Измайловский парк - Страница 5

Он почти уверовал в свою ровную, гладкую, без сучка и задоринки, судьбу.

– Разве вы уже уходите? Так быстро? – прилип Валерий к дядьке. – Посидели бы еще… Чаю бы попили… Слово за слово…

– Нет, пора, – усмехнулся дядька. – Труба зовет. Служба то бишь.

– И когда вас ждать снова? От этой вашей трубы. – Валерий горел желанием вызнать побольше о таинственном наследстве. – Я бы не возражал пообщаться снова.

Дядька солидно и с удовольствием кивнул:

– Зайду… А на кой ляд тебе, племянничек, психиатрия? Мать рассказала, ты на этой самой науке собираешься специализироваться в будущем.

Валерий немного посерьезнел:

– Очень много белых пятен.

– И ты, конечно, намечаешь часть этих белых пятен сделать яркими, – добродушно ухмыльнулся дядька. – Похвально, похвально… Голубь ты мой! Когда, как не в молодости, мечтать?

– А вы считаете, что это только мечты?

– Да нет, почему же… И когда, как не в молодости, дерзать… А тебе, Галка, я вот что скажу… Неправильно ты живешь! И сына неверно вырастила.

Мать угрюмо молчала.

– Это КЭ.К же неверно? – моментально встрял Валерий. – Хотелось бы знать… Объясните одним словом.

– Ладно! – весело махнул рукой дядька. – Как-нибудь в другой раз. Встретимся, напьемся и разберемся. Бывайте, Гиппократы! – И он вышел на площадку.

– Телефончик-то оставьте! – крикнул ему вслед Валерий.

– У матери возьми. – И дядька бодро зашагал вниз по лестнице, проигнорировав лифт.

Валерий покосился на мать, тотчас понял, что от нее ничего не добьешься, и отправился к себе долбить анатомию дальше.

Почему дядька, появившись однажды, случайно и странно, точно так же, случайно и странно, выпал в далеком далеке из жизни Валерия? Этот вопрос занимал его довольно часто, особенно когда Валерка внимательно оглядывал стены родного, но такого бедного, почти нищего дома или когда слышал сдержанные жалобы матери – опять нет денег… Надо отдать ей справедливость – роптала она редко. Вообще Галина Викторовна была человеком выдержанным, сохраняла спокойствие при любых обстоятельствах, иногда казалась даже холодной и почти равнодушной. Но иначе она не смогла бы работать в Ожоговом центре.

– А ты жалеешь своих больных? – спросил ее как-то Валерка.

Ему тогда было лет двенадцать.

Мать кивнула:

– Конечно. Только, понимаешь… Совсем не так, как ты это себе представляешь. Моя жалость – она отстраненная, далекая от больного. Ведь если подпустить ее к себе, начать плакать над каждым пострадавшим, пиши пропало! Лечить ты их уже не сможешь – все твои силы уйдут на эту жалость. Тут либо жалеть, либо помогать и спасать, третьего не дано. Но ты, Валерик, помни: если ты врач, то перед тобой больной человек, как бы он себя ни вел! Ему тяжело, плохо, он мучается, с трудом справляется с болью и тревогой… И ему приходится порой многое прощать. Через не хочу и через не могу. Потому что иначе нельзя.

Тогда он не очень понял мать, но запомнил ее слова. Позже дошло, как это трудно – прощать людей… Любых – и больных, и здоровых. И трудно всем без исключения.

Порой он задавал матери неожиданные вопросы:

– А зачем в морге сторож? Мертвецы ведь убежать не могут… И насколько я понял, человек не может жить без головы, так? Следовательно, если человек отвинтит себе голову – то он умрет, правильно я понимаю?

Галина Викторовна смеялась.

Валерка вырос в атмосфере медицинского дома. Здесь всегда говорили о почках, печени, тромбофлебитах, швах, скальпелях, анестезии… Отец Валерия Михаил Дмитриевич Туманов занимался пересадкой почек и защитился. Мать с уважением повторяла, что защитился блестяще.

– Когда кто-то пытается утверждать, например, что «язва неизлечима», я отвечаю так: «Батенька! Есть всего две неизлечимые на сто процентов болезни: бешенство и рак в четвертой стадии. Ну, может, еще рассеянный склероз…» И все! – говорил матери отец.

Валерка прислушивался.

Мать тоже нередко делилась «ожоговыми» впечатлениями.

