Изменники Родины - Страница 17

— Все небось там у вас погорело? — сочувственно проговорил шофер. — Я в Липне был — там одни развалины.

— Нет, наш дом цел! — возразила Маруся. — Мы уже ездили смотреть…

— Ну, что ты врешь? — шепнула ей Лена, когда они уселись в кузове на каких-то ящиках.

— Надоело каждому исповедоваться: «были в плену» да «были у немца»… и смотрят на тебя тогда, как будто съесть хотят… Этот шофер, может быть, и везти-то нас не захотел бы, если бы мы ему правду сказали…

Лена ничего не ответила.

— На днях мне один капитан опять сообщил, что я «была в плену», — продолжала Маруся, усаживаясь поудобнее на прыгающей по проселочным ухабам машине. — А меня зло взяло, я ему и сказала: не «в плену», а «заграницей»!.. Ну и досталось же мне за эту «заграницу»!.. Еле от него отделалась!..

Деревни Мраковского, Ковалевского и других восточных сельсоветов, мимо которых они проезжали, были в совершенной целости и сохранности: тут стояли дома, жили люди, убирались поля — война еще до этих мест не добралась.

Но вот потянулся хорошо знакомый Лене, когда-то за ней закрепленный Молотиловский сельсовет…

Здесь вместо деревень были пожарища, вместо хат — печные трубы, сиротливо глядевшие в небо…

На самом большаке стояла до войны исключительно красивая по своему местоположению — на горах, под тенистыми старыми деревьями — деревня Климашево.

От этой деревни не осталось не только домов, но даже печных труб: они были превращены в щебенку; вся земля была перекопана траншеями и воронками, завалена железом, таким покореженным, что трудно было догадаться, чем именно первоначально было это железо; от деревьев кое-где остались расщепленные в мочалку пни…

А внизу, у самой дороги, стоял небольшой, метра три длиной, кусок забора из штакетника и запертая на маленький замок калитка; по какой неизъяснимой прихоти войны они уцелели, трудно было сказать.

Так вот он где был — фронт.

Машина миновала несколько выжженных деревень и въехала в город.

Маруся застучала кулаками по кабинке; шофер затормозил, девушки спрыгнули, поблагодарили его и пошли.

Около переулка, где находился Маковский домик, Лена хотела было проститься и идти дальше, но Маруся и слушать не стала.

— Пожалуйста, не выдумывай! Кто там тебя дожидается? Пьяный Титыч? Пожаров за это время не было; немцев нет, по хатам никто не шарит, так что твое барахло цело, никуда не денется… Идем к нам!

Анна Григорьевна была дома одна.

— Вот и дочки мои приехали! (она уже и Лену зачислила к себе в дочки). А я как чувствовала, щей свежих наварила полный котел, картошки… Садитесь обедать!..

После обеда и долгих рассказов Лена опять стала собираться домой.

— Я тебя провожу до почты, — сказала Маруся, которая никак не могла расстаться с подругой. — Может быть, письма есть от наших, а то мама все о них беспокоится.

Дощечка с надписью «почта» была прибита к дверям маленького домика напротив обгорелой коробки «Ольховского дома», где раньше помещались почта, телеграф и радиоузел, в котором до войны работала Маруся.

Подруги зашли в помещение новой почты. Там на двух сдвинутых столах навалена была большая куча писем с адресами «Липня» или «Липнинский район»; большинство из них было месячной давности; их привезли из Маркова, потом еще привозили, и все вместе сваливали на эти столы, так как разнести их по адресам было невозможно: в Липне слишком мало людей жило теперь по довоенному адресу.

В этой куче копалось человек десять.

Нашлось письмо Анне Григорьевне Маковой от ее старшей дочери Тони, но письмо это было написано еще четырнадцатого июля в Днепровске; после того сама Тоня побывала в Липне и ушла из нее, и Маруся с Леной безуспешно искали ее в Жарове; с тех пор прошло полтора месяца немецкой власти, и уже третью неделю снова была советская власть, а письмо только теперь прибыло по адресу.

— Пойдем, кажется ничего больше нет!

— Постой! Вот это письмо я возьму! — и Лена протянула руку к желтоватому конверту, на котором стоял адрес: «Днепровская область, г. Липня, Красноармейская 21, Ложкину Афанасию Титовичу».

