Избранные сатирические стихотворения - Страница 5

Которые все делают Собща, а не вразброд, Тогда б нужда и нищенство Не смели их смущать;

Когда б держались люди все Той муравьиной мудрости, Не ведать бы зловонных им Подвалов и углов;

Тогда они не стали бы Больным, гнилым картофелем И рыбой ядовитою Питаться круглый год;

Тогда они не знали бы Болезней заразительных… Я, Глупость всемогущая, Я корень всех их бед,

А ведьмы эти самые Сильны моею помощью… Кто прав теперь, скажите же Вы, старые карги!"

И в пояс перед Глупостью Старухи стали кланяться: "Ты мать наша, кормилица! Нам нечего скрывать.

Нам без тебя, сударыня, Нигде бы ходу не было…" Старухи вновь отвесили Поклон и прочь пошли…

— Так вот какая птица ты1 Косясь на Глупость, путник наш Идет и думу думает: С тобой дремать нельзя.

IV

Шел коротко ли, долго ли Сорвиголовый по лесу, Вдруг видит на поляне он Семь теремов стоят.

У терема у каждого Был, впрочем, вид особенный; Известно: нет товарища На вкус или на цвет.

Едва перед площадкою, Где терема построены, Остановились путники, Как из семи ворот

Семь великанов выбегло… По виду и наряду их Мужчины или женщины Понять нельзя никак.

Сорвиголовый несколько Смутился, их увидевши, Но Глупость захихикала И слово начала:

"Не бойся, храбрый недоросль! Меня не испугался ты, Так стыдно пред вассалами Моими унывать…"

— Какие ж это чучелы? Воскликнул сын исправника. "Семью грехами смертными, Мой милый, их зовут,

Страшны они по облику, Но если рассудить, То по моей лишь милости Открыт им доступ в мир;

Им для разнообразия Даны названья разные, Хоть, в сущности, от Глупости Они родились все.

Вот этот, что насупился, Людьми зовется Гордостью. Глупей он на сто градусов Других пороков всех,

А потому и чванится. Во все пустые головы Ему дорога скатертью Открыта целый век.

Дурак всегда тщеславится Имением наследственным, Наследственною глупостью, Хоть с ним бывает так:

Богатства все наследные Он скоро пустит по ветру, Но с глупостью фамильною До смерти проживет.

Так знай же ты, боярский сын, Все глупое заносится, Все глупое спесивится И задирает нос.

Вот грех второй. Вы Скупостью Его все называете, А этого не знаете: Он тоже мой сынок.

Лежит на сене глупый пес, И сам сенца не пробует, И им ни с кем не делится. Вот Скупость какова.

Лежит она на золоте, А умирает с голоду; У ней добра и счету нет, А в рубище сама.

Мной разума лишенная, Она на свете мается, Проклятая, дрожащая За каждый медный грош.

Вот Зависть — третье чучело, По глупости бессильное И — тоже мое детище. Завидует оно

Богатству, знанью, разуму, А потому не любит их Оно по скудоумию, А это мне с руки.

Вот это, видишь, с красными Глазищами чудовище: То Гнев. Он вместе с Жадностью Лишь мной руководим.

Мутит он, ссорит нации, Ведет их стена на стену И трупами кровавыми Их устилает путь.

Я, Глупость всемогущая, Стада людей уверила, Что Гнев в союзе с Жадностью Войною называются И к славе приведут.

И льется кровь озерами, И, мною обезумлены, На братьев братья бешено Кидаются в бою.

И гибнут силы юношей, Слабеет поколение, А я-то, вездесущая, Лишь знай себе смеюсь.

Вот два греха последние: Один зовется Роскошью, Живет на счет голодного И загребает жар

Руками глупой бедности… А грех последний — Леностью С рожденья называется И целый век свой спит.

По моему велению Зевает он за книгою И дремлет за работою, Раскрыть не в силах глаз.

Нет дров — на солнце греется, Нет солнца — так обходится… Вся Азия той леностью Давно заражена…

Так властвую над теми я Семью грехами смертными И в страхе человечество Посредством их держу.

Я Глупость всемогущая! Без воли без моей И волоса единого У вас не упадет.