– Девушку привезли… Так кричала, бедная! Схватилась за невыключенный кипятильник. Рука никуда…

А еще был сегодня мужчина. У него упал включенный паяльник, и этот бедолага тоже машинально взял свой инструмент. В больнице хвастал, что даже не орал. Не очень верится, думаю, немного приукрасил. Но должно быть, кричал все-таки меньше и короче, чем дама, – мы по-другому устроены. Но говорит, в воздухе почувствовал запах горелого мяса. Рука долго будет заживать…

Недавно отец рассказывал про экстремальную операцию для лечения позвоночника:

– Больному удаляют ребро. И из этого ребра вытачивают…

– Еву! – быстро вставил Валерий.

Родители дружно ласково засмеялись.

– …которую потом сажают тебе на шею.

Отец выразительно хмыкнул:

– Я имел в виду, что специальный разъем из кости вставляют в шею… Но мысль твоя развилась довольно удачно!

В глубине души Валерий гордился родителями, хотя эта глубина оказалась чересчур огромной. На поверхности души лежало совсем другое – постоянные разлады в семье, ссоры родителей, крики отца, тяжкое молчание матери… Валерий не очень вникал в суть их отношений. Не потому, что был равнодушным или открыто принимал сторону кого-то одного. Просто не хватало душевных сил на понимание, на проникновение в самые потаенные уголки… Это с одной стороны. С другой – и проникать туда не слишком хотелось. Валерий понимал, что вряд ли найдет там для себя что-то важное, скорее – обнаружатся довольно нехорошие подробности и постыдные детали. А вот этого он знать не желал. Пусть родители останутся для него до поры до времени светлыми и высокими, ничем не замутненными и не запачканными. Конечно, это все идеальные образы, в жизни так не бывает и быть не может. Но Валерий пытался сохранить семью именно в неком радужном ключе. Очевидно, сильно походил на мать, которую дядька считал идеалисткой.

Вот только вопрос о наследстве… В этом Валерий явно расходился с матерью, но выспрашивать ее не осмеливался. Осторожно попросил номер телефона дяди, и Галина Викторовна нехотя его дала.

Но пока там никто не отвечал. Очевидно, у дяди не было не только детей, но и жены.

Стоило, как всегда, посоветоваться с лучшим другом Арамом. И Валерий вызвонил его и вытянул вечером во двор.

Арам согласился неохотно, привычно не вырубив плеер. В наушниках пели Bad boys… Хорошо…

Соседка по площадке, крашеная вертихвостка Эльвира, все спрашивала кокетливо, чем ему нравится такая музыка. Утверждала, что обожает Бетховена. Почему люди так любят врать? Бетховен… Слышала где-то это имя… И игриво предлагала послушать какой-нибудь оркестр вместе в более подходящем месте и в более удачное время.

Дура! Могла бы сделать Араму предложение поинтереснее… Но она уже пожилая, ей, наверное, за тридцать. Если не больше. Не стоит, так сказать, благодарности. Хотя какая разница, сколько ей лет?.. При мысли о женщинах у Арама каждый раз болезненно напрягалось тело, все назойливее диктующее свои желания.

Он часто поглядывал на себя в зеркало. И всегда радостно убеждался, что морда у него вполне ничего. И фигура тоже. Широкие плечи и грудь. Мускулы… Не напрасно покупал гантели. При его внешних данных девки должны носиться за ним стройными колоннами. Чего ж тогда не носятся?.. Одноклассницы вели себя чопорно, надменно, близко к себе не подпускали… И бегать за ним в ближайшем будущем явно не собирались. Видно, надумали беречь свою честь не только смолоду, но и всю дальнейшую жизнь. Идиотки! Даже его довольно известная фамилия не сделала их покладистее. А почему?

Он даже как-то отважился и написал в Инет – нашел виртуальную консультацию психолога по вопросам отношений между полами.

«Извините, я использую некоторые грубые выражения, но просто иначе не передать сути. А мне нужно, чтобы вы меня поняли, – писал Арам. – Вот иду в свою институтскую тусовку и слышу от своих приятелей за водкой такие рассказы: «Ночью Кротов опять бабу трахал»; «Да на его член уже очередь девок стоит, он сначала одну трахает, потом вторую»; «Мне тут одна из магазина хотела дать, да у меня самого чего-то не вышло…», etc. И вот, слушая все это, я стал думать: как у них всех так легко получается? Что за женщины им так запросто дают? И почему тогда мне не дают? Объясните мне, в чем тут расклад и чего я недопонимаю».