушка-русалка ничего не ответила, она призывно вытянула шею, ожидая меня…

— Ты как-то говорила, что немного умеешь колдовать?

— Совсем немного, — ответила Мара, осторожно придвигаясь ко мне.

— Стоп! — сказал я, вскакивая с постели и закрывая форточку. — Вот, прочти-ка для начала. — Я выхватывал с полок книги, некоторые из них мощно разбухли, листал их, раскрывая нужные страницы и главы. — Вот старинные издания, в них понятнее написано. “Биология” Вилли и Детье, — перечислял я, — “Анатомия” Свиридова, страницы: от сих до сих. А вот эту книгу, “Женская сексопатология” Свядоща, от корки до корки.

Я раскладывал книги на кровати, отмечая ценные страницы. Вспомнив, я открыл тумбочку, вытащил из нее папку с машинописной литературой:

- “Баня”, “Японская комната”, тут много всего — в обязательном порядке — и классика и современная похабень: читай!

— Прямо сейчас?

— Да, начинай сейчас же, немедленно. Проштудируй и подумай: что можно предпринять.

— Ты хочешь, чтобы я стала проституткой? — девственные глаза русалки наполнились слезами. — Тогда я смогу заработать на морскую капусту!?

— Замолчи! — выкрикнул я, едва сдержавшись, чтобы не шлепнуть Мару. — Наши девочки заколачивают такую “капусту”, что морскую могут покупать железнодорожными вагонами.

Русалка ничего не ответила, но ушки навострила; соленые капельки незаметно исчезли из уголков глаз. Информация “дошла”. Мара несколько минут переваривала ее, тихо спросила:

— Они так хорошо зарабатывают?

— Еще бы! — ответил я.

“Молчание — золото, — напомнил внутренний голос. — Если человек болтун, то это надолго. Не понял?” — я даже не обиделся, как обычно. “Поживешь, увидишь…” — хохотнул оппонент. Я решил не задавать наводящий вопрос, вышел в прихожую, натянул куртку.

— Ты куда, котик? — спросила притихшая Мара.

— Схожу в магазин за рыбой. Может, перепадет свежей, кто знает, что нас ждет, — от чудес не застрахованы. А что?

— Спасибо, котик, ты такой заботливый! Спасибо. Ну иди.

Я открыл дверь.

— Милый… — позвала русалка.

— Да, дорогая? — мне не хотелось уходить, но еще сильнее не хотелось оставаться.

— Если сумеешь достать живой рыбы, купи как можно больше. И лучше всего — форели. Хорошо?

— Хорошо, — ответил я, возвращаясь в комнату.

— Что ты? — спросила Мара.

— Захвачу квитанции — пора платить за квартиру, — соврал я. Но русалка не знала, что есть такое слово — ложь. Открыв стамеской сервант, я достал семейную реликвию — серебряный портсигар.

— Сколько купить рыбы? — спросил я из-за крышки серванта.

— Если достанешь — бочку. Но только свежей… Кажется, я придумала одну хитрость.

Я так и крякнул. “Держись, парень!” — подбодрил внутренний голос. Бочку рыбы — сорок-пятьдесят килограммов! Откуда у меня такие деньги? Придется и обручальное кольцо сдавать. А где паспорт? Вспомнил — в печке электроплиты, я его периодически прогревал. Паспорт, кольцо, портсигар, обретя во внутреннем кармане куртки законное место, придали жизни новый смысл и поволокли меня в скупку.

Отстояв многострадальную очередь, я получил за кольцо и портсигар больше, чем мог рассчитывать — полтора куска. Запечатанную пачку, вместе с паспортом, я вернул в конуру внутреннего кармана, остальное оставил в наружном. “Кретин”, - точно поставил диагноз внутренний голос, предпочитавший карманы, аналогичные в названии. И оказался прав — я последовательно объехал на моторе десяток рыбных магазинов — пусто. Пустым оказался, что особенно разозлило, и карман, из которого улетели полтысячи, видимо на юг. Нет, скорее на север — все-таки июнь.