Что б умники ни делали И ни творили гении, Земной весь шар опутала Сетями крепко я.

Все люди, мне покорные, В таком прогрессе движутся: Едва вперед шаг сделают И три шага назад!.."

V

В душе Сорвиголового Страх тайный шевелиться стал: "Ты, Глупость, чего доброго, Всех бед земных беда!"

Идет он и сторонится От спутницы привязчивой, А Глупость сзади тащится, Как тень его, везде.

По свету добрый молодец Бродил два года с месяцем, Видал столицы шумные И много разных стран;

Но всюду, где являлся он, Встречалась Глупость с почестью, С пальбой, с трезвоном радостным, Как самый первый гость.

Пред ней все двери отперты, Все головы отворены; Входи и знай хозяйничай В домах и головах.

Под разными одеждами, И формами, и званьями Она распоряжается Народом, как детьми;

Цинически-отважная, Настойчиво-упрямая, Незваная, продажная Является везде

Там в виде проповедника Во славу папской святости, Здесь с палкою фельдфебеля Из прусской стороны.

То классиком является С латынью вкупе с розгами, То публицистом бешеным С доносом на губах.

И всюду, где пройдет она, Народ пред ней склоняется И голову ослиную Венчает часто лаврами…

Так понял добрый молодец, Бесстрашный сын исправника, Что Глупость — та лиха беда, Которой он искал.

Так понял добрый молодец "Суть жизни" и немедленно Вернулся в дом отеческий Совсем уже другим.

VI

Исправник и исправница Встречают сына милого, Встречают, удивляются, Что больно стал умен.

И прежде был со смыслом он, Теперь же — даже страх берет: Ума — палата выросла, Рукою не достать.

Исправнику с исправницей Обидно даже сделалось, Что сын, сын их единственный, Их выше головой.

Родители в волнении: "Не учат куриц яйца, И уши выше лба расти Не могут у людей".

Весь город полон ужаса От старого до малого… Белугой взвыли граждане "Медвежьего Угла":

"Да разве это водится, Да разве это слыхано, Чтоб в нашем глупом городе Жил умный человек!..

Позор такой нельзя терпеть! В острог Сорвиголового, В острог и прямо "в темную" Засадим светлый ум!.."

В острог и посадили бы, Когда бы не отец: Нельзя ж детей исправника Без всякого суда

Упрятать в арестантскую!.. И стали думать граждане, Как от заразы умственной Себя освободить…

Они бы, верно, думали Без пользы и до сей поры, Да Глупость всемогущая Их от беды спасла.

Исправнику с исправницей Она благой совет дала, Чтоб сына от излишнего Ума освободить.

Советчица потрафила, Советчицу послушались, И для Сорвиголового Открылся новый путь.

В губернский город недоросль Отправился с родителем И отдан был к учителю Гимназии классической.

Там умника великого Для умоослабления С утра сажали до ночи За греческий букварь;

Долбить его заставили Язык великой Греции С латинскою грамматикой Упорно, по пятнадцати Часов во всякий день.

А чтобы отупление Быстрее подвигалося, То в виде развлечения Дозволили ему

Издания российские, По выбору особому, Читать в часы свободные От греческой долбни.

И вот пред ним явилися Изделья, подходящие К системе исправления: Гилярова-Платонова,

Каткова и Краевского И наконец Суворина, Столь смело овладевшего Булгарина пером.

Такими журналистами Приниженный, измученный, Учителем классическим Задавленный вконец,

Тупеть Сорвиголовый стал, Расслабивши мозги "Печатью" усыпляющей, Латынью одуряющей;

Год от году тупеет он В познанье книжной мудрости, От вечного зубрения Двух мертвых языков.

Когда же в дом родительский Вернулся он на пятый год, Везя диплом блистательный, Весь город ликовал,

Перерожденью "умника" С восторгом аплодируя: От каблуков до маковки Он идиотом стал.

А Глупость всемогущая Над ним лукаво тешилась: "Скажи-ка, добрый молодец, Доволен ли ты мной?"

Шипела распроклятая: "Скажи-ка, добрый молодец, Кому на свете плохо жить? Кому и отчего?"

1871