Изменник - Страница 4
Спустя двадцать минут «опель» выскочил из города. На контроле Виктор заплатил пятнадцать миллионов динаров за проезд по магистрали, и машина, стремительно набирая скорость, рванулась на север.
– Вперед, – сказал Курнев, – на баррикады!
Он закурил, вставил в «пасть» магнитолы кассету и откинулся в кресле. Из динамиков зазвучала гитара и мужской баритон запел:
На поле танки грохотали,
Танкисты шли в последний бой…
«Опель» легко обогнал две здоровенных фуры, перестроился в правый ряд.
Виктор Ножкин посмотрел на часы, на дорогу, на своего оператора и сказал:
– Песня, конечно, хорошая. Но сейчас будут новости. Давай-ка, Гена, послушаем последние сводки… что там?
Геннадий нажал клавишу, песня оборвалась, кассета выскочила наружу. Сразу зазвучал голос диктора:
– Нынешней ночью в районе Костайницы Сербской продолжался артиллерийский обстрел. Мощным артиллерийским и минометным ударом уничтожены две огневые точки хорватов и один бронетранспортер…
– Значит, – сказал Виктор, – район мы определили правильно: Костайница… Думаю, что вот-вот сербы начнут наступление.
Диктор продолжал говорить о потерях, «опель» летел на север, о лобовое стекло бились насекомые, оставляя на нем маленькие кляксы… Курнев снова утопил кассету в магнитолу:
…Четыре тру-упа возле та-анка
Украсят утренний пейзаж…
Чем дальше «опель» уходил от Белграда и приближался к Костайнице, тем реже становился поток автомобилей, тем чаще встречались следы войны. Стояли в поселках сожженные и разрушенные дома, смотрели пустыми, без стекла, окнами. На обочинах и в кюветах лежали изувеченные автомобили, подбитая бронетехника. В полях лежали тысячи невидимых мин. Снимать их было некому, поэтому многие поля стояли неубранные… Было очевидно, что урожай на них погибнет. Бессмысленная и невероятно жестокая балканская война уродовала лицо Югославии. Покрывала его воронками – чудовищной оспой воины. Народы, десятилетиями мирно жившие рядом, сросшиеся, как сиамские близнецы, казалось, обезумели. В самой благополучной из всех стран бывшего соцлагеря появились тысячи, десятки тысяч бездомных и
беженцев… стелился над Югославией смрад, росли кладбища, отпевали в сербских церквах и хорватских костелах стариков, детей, женщин… «Опель» ехал на войну.
Через два часа он был уже в прифронтовой полосе. Курнев развернул и выставил в окно флаг – над машиной упруго вытянулось белое полотнище с буквами TV.
На блокпосту у Костайницы «опель» остановили бойцы сербского ополчения. Они были неб?иты, в камуфляжных куртках, с автоматами Калашникова. В покрасневших от недосыпа глазах пряталась усталость. Старший равнодушно изучил документы, махнул рукой: проезжайте, и добавил:
– Куда вас, к черту, несет? Беды на свою задницу ищите, братушки?
– Работа у нас такая, брат, – ответил Виктор.
– Ну смотрите… хорваты простреливают дорогу вдоль и поперек. И на флаг ваш не посмотрят…
– Да ладно, не в первый раз.
– Ну смотрите, вам видней. Удачи, братушки.
– И тебе удачи, брат.
«Опель» въехал в Костайницу. Город казался мертвым, его жители прятались за стенами домов, поклеванных пулями и осколками, висел в воздухе запах гари, по тротуару бежала, поджав хвост, серая собачонка… Вдали безмятежно голубели горы.
Геннадий вытащил из футляра камеру, приготовился снимать. Виктор кивнул в сторону открытой кафушки с одиноко скучающим хозяином у дверей:
– Ну что, Гена, хлебнем кофейку или сразу за работу?
– М-м… давай за работу.
– О'кей. С кого нынче начнем – с сербов или с хорватов? – Геннадий вытащил монету:
– Сейчас прикинем. Орел – сербы, решка – хорваты.
Щелчком большого пальца он подбросил монету. Вращаясь, бросая блики, монетка подлетела вверх… замерла и упала в ладонь Геннадия Курнева. Выпала решка.
