Избранные произведения в двух томах. Том 2 - Страница 135

Да. И хоть первую в жизни скважину ты буришь, хоть десятую, хоть тридцатую, — никогда не суметь тебе остаться спокойным в этот решающий час испытания.

Вот как оно бывает…

Иван Еремеев, отогнув рукав брезентовой робы, взглянул на часы.

Посмотрел на часы и Платон Андреевич.

И секретарь райкома Егор Алексеевич Терентьев тоже посмотрел на свои часы…

Но ему-то зачем? Может, просто захотелось узнать, сколько натикало, который час?

Ведь ему не понять было, зачем смотрят на свои часы главный геолог Хохлов и буровой мастер Еремеев. Он не мог понимать того, что понимали они.

Из отводной трубы по-прежнему лился глинистый раствор.

Но он не темнел, хотя по расчету времени все два с половиной километра столба уже должны были выйти на-гора.

Может быть, вот сейчас он начнет темнеть? Еще через несколько секунд? Через минуту?..

Но струя наоборот становилась все светлее, все прозрачней и чище.

Это шел уже не глинистый раствор.

Это шла вода. Пластовая вода.

Вода…

А они все стояли, как завороженные, не отрывая глаз от разинутого жерла, еще на что-то надеясь. Или уже ни на что не надеясь — а просто окаменев, не желая думать, не желая верить, не желая отдать себе отчета в том, что было уже ясно.

Терентьев оборотился к Платону Андреевичу. На лице его была тревога. Не то чтобы он уже догадался обо всем, но он инстинктивно почувствовал неладное, уловил смысл этого гробового молчания вокруг, эту всеобщую онемелость и неподвижность.

— А… — начал он, видимо собираясь о чем-то спросить. Но так и не спросил.

Платон Андреевич Хохлов круто повернулся и зашагал прочь. К машине.

Походка его, как обычно, была размашиста и тверда. Голова величаво вскинута. И никто не мог заметить, как бледен его лоб и как незрячи глаза.

— До свидания, — сказала Нина Викторовна Ляшук стоящим рядом людям. Она прощалась сама, но, вероятно, она еще сочла необходимым сделать это и от имени своего коллеги. Заторопилась ему вслед.

Егор Алексеевич Терентьев, постояв еще минуту на месте, начал молча пожимать руки остающимся здесь товарищам. Ивану Еремееву, Густаву Ланкявичюсу, Мите Девяткову — всем, кого он знал, всей буровой бригаде.

Потом направился к каротажникам. Теперь к ним уже можно было подойти. Красные флажки убрали. Он им тоже крепко пожал руки.

Дверцы «Победы» захлопнулись. Машина тронулась.

Детвора, до сих пор как стая воробьев сидевшая на пригорке, взвилась и побежала к селу. Переговариваясь меж собой, двинулись и остальные сторонние зрители. Старики, кто с клюкой, кто без клюки, заковыляли позади всех.

Директор совхоза «Скудный Материк» Трофим Петрович Малыгин подошел к отводной трубе.

Из нее по-прежнему несильной струей текла вода.

Трофим смочил палец в струе, потом сунул его в рот. Пососал задумчиво, скорчил гримасу, отплюнулся.

Удивленно сказал:

— Соленая.

Иван Еремеев и дизелист Нырков ушли с буровой вместе. Они не сговаривались, а просто угадали обоюдное намерение: напиться.

По счастью, сельповская лавка оказалась не на замке, а открытой, и Макарьевна не сидела дома со своей поясницей, а находилась при исполнении служебных обязанностей, торговала.

Прокофий Нырков предложил купить пару бутылок и усидеть их где-нибудь в укромном месте: либо у Ивана дома, либо где он сам проживал.

Но Ивану домой не хотелось. И к Ныркову идти не лежала душа. Он сам не знал, чего ему хотелось. Ему вдруг все на свете опостылело.

— Макарьевна, налей-ка нам, — сказал он. — Мы тут, у тебя, выпьем…

Макарьевна полезла под прилавок. Она там держала в секрете свой распивочный кафетерий, потому что не всяк закупал товар оптом, а ресторана в Скудном Материке покуда не имелось. И теперь уж наверняка не предвиделось.

Оттуда, исподнизу, она выставила им на прилавок два граненых стакана, налитых в аккурат до половины. Дала им по конфетке «Весна» — закусить.

