Изгнанник вечности (полная версия) (СИ) - Страница 159
Прежние технологии забывались, утрачивалась сама философия того, как и для чего это должно было строиться или делаться. Покойников начали бальзамировать и складывать в капсулы. Там их тела не горели, но и не гнили, высохшие от соли. Люди помнили предания, где шла речь о возвращении к новой жизни после полета к звездам…
Откопанного Белого Зверя изменили — поскольку тот удар молнии повредил голову льва, ему сделали человеческое лицо, посвятили некоему своему монарху и назвали Отцом Ужаса… Что-то похожее случалось повсюду: на руинах былого строилось новое, после гибло и оно. Но приходили новые и новые поколения и приспосабливали всё под свои нужды, и уже трудно было понять, где здесь начало, а где конец. Нас забывали… да что там — мы сами забыли себя! Мы дичали чем дальше, тем страшнее. И вот — пришли к тому, к чему пришли, уже в открытую убивая друг друга внутри одного государства…
«Убивая?! — растерялся Рарто, да и остальные ученики Паскома стали переглядываться. — Неужели тот мир, который он выдумал, все же стал реальным?!»
— Да. Стал…
Струи мягко поставили вновь прибывшего на хрустальную поверхность и померкли.
«Что ж, Фирэ, у тебя свой путь — ступай. Мы свидимся еще. И здесь, и в мире грубых форм, — Паском кивнул, и силуэт самоубийцы растворился у подножия Мирового Древа. — А к вам у меня будет большая просьба»…
Ученики оживились. Все они помнили тринадцатого ученика и его попутчицу, все любили их, и больше всего к ним были привязаны Рарто со своей спутницей, они-то первыми и заговорили о помощи не Взошедшему другу.
«Вам всем приходится время от времени воплощаться, чтобы помогать вашим ученикам. И хотя вы очень редко делаете это, я попрошу каждого из вас об одолжении. Как только вы окажетесь в том мире, напишите послание Алу… Пусть это будет… скажем, какая-то священная книга! Двадцать пять священных книг, считая и мой вклад. Двадцать пять священных книг, написанных на том языке, в чьем народе вы воплотитесь. Так больше вероятности, что хотя бы некоторые дойдут до адресата. Собрав их воедино, объединив все религии мира за счет перекликающихся между собой сентенций, Ал и его ученики прозреют и снова вернутся на путь Восхождения, оставив бессмысленные распри. Излечение начнется не сразу, но оно начнется, и этому поспособствуем мы с вами. Обещаете ли вы сделать это?»
«Да, Учитель! Мы все сделаем для Ала и Танрэй!»
И ни на мгновение не замешкался ни один из Взошедших учеников Паскома…
1177 год от Р. Х., Центральная Италия, Тоскана, к юго-западу от Сиены.
Что забыл он на этом холме? Кто шепнул ему: «Гальгано, ступай на вершину Монтесьепи и жди!»? Чего ждать?
Рыцарь Гвидотти сжал рукоять древнего меча, его неразлучного товарища, свидетеля и участника кровопролитнейших столкновений с теми негодяями, которые, заискивая перед германскими императорами, осмелились пойти против самого Папы!
Гроза медленно двигалась в сторону Сиены, и все же ливень еще хлестал воина и его вороного коня.
Ветер вдруг поменял направление, и жеребец испуганно захрапел. Подпрыгивая, он пошел боком, выкатив кровавые зрачки и тихо взвизгивая, чисто поросенок под ножом. Гвидотти осадил его, но скакун дрожал всем телом.
— Да что с тобой, дьяволово ты порождение?! — выбранился рыцарь и оглянулся.
Серая тень метнулась в придорожные кусты. Вот как! За ними по пятам идут волки!
Лязгнул, покидая ножны, верный меч. Однако ветер снова изменился, да и преследователь более не показал носа на дороге. Вороной фыркнул последний раз, озлобленно хлестнул себя и наездника мокрым хвостом и припустил под плеткой к холму.
Верхушка холма состояла сплошь из базальтовых глыб. Чтобы не мучить коня, Гальгано Гвидотти спешился, стреножил его и оставил пастись внизу, а сам, как велел загадочный голос, поднялся наверх, скользя по мокрой земле.
Ливень давно уже прекратился, а сумерки все еще пахли дождем. Вскоре и вовсе стемнело, похолодало. Ругая себя вполголоса, рыцарь снял с плеча щит, с досадой воткнул его заостренной частью в расщелину и сел на камень. Обитая кожей «капля» щита хоть немного, но защищала хозяина от порывистого и промозглого ветра. Неласковой выдалась осень в нынешнем году! Время от времени Гальгано посвистывал и, услышав в ответ булькающее конское ржание, успокаивался.
