Изломанный аршин - Страница 11

Своим падением; не то — решит закон.

Что скажешь? как бы ты в уме своём решила?

Неизвестно, как она решила, а только молодые люди сгинули.

Такого рода информация мешала болванам-современникам спокойно наслаждаться пушкинскими стихами. СНОП ещё только зарождалась, не в силах ещё была разъяснить: при чём тут конкретный князь Ю***, он скоро умрёт, и никто не вспомнит, а в послании дан просвещённый образ обобщённого (то есть наоборот: обобщённый — просвещённого) деятеля/мыслителя.

Не желали взять в толк. Даже Вяземский на минуту взбурлил:

«Пушкин <...> пишет послание к Юсупову. Ах! он проклятый! Неужели после того будет он тою же рукою трепать и невесту свою?»

«Литературная газета» с «Посланием» вышла 26 мая, до Москвы добралась вряд ли раньше 30-го.

А дня ещё через три здесь пошёл по рукам (и в набор очередного, но, как обычно, запаздывающего нумера журнала «Московский телеграф») альтернативный словесный портрет человека, похожего на князя Ю***.

По-моему, не самое слабое произведение русской литературы. Но забытое наглухо. Источник мнений сказал: дать по рукам некоторым крикливым глупцам, осмелившимся бросить тень, — СНОП ответила: есть! — и текст изъяла из обращения. Как реакционный. Как злой, глупый, грубый пасквиль — подумать только — на Пушкина!

Прошло 170 лет, ровно, — и ни для кого не имеет ни малейшего значения, что не на Пушкина и не пасквиль. А всё-таки приятно дать обруганному автору оболганного текста (оболганному — обруганного) — как литератор литератору — ещё один шанс, хотя бы и бесполезный.

Вот и воспроизведём. Прямо по журналу. Верней, по тетрадке с приложением к нему — «Новый живописец общества и литтературы». (Время было такое, — некогда пошутил В. Ш., — что литература писалась через три т. Ещё и пару ятей — для колорита — сохраним.)

№ 10. Май 1830. Печатать позволяется. Москва, Июня 2 дня 1830 года. Ценсор Сергей Глинка.

УТРО В КАБИНЕТѢ ЗНАТНОГО БАРИНА.

Подлецов, секретарь князя Беззубова (входит в комнату с портфелем). Двенадцатый! А его сиятельство ещё изволит почивать! Заспался что-то сегодня... видно, где-нибудь зашалиться изволил (улыбается) — а пора бы перестать, кажется, и не под лета... (Испугавшись, осматривается во все стороны.) Экой я дурачина! говорю так громко и не подумаю, что здесь стены слышат! (Громко.) Слава Богу! Его сиятельство так свеж, бодр и при высоких душевных качествах отличён от Бога и телесною крепостью...

Без разминки. Мячик в игре, правила как на ладони: род — драматический, жанр — под старину: сатира. Фамилии-то — вопиют! и первый же персонаж чистосердечен, как на открытом процессе. Скетч. С вежливым поклоном в сторону автора «Горя от ума». С оригинальной формообразующей догадкой: утро в России — долгое, до самого обеда, фабулы же, как правило, одноактны. Другие потом попользуются: кто напишет «Утро помещика», кто — «Утро делового человека». Итак, монолог секретаря.

(Вынимает бумаги из портфеля, рассматривает и раскладывает.)

Прошение подрядчика Тугосумова — сюда, под правую ручку его сиятельства! Дело о сиротах Жалостиных — прескучное и пресухое! Но — за них ходатайствует этот всеобщий стряпчий, граф Любимов... Хм! Старшей-то сиротке, говорят, шестнадцатый год... Прошение купца Плутовского о перетраченных им деньгах — перетраченных! Трату к трате надобно бы, а без того... Правда, я уже имею от него... Да, что он разбойник! За десятитысячную претензию отподчивал меня только завтраком... Можно бы и обед, да ещё и порядочный, сделать! Нет, любезный! стара штука: нынче знают расчёт очень хорошо! Честный секретарь берёт ныне, по крайней мере, 10 процентов на сто, а побессовестнее — так в старых претензиях только 10 процентов оставляют просителю. И не справедливо ли требование? Ведь дела приказные составляют имение секретарей и судей; что ж за имение, если оно и десяти процентов не даёт?