Девушки вышли из почты и пошли на Красноармейскую, где жила Лена.

— Стой! Ведь Фруза Катковская в этом доме живет!.. Пойдем посмотрим! — и Маруся увлекла Лену на другую сторону улицы.

Они прошли мимо хорошо сохранившегося дома; в открытое окно слышались громкие пьяные голоса: «Фруза Константиновна» Катковская угощала гостей даровым спиртом.

Окно было низкое и через него подруги увидели за столом несколько человек в военной форме и среди них разряженную хозяйку.

— Тот самый корреспондент сидит за столом, — сказала Лена, ускоряя шаг.

— Тот самый? Ну, значит, эта статья — его работа!

Они свернули за угол.

— А!..Михайловна!.. Приехала?… Здравствуй, Владимировна!.. Как съездили? — приветствовал подруг сидевший на своем крыльце Титыч.

После прихода русских он почти перестал пить и со дня на день ждал приезда своей Матвеевны.

— И чего это моя Матрена запропала? — не раз ворчал он. — Пальченковы вернулись, Семеновы тоже приехали… Огурцовы приезжали — видят: хата ихняя сгорела, жить негде, они обратно в деревню подались… а моя все где-то сидит…

— Ну, Титыч, радуйтесь — вам письмо! — сказала Лена, подавая старику конверт.

— Чего пишут-то? Живы?

— Не знаю, — читайте!

— Чего ж ты, Михайловна, не поглядела?

Он разорвал конверт, вынул письмо, отнес его подальше от глаз и покачал головой.

— Не разберу!.. Читай ты, Михайловна, у тебя глаза молодые… Ничего не вижу без очков, а очки-то, видать, старуха с собой увезла: нигде их найти не могу… Читай!

Началось чтение.

… «На первых строках моего письма», — писала дочь Титыча Наталья Афанасьевна. — «спешу сообщить вам, папаша, что мы все здоровые: и я, и мама, и Леньчик, и Любочка, и шлем вам наш сердечный привет. Также привет Леночке, и Андреевне, и Кузьмичу, и Захарычу, и Паше, и Насте и всем соседям: желаем вам здоровья и всего наилучшего. Живем мы в колхозе 1-го Мая в Куйбышевской области; живем хорошо, работаем в колхозе. Живут здесь еще Коротченковы и Стригуновы, а еще из Липни тут живет Фарман еврей, что в аптеке у нас работал. Леньчик болел гриппом, но теперь поправляется»…

— Где они живут-то? В какой области? — перебил Титыч.

— В Куйбышевской.

— А далеко это Куйбышевская область?

— Далеко! На Волге.

— Ближе Москвы или дальше?

— Дальше, много дальше, раза в три…

— Чего ж их туда занесло?

— Да вот она пишет дальше: «Приехали мы сюда поездом-эшелоном из Коробова; ехали мы тогда в Дубово, к Соболихе, но нас военные повернули, сказали, что там сильно бьют, и фронт, и немцы подходят, и ехать туда нельзя, мы и поворотились, а у Коробова стали нас бомбить, и коню ногу поранили, и колесо переднее поломали, и очень мы напугались»…

— Ишь ты, напугались! — вставил реплику старик. — А как нас тут кажинный день гвоздили — это ничего?

… «А в Коробове стоял поезд-эшелон, — продолжала читать Лена. — Там наши были, Липнинские, и Мглиновские, и с Коробова три вагона прицепили, и нас взяли, потому как мы с малыми детьми… А корову мы отдали в колхоз Сталина и бумажку получили, и нам сказали, что если мы вернемся, нам корову дадут»…

— Куда-куда корову отдали? — снова перебил Титыч. — Где это колхоз Сталина?

— Если около Коробова, то это Ракитовка, — ответила Лена. — Всего у нас в районе колхозов имени Сталина целых девять, но в Коробовском сельсовете — одна Ракитовка.

— Отдадут они корову!.. Держи карман!.. Догонят и добавят!..Скоро же они приехать собираются?

… «А вчера нам передали по радио, — продолжала читать Лена. — Что освободили нашу Липню, и что теперь скоро будет наша победа, и фашистов прогонят с нашей родины за границу… Мы приедем домой, как только получим на трудодни, что заработали, а то жалко бросать, все лето работали.»

Далее опять следовали приветы и поклоны всем родным и знакомым, но Титыч уже не слушал.