— Ну, будем… — Иван чокнулся с дизелистом.

— Будем, — ответил тот.

К сожалению, другого, более торжественного тоста, под который следовало бы выпить, у них не оказалось. И вообще, все бы, конечно, иначе было сегодня, если бы выпала им удача: был бы праздник как праздник, веселье как веселье, и не уединялись бы они вдвоем, и не торчали бы тут, в этой темной сельповской лавке, воняющей селедкой и копеечным мылом…

Но праздник не случился. И пили они не с радости. И ничего более определенного они не могли сейчас сказать друг другу, чокаясь гранеными стаканами, кроме этого: «Будем». Будем здоровы. Будем живы — не помрем.

Опрокинули.

Иван Еремеев закусил «Весной».

А Нырков, который был знаток, выпив, еще долго держал губы колечком и подыхивал — хы, хы, туда-сюда, вроде своего дизеля.

Потом сказал хозяйке заведения:

— Видать, Макарьевна, винцо твое в воде купалось, да не обсохло…

— Что ты!.. — возмутилась Макарьевна и даже вся зарделась от напраслины. — Ведь только что, при вас, откубрила.

Нырков лукаво подмигнул ей.

Уж наверное имела Макарьевна свой интерес, содержа этот тайный кафетерий. А кому не нравится — катись подальше…

Но хоть ее винцо, может, и впрямь купалось, а Иван от него довольно быстро захмелел.

— Плохо, Проша, — сказал он дизелисту. — Плохо.

И облокотился сокрушенно на прилавок, голову подпер кулаком.

— Ладно, не расстраивайся, — начал утешать его товарищ. — Ну что плохо? Мы-то чем виноваты?.. Точку не мы выбирали — геологи выдали. А наше дело телячье: где укажут, там и бурим… План по проходке мы дали. График опередили. Аварий не имели. Свое сполна получим… А начальство — пускай оно само про себя выясняет, кто виноватый. Верно?

Однако Прокофий Нырков хорохорился только для вида, лишь затем, чтобы успокоить горюющего бурмастера.

И хотя действительно не сами они, рабочий люд, выбирают себе место, где вкалывать; и хотя на самом деле требуется от них только выдать положенный метраж, уложиться в смету и чтобы никаких там чепе; и хотя впрямь то, что скважина оказалась пустой, никак не могло повлиять на их законный заработок (наоборот, еще и премия будет за досрочную проходку), — все равно ни одному из них не могло показаться безразличным то, что выявилось сегодня, то, чем завершился их долгий и ладный труд.

Это уже было явлением другого порядка, которое не измеришь никакими деньгами. Разведчики — они особо чувствительны на такое.

— Повтори нам, Макарьевна, — распорядился Нырков.

Она снова слазила под прилавок, повторила.

— Значит, не повезло вам, ребята? — сочувственно спросила она, когда вылезла наружу. — Не нашли нефть?

Оказывается, и она уж все знала, Макарьевна, хотя при них никто сюда не заходил, а сами они разговаривали обиняками. Должно быть, раньше наведались, сообщили. В этом замечательном селе всегда и все было известно. Даже наперед.

— Не твоего ума это дело. — Нырков строго на нее глянул. А чтобы не обиделась, приказал: — Наливай третий, мы за твое здоровье пить будем…

— Спасибо, — растрогалась Макарьевна и, налив третий, высыпала на прилавок целую пригоршню «Весны».

Потом, утерев рот, скрылась в подсобке, пошла там чего-то ворочать, переставлять. Оставила их вдвоем.

— Понимаешь, — сказал Иван, — у меня ведь как раз третий год кончается по договору. Я думал — это последняя скважина будет. Потом уеду куда-нибудь, снова на Юг, что ли… Так могу ли я такое стерпеть, чтобы эта моя последняя — пустая? Ведь я их тут, на Севере, сколько пробурил — и ни разу промаха не было. А последняя — водой пошла…

Иван Еремеев смотрел на своего друга, и такая невыразимая боль сквозила в его глазах, что дизелист отвернулся даже, не мог вынести этого.

— Последняя… — повторил Иван.

— А ты продли договор. Еще на три года, — подал идею Прокофий. — Чем тебе тут худо? Будем дальше одной бригадой работать. На Югыд перейдем — там сейчас знаешь какой разворот! Одна скважина возле другой — сплошь нефть…