Про взятки мы читали — правда, давно — у Капниста, вскоре прочитаем у Гоголя, далее везде. Но вот эту-то идею — буквально эту: что государство есть частная собственность бюрократии — приписывают, если не ошибаюсь, Карлу Марксу и ещё восторгаются: какой мыслитель пронзительный! как рентгеновским лучом по загнивающему капитализму полоснул! Однако на дворе лето 1830 года, Маркс осенью пойдёт в первый класс гимназии Фридриха-Вильгельма в городе Трире. Ау, Карлуша! Привет из Белокаменной! Успехов в учёбе!

Впрочем, доходы ныне становятся плохи у всех — и у нас тоже... (Тихо.) Ещё таки у таких начальников, каков наш, — дай ему Бог здоровья, — можно потрудиться...

Камердинер князя (идя через кабинет). Здравствуйте, Сидор Карпович!

Подлецов (дружески жмёт ему руку). Иван Иванович! здоровы ли вы?

Камердинер.Только не выспался —

Подлецов. А вот понюхайте табачку. (Нюхают.) Ну! что князь, встал?

Камердинер. Да, уж раза три зевнул и погладил свою моську.

Подлецов. Скоро ли изволит выйти?

Камердинер. Да как рассудится — может быть, сию минуту, а может быть, ещё с часок понежится.

Подлецов. Хорошо барам!

Камердинер. Бог знает! Секретарям их, думаю, лучше —

Подлецов. А камердинерам ещё лучше секретарей —

И т. д. Тире, завершая реплику, обозначает, надо думать, интонацию, передаваемую обычно многоточием. Дальнейший разговор пропустим. Тут всё ясно: эти двое работают в контакте и вынуждены делиться своим влиянием на патрона, хотя и без особой охоты, поскольку клиентура у каждого своя. Но вот камердинер уходит, появляется третий персонаж.

(Дверь потихоньку открывается.)

Подлецов. Кто там?

Честнов (чиновник). Вы приказали приготовить бумаги, и я принёс их.

Подлецов (гордо). Да, сударь, пора вам принесть; Князь уже спрашивал их, и я удивляюсь вашей беспечности...

Честнов. Я просидел за ними всю ночь и едва успел; вы изволили так поздно отдать их: письма было множество —

Подлецов. Вы хотите служить и осмеливаетесь умничать? Знаете ли, сударь, что вы не должны сметь говорить против вашего начальника, ничего говорить!

Славная, между прочим, фраза. Опять прокрутим немного вперед. Резюме первой половины диалога: Подлецов своими обязанностями манкирует; вся бумажная работа взвалена на Честнова; Князь, их принципал, дошёл до того, что подпись на документах ставит вверх ногами: старческая сонливость. Вот с этого места продолжим.

Подлецов. Да, это, верно, ошибкою; хорошо, извольте идти... Что ж вы мешкаете? что ещё вам угодно?

Честнов. Я... осмеливался...

Подлецов. Да долго ли ещё вы будете осмеливаться?

Честнов. Я осмеливался просить вас сказать его сиятельству о моём недостаточном жалованье...

Подлецов. Какая жадность, какая дерзость! Вы ещё недовольны выданною вам наградою?

Честнов. Войдите в моё положение! Вся награда состояла в ста рублях, и уже этому скоро год будет... больная жена, пятеро детей...

Подлецов. Вся награда сто рублей — скоро год — больная жена — пятеро детей! Да как вы смеете всё это говорить? Кто вас просил жениться, а жену вашу быть больною? И на что у вас такая куча детей, когда есть нечего?

Вот как бывает. Какое занятие — литература. Напишешь — и доволен, потираешь руки: всего двумя репликами вывернул отрицательного наизнанку; реализму, конечно, в ущерб: в жизни отрицательные вслух такого не говорят — на то и гротеск: ради лёгкого комического эффекта. А пройдёт время — наступит минута — услышишь эти самые слова, тебе же сказанные в лицо. Что ни сочини — всё сбудется, стоит только притормозить.