Солнце садилось, и тени становились длинней. В небо уходил черный дымный след, а запах гари был совсем невыносим… «Опель» горел уже два часа, вместе с ним горели тела.
Потом, когда огонь сожрал все, что мог, и гореть стало уже нечему, дым прекратился. Черный остов автомобиля стоял на голых дисках. От него шел жар и смрад сгоревшего мяса. Остов слабо курился и силуэт гор слегка дрожал в потоке горячего воздуха над останками машины… Когда солнце почти совсем ушло за холмы, к «опелю» подогнали старый трактор «Беларусь» и тракторист с испуганным лицом прицепил машину тросом. С металлическим скрежетом убитый автомобиль потащился за трактором.
Страшный «автопоезд» уехал, а на асфальте осталось черное четырехугольное пятно. Солнце село, на Балканы опустилась ночь.
После всенародного прослушивания в августе 91-го «Лебединого озера» Советский Союз изменился мгновенно и необратимо. Дебильно-дилетантский переворот, затеянный Янаевыми-Павловыми-Крючковыми, провалился. Ум, честь и совесть нашей эпохи, она же – КПСС, ушла в небытие. Всего несколько месяцев оставалось до развала СССР… Впрочем, в августе никто еще об этом не подозревал. Даже сами убийцы Союза.
…На броневичок вылез Ельцин. Кепки, как у Ильича или Лужка, у него не было. Зато из нагрудного кармана пиджака торчал Шурик Коржаков, сложенный в виде носового платочка. У подножия броневичка терся известный виолончелист, без виолончели, зато с АКМ. Восторженная толпа внимала… тогда мы еще не знали, что Ельцин умеет не только цицеронить, но и дирижировать. Наверно, виолончелист научил… По ящику каждый день показывали, как срывают с пьедестала Железного Феликса. Каждый день показывали лицо новой, свободной России. Оказалось, что это лицо мадам Новодворской – юное, одухотворенное и прекрасное…
– А где ты был девятнадцатого августа?
В кремлевских кабинетах пили не просыхая, рвали партбилеты, стрелялись… Стрелялись редко. В подавляющем большинстве профессиональные коммунисты вдруг осознали всю гибельность коммунистического ига и присягнули демократии. То есть совершили гражданский подвиг.
– А где ты был девятнадцатого августа?
– Пиво пил!
– О-о! Это тоже гражданский подвиг.
…Скоро, очень скоро все переменится. А пока Москва жила в состоянии послепутчевой истерии, вседозволенности, в ожидании манной каши, которая вот-вот повалит с неба… знай мешки подставляй! Вовсю шел процесс братания ментов с братвой. Собчак получил из химчистки свой клетчатый спинь-жачок, Руцкой заказал щеточку для усов. Павлов в «Матросской тишине» подумал, что не довел дело до конца: обменял только стохи и полтинники… А вот если бы поменяли еще рубли и трехи… тогда, да… тогда, конечно…
Начинался Большой Пир Мародеров.
Студийные часы показывали полвторого ночи, эфир подошел к концу… Каждый выход в прямой эфир – та еще нагрузка. В чумовые послепутчевые дни напряжение возросло на порядок. А может, на два порядка.
Ведущий популярной передачи «Взор» Владимир Мукусеев посмотрел на часы и произнес заключительные слова:
– Спасибо, что вы были сегодня с нами, друзья. Через неделю мы встретимся с вами снова… До свидания.
Погасли юпитеры, после их яркого света показалось, что в четвертой студии наступили сумерки. Владимир отцепил клипсу микрофона, откинулся на спинку кресла. Он ощущал сильную усталость. Болела спина – память об афганской командировке. Ассистентка Леночка принесла стакан холодного сока.
– Спасибо, Леночка.
Она улыбнулась и отошла. Сок сейчас был очень кстати. Владимир пил его, вспоминал, как однажды делал репортаж из Псковской области. Было очень жарко, они постучали в деревенский дом и попросили воды. Сухонькая, с темным лицом старушка вынесла им холодного молока… – «Пейте, ребятки, пейте, – говорила она. – Молочка-то холодненького выпьешь – как боженька босичком по горлышку пробежался»… Он пил молоко, запрокидывал голову, и солнце било в глаза.
Это было сто лет назад, в другой стране и другой жизни.