И тут между камнями невдалеке снова мелькнула светло-серая тень.
— Гальгано, — услышал он мужской голос за спиной.
При свете половинки луны там стоял незнакомец в одежде монаха.
— Кто ты? — насторожился Гвидотти, но и одного взгляда ему хватило, чтобы понять, что монах безоружен, а потому неопасен, да и в голосе его не таилось никакой угрозы.
— Мое имя Габриелло, я из Сиены. Не беспокойся, это моя собака, а не волк. Все отчего-то принимают ее за волка и боятся, хотя иная собака по свирепости своей не уступит серому, — монах усмехнулся и подошел ближе. — Я пришел рассказать кое-что о твоем мече.
— Что не так с моим мечом и почему ты не обращаешься ко мне как к синьору?
— Если я обращусь к тебе как к синьору, станешь ли ты внимательнее слушать то, что я тебе скажу?
Он сбросил капюшон с головы и вблизи оказался совсем еще молодым парнем с тонкими, аристократичными чертами лица и длинными волосами — не очень светлыми, но и не темными. Собака размером с телка подбежала к нему и встала у ноги. Но она и в самом деле как две капли воды походила на волка — если она не волк, то вороной рыцаря Гвидотти — не конь!
— Однажды твой меч убил того, кто был твоим отцом…
Гальгано растерялся. Его отец жив по сей день! Или этот монашек намекает…
— Ты пытаешься опорочить мою мать?! — рыцарь схватился за рукоять своего меча, готовый сейчас же наказать хулителя.
— Постой, Гальгано. Постой-те, синь-ор Гвидотти, — нарочито отчеканивая каждый слог, повторил Габриелло. — Я понимаю, что человеку, понимающему Священное Писание буквально, будет трудно осознать, что кроме черного и белого в этом мире еще как минимум семь цветов и совсем уж бессчетное число оттенков. Но постарайтесь хотя бы минуту послушать того, кого ваш практичный рассудок уже записал в еретики! Этот меч потом убил и вас, синьор. Вернее, вы сами проткнули им свое сердце, решив, что ваша доблесть посрамлена…
Гвидотти уже хотел уйти. Это не еретик, это просто сумасшедший, пусть бредит дальше. Но вдруг в голове его сложилась отчетливая картина: он бьется, держа в руках этот самый меч, с молодым мужчиной в легких черных доспехах. На голове противника вороненый шлем в виде морды волка или шакала. И не хочет меч разить его, как не хочет лук в виде скорпиона в руках у волкоголового пускать стрелу в Гальгано… А когда отряды тех, кого с трепетом величали демонами пустыни, разбиты наголову армией богини Исет, Гвидотти в отчаянии поворачивает собственное оружие против себя!
— Что это? — вскричал рыцарь, возвращаясь в свой мир, на холм Монтесьепи.
— Это всего лишь одна из твоих прошлых жизней, Гальгано. Только одна — но и в ней ты успел натворить такого, что не можешь остановиться по сей день. Хочешь узнать, что делал твой меч еще? Еще раньше?
— Нет! — вскрикнул рыцарь, отшатнувшись от монаха, но калейдоскоп воспоминаний уже обрушил на него битое стекло картинок былого.
Вот неведомый мир (память подсказывает: Гатанаравелла, город на погибшей Але), и высокий стройный мужчина разит этим самым мечом каких-то людей — вооруженных, безоружных, женщин, мужчин… Вот он же на планете, которую его сородичи зовут Колыбелью, а он — Пристанищем или Убежищем, с мечом в руке возвышается над лежащим в луже крови правителем.
«Меч Тассатио, Гальгано! Это меч мятежного Тассатио!»
Оружие не бывает мирным. Оружием нельзя восхищаться так, как всю жизнь восхищался своим мечом Гальгано Гвидотти. Он даже не помнил прежде, он вспомнил только сейчас, как попал к нему этот меч: его подарил мальчишке старый друг деда, синеглазый сиенец, который любил говаривать «у нас на Сицилии» и, кажется, в самом деле был родом оттуда. Да-да, у этого пожилого вельможи были длинные светло-русые волосы и аккуратная бородка клинышком на породистом лице, а уходя, он красиво набрасывал на плечи роскошный плащ-паллиум из ярко-красного шелка, на котором золотом были вышиты бык и змея. Змея кольцом обвивала быка, ухватив саму себя за хвост. Вот как отчетливо вспомнилось все, что видел юный Гальгано, нынешнему бесстрашному рыцарю Гвидотти! И, кажется, тот вельможа-сиенец не захотел, чтобы мальчик запомнил его как дарителя меча, затуманил его память… Это было какое-то колдовство!