Измерение “Ф" - Страница 6

— Добрый молодец… — послышалось вновь, нежный зов поднял меня в дымный сумрак, воткнул в траву подошвы сапог. Костер затухал, красные уголья еще светились, но толку от них — ноль, единственно — не потеряешь невидимый в темноте лагерь.

Я настырно таращился, пытаясь понять, с какой стороны ко мне прилетел нежный голос, все еще надеясь, что меня умело разыгрывают друзья. Но когда, основательно проснувшись, я в четвертый раз услышал: “Добрый молодец!”, мои сомнения рассеялись: голос обрел реальный вес. Но кто его хозяин? Либо еще не оперившийся юнец — таковых среди нас не было, — либо… и скорее всего — меня настойчиво тормошила девушка: нежная и прекрасная… по крайней мере, в это хотелось верить.

— Эй?! — воскликнул я, судорожно завертел головой: не часто случается, что из чернильной темноты вас окликает дама.

— Я здесь, — громко произнесла она, так что я уверенно смог направиться к дубу, неведомо, как в сказке, взросшему у самой воды. Три-четыре шага — и меня окутала первозданная тьма. Хилый костер не спасал, я зацепился за корень и болезненно состыковался с землей, особенно локтем и коленом.

— Не спе-еши, добрый молодец, — тихо пропела девушка и рассыпала по траве хрустальные колокольчики чистого смеха.

Я осторожно пробирался к дубу… темные ветви расступились, лунно оттенили женский силуэт: незнакомка сидела на ветке, звала меня…

“Что за шутки? — проснулся внутренний голос, — неужели ребята контрабандно провезли в багажнике и под сиденьями девочек?” Я прикрикнул на него, велев заткнуться: зачем скрывать от меня то, что законом не наказуемо?

— Кто здесь? — спросил я, подойдя вплотную к дубу. В беспорядочном переплетении ветвей и листьев пряталась девушка: она сидела на толстенном суку в двух, не менее, метрах от земли, волосы ее струились по плечам, полностью закрывая фигурку. Незнакомка взмахнула руками, отбросила волосы на спину, обнажая лоб, плечи и, ох… мне открылась ее первозданная нагота, чуждая незакаленному взгляду среднеискушенного Ти-Ви-зрителя. Она звонко рассмеялась, наверное “оценив” мое замешательство и смущение, а я, переминаясь с ноги на ногу, напряженно сглатывал, очумев от страха и восторга. Ведь в обыденной жизни красота женщины определяется качеством, да и количеством надетых на нее вещей.

Девушка на ветке… ее тело светилось… да-да, оно не отражало света луны и звезд — слабое свечение источалось как аромат, выплескивалось из ее прекрасного юного тела, из нежной, цвета коралла, кожи. Она протянула изящные руки:

— Сними меня, добрый молодец.

Я подошел вплотную к дереву, поднялся на носки, подал ей руки, помогая спрыгнуть. Но она не спрыгнула на землю, а легко соскользнув с влажной ветки, обвила меня руками за шею и прижалась. Я окончательно растерялся, но все же обнял ее за талию. “Какая холодная, — подумал я, — видимо, давно сидит”.

— Ты звал меня, добрый молодец, — прошептала она, — и вот я здесь, нарушив правила Лукоморья, вышла на берег, повинуясь твоему трубному зову, — и она очаровательно улыбнулась.

“Трубный зов! — влез вэ-гэ, — да ты просто всхрапнул!”

“Замолчи, — ответил я, — задавлю!” А девушка, тяжелая и холодная, продолжала ясно улыбаться. Я нахмурился: почему она так и висит на мне, а не пытается встать на ноги? Или… или она — инвалид? А изверги-родственники, которым надоело нянчиться с беспомощным существом, вывезли ее подальше за город и, зная ее беду, раздели и бросили у озера, надеясь, что она, взвесив все за и против, утопится?

— Ты боишься меня? Не бойся! — затрепетала незнакомка, — все, что рассказывают о нас, — выдумки!

Я криво улыбнулся: о ком это — “о нас”? О девушках с Московского вокзала пневмопоездов? Но сам, отбросив грязные мысли, переместил одну руку с талии девушки чуть ниже… и не обнаружил того, что мягко раздваивается на границе копчика, что… ожидал ущупать — я все еще надеялся, что обнимаю девушку, пусть с озерной придурью. Но, как оказалось после легкого поглаживания, в дурдом пора сажать именно меня: рука наткнулась на чешую, но не рыбью, а на ощупь напоминающую стебли морской травы и водорослей. Неожиданно прозрев, я отпустил руки, и Она (теперь я не знал, можно ли называть это Прекрасное Создание девушкой?) вцепилась мне в холку так, что хрустнули позвонки.