На территории коопторга, обматерив себя, я сговорился с одним бородатым “дядькой”, он даже вспомнил меня по совместным пятницам, так что за четыре сотни обещал сегодня же подвезти прямо на дом полцентнера живой рыбы.

Чтобы отметить покупку и раньше времени не возвращаться домой — деньги еще оставались, — я извлек из кармана сотенную бумажку, завернул в винный и купил “на все” четыре чекушки. Покупал не с рук — удалось пробить чеки, на чем изрядно сэкономил. Три бутылочки я рассовал по карманам, а в обнимку с четвертой зашел в ближайшую кодовую парадную, вместе с мальчиком-собаколюбом. Дважды поднявшись на лифте: этаж первый — этаж двадцать четвертый, я опорожнил пластмассовую “радостьдательницу”.

Вечер осыпал улицу темно-синими снежинками. Я накручивал шаги, утрамбовывая хлопья, окунаясь в предчувствие чего-то хорошего и большого, явно несбыточного.

Одновременно со мной у дверей притормозил грузовой эмоб. Из него, весь в голубом, снеговиком выкатился “дядька”, подмигнул мне, шепнув, что удалось достать все пятьдесят килограммов рыбы, правда не односортной, но свежей, так что за качество и скорость надо бы отстегнуть еще один стольник.

Что я и сделал, скрипя зубами и сердцем: хорошо хоть, деньги еще оставались. Двое его подручных, сумрачно-бородатые снеговики, ловко, как невесомость, вытащили из багажника столитровый пластмассовый ящик и рысцой поскакали вместе с ним, не оглядываясь на лифт, вверх по лестнице.

— Эй, жлобы, только не звоните! — крикнул я вдогонку, на сдачу. Они понимающе заржали, эхоируя в пролетах, до меня донеслось: “Яволь… найн… нихт… ноу…”

Мы с “дядькой” поднялись на лифте. Я открыл дверь: ящик внесли в прихожую. “Веэ? Кьюда?” — спросил один из подручных.

— Пустите воду и вываливайте прямо в ванную!

Наемники занялись рыбой, а “дядька”, всколыхнувшись фразой “сы-ро-тень-то-у-те-бя-ка-кая!”, потопал в комнату.

— Ой! Какая дамочка! — воскликнул он, остановившись посреди комнаты, уставившись в нишу, где стояла кровать. Подручные-снеговики прибежали на зов хозяина; вытянув шеи, вперились в Мару, тихонько подхрюкивая.

— Это моя жена — Мариана, — сказал я из прихожей, слушая, как в ванной плещется рыба, как набегает из крана вода.

— Здравствуйте, господа, — поздоровалась русалка.

“Господа” приветственно-понимающе закивали, попятились.

— Да, мы… знаете, на одну секундочку, — смутился “дядька”. — Мужа вашего проведать. Рыбки вам привезли свежей.

— Спасибо, господа, — поблагодарила Мара. Три снеговика, не выдержав вторично буржуазного обращения, покинули комнату, раскланиваясь и нашептывая по углам: “спасибозапокупку, спасибозапокупку…”; входная дверь захлопнулась за ними — я засмеялся, прочувствовав комизм нелепо оборвавшейся сцены.

— Котик… — позвала Мара, ее голос дрожал.

— Не волнуйся, — ответил я, входя в комнату и включая люстру: русалка лежала на боку, задрапированная в покрывало; книги и машинописные листы ровными стопками лежали рядом на полу.

— Ты достал свежей рыбы? — тихо спросила Мара.

— Да, — кивнул я.

— Какой? — спросила она.

— Сейчас посмотрю, — ответил я и пошел в ванную; кран едва функционировал, я шире раскрыл ему рот, предоставляя живой рыбе максимум возможностей. Что могут значить двадцать-тридцать литров воды — один-два лишних глотка свободы? Имеют они столь уж принципиальное значение? Ведь свобода не спирт, ее не разбавишь, она либо есть, либо ее нет вовсе. “Философ хренов”, - съязвил внутренний голос. Но рыбки-таки повеселели, закружились хороводом: пескари, караси, окуни, плотва, карпы, даже несколько аквариумных гуппи и золотых рыбок.