— Осторожно, котик, — сказала русалка, прижимая холодную мягкую щеку к моей небритой — я никогда не бреюсь перед рыбалкой. Левой рукой я подхватил… (“Ты еще думаешь?!” — возмутился вэ-гэ) девушку под хвост, правой — обнял за плечи, на ватных подгибающихся ногах поплелся к останкам костра. В нескольких шагах от кучи красных углей я остановился, раздумывая.

— Это…

— Что, котик? — оживилась она.

Я основательно прокашлялся и спросил:

— Это… значит: как вы насчет костра? Вам можно?

— С тобой, котик, я способна на любые безумства! — воскликнула русалка и поцеловала мою щеку. В ее быстром холодном прикосновении губ чувствовалась внутренняя теплота, а значит — искренность, что настораживало. Ноги предательски дрогнули… С земли на меня нахлынули стаи мурашек: они прокатывались по телу, как волны, с ног к голове…

“Только этого мне и не хватало!..” — подумал я, напрашиваясь на совет, но вэ-гэ не ответил, он всегда отключается в трудную минуту. Стоя там, под дубом, ощупывая непредвиденный хвост русалки, я надеялся, что единственным ее желанием окажется просьба донести до озера “прекрасное младое тело” и, что называется, “спустить его на воду”. Или как там у подводников? Я даже и не знаю.

“Любые безумства? — переспросил внутренний голос. — Двигай к прогоревшим головешкам, парень! Ха-а!..”

И парень двинул дальше, тяжело дыша.

Ночной ветер растрепал ее волосы, захлестнул ими мою щеку. Волосы русалки не были мокрыми и не пахли тиной. Я посмотрел ей в лицо — лунный свет очертил идеально выточенную форму, доказав полное отсутствие косметики.

Я подошел к сонному костру, держа на руках таинственную рыбку, которая могла потянуть на добрых пятьдесят килограммов.

— Спасибо, котик, — сказала она, когда я осторожно возложил ее на траву, присмотрев место поросистей. От одной из палаток донеслись раскаты храпа. Я вскочил как ужаленный, осмотрел все брезентовые проемы, разнюхивая, все ли спят. Слава богу, все спокойно!

— Где ты, котик? — донеслось от костра.

— Иду, рыбка, — ответил я, шаря по углам своей палатки: где-то у меня была штормовка. Вернувшись к костру, я наткнулся на пронзительно-сердитый взгляд русалки.

— Не называй меня так! Никогда! Не называй! Я не имею ничего общего с этими безмозглыми тварями!

— Прости, — икая, ответил я, — дурная привычка. Недостатки воспитания.

Моя самокритика подействовала на нее отрезвляюще: девушка-русалка улыбнулась, зовуще приподняла руки. Я остановился, любуясь ее грациозными движениями. “Да-да, парень, она действительно прекрасна”, - добил меня вэ-гэ.

— Одень! — настойчиво произнес я, садясь рядом с ней, протянул штормовку.

— Зачем, котик, мне не холодно.

— Так надо, — ответил я, вложив в два слова максимум здравого смысла, которого никогда во мне не было: вылезло — откуда? — генетическое наследие застойного прошлого. Русалка не почувствовала откровенной фальши моих слов, а я продолжал:

— Раз уж ты покинула естественную среду своего обитания, ты должна соблюдать правила, ну скажем, внутреннего распорядка мужеловецкого рыбно-консервного лагеря, в котором я выдвинут на пост дежурного ночных… э-э… — я заплутал в лабиринте пустословия, но впечатление произвел. Ее глаза расширились от непредвзятого убеждения в искренности моих слов (о, неиспорченное дитя природы!), а я взаправду почувствовал себя большим и значительным начальником. Мерзкое, надо сказать, чувство.

— Ты так хочешь, котик? — испуганно спросила она.

— Да, — сурово ответил я: главное, не упустить инициативу.

— Тогда я так и сделаю, — тихо сказала она. — Пусть в нашей семье, с первых минут ее образования, распоряжаться будешь ты. Я согласна. — И она неловко принялась напяливать на себя матерчатую куртку.