Избранные произведения. Том 2 - Страница 103
Винченца холодела от отвращения, когда сзади нее останавливался Карбони. Она была типичной венецианкой — продолговатые зелено-серые глаза, рыже-золотистые волосы. К счастью для нее, синьор Карбони предпочитал черноглазых южанок. Однако после истории с утопившейся недавно тут же, под окнами фабрики, в Большом Канале, кудрявой, как негритенок, Анитой, Винченца стала с ужасом замечать внимание синьора Карбони.
Почувствовав его сейчас у себя за спиной, она вздрогнула, и рука ее, выводившая розетку на голубом стаканчике, на мгновенье задержалась. Рисунок был испорчен. Винченца хотела костяным ножичком снять клей, но услышала за собой голос Карбони, каркающий, как у ворона:
— Брак!
Вслед за этим неожиданно последовал любезный щипок и шепот:
— Вечером на прогулку? А?
Винченца вскрикнула и резко мотнула головой.
— Нет!
Она взяла другой стаканчик, потому что прерывать работу во время замечаний мастера было особенно непозволительно, и опять услышала задыхающийся злой голос Карбони:
— Положите на место!
Это означало отказ от работы.
Винченца невольно повернулась к мастеру.
Хихикая и щуря глаза, он смерил ее довольным взглядом и после мучительной паузы сказал:
— Ну, ладно, ладно! Продолжайте! А после работы — в контору.
И пошел дальше.
«Уволена?» — молнией пронеслось в голове у Винченцы. И в глазах у нее встала картина: их темная, сырая комната, без солнечного света, освещенная только газом, на пороге двое полуголых ребят, которые так весело кидаются к ней в день получки, ожидая подарка, за пустым столом старик отец, который уже давно не может работать, над очагом мачеха, следящая за каждым грошем, заработанным Винченцей. Она уже давно нашептывает Винченце, что фабричным трудом много не наживешь, что фабрика с каждым днем пожирает настоящее богатство Винченцы — ее продолговатые глаза и золотые волосы, за которые иностранцы дали бы настоящие деньги. Если Винченца не дура, то ее мачеха, которая заменяет ей мать, даст ей последнее сокровище их дома — чудесную, с длинной бахромой, шаль. Даст, конечно, в долг, пока Винченца не заработает денег, чтоб приобрести эту шаль в полную собственность. Шаль принесет счастье!
Этой шали Винченца боялась так же, как синьора Карбони. Всякое замечание его неизменно вызывало у нее в мозгу призрак черной шали. И сейчас эта черная шаль встала у нее перед глазами, совершенно закрыв разноцветный стеклянный песок, который был перед Винченцей.
— Уволена?
И она засыпала красным вместо зеленого только что выведенную розетку.
— Брак! — каркнул Карбони над ней, подкравшись неслышно.
— В контору! — каркнул он еще раз.
Винченца не помнила, как она доработала этот несчастный день.
Как приговоренная к смерти стояла она у дверей конторы, в очереди с другими вызванными. В шумной толпе выходивших на волю рабочих она поймала несколько пугливо-сочувственных взглядов. За узкой дверью щелкали счеты и слышался каркающий голос Карбони. Ее вызвали последней. В конторе никого, кроме Карбони, не было. Луч надежды блеснул Винченце: кассира нет, значит, не расчет!
Карбони прихорашивал усы перед карманным зеркальцем, когда вошла Винченца. Перегнувшись через стол, он впился в нее глазами, и Винченце показалось, что глаза эти сделаны из отбросов стеклянного порошка, в которых все цвета перепутываются, давая противный, грязный цвет.
— По лагуне? В гондоле, самой лучшей! На Лидо! Там поужинаем! Хорошо? — со смаком выговаривал Карбони. — Взгляните на канал!
Винченца невольно посмотрела за решетчатое окно на Большой Канал. Там, мимо мраморных кружевных дворцов, по воде, отражавшей густо-голубое вечернее небо, плавно неслись гондолы, управляемые зоркими, стройными гондольерами в бархатных, расшитых золотом куртках. Звонкие веселые голоса, обрывки фраз на чужом языке, а издали откуда-то песня под гитару — доносились с канала. Даже всплески весел были слышны — теперь, когда фабрика молчала. Сытой, праздничной жизнью веяло с канала в это решетчатое окно фабрики-тюрьмы. Винченца привыкла проходить мимо этой жизни, как будто мимо разноцветного стеклянного песка, с которым она работала. Сейчас будто в первый раз она увидела эту жизнь.
— Поедем?
Черная шаль мачехи разостлалась перед глазами Винченцы, покрывая веселый Канал. Как концы бахромы этой шали торчали нафабренные усы синьора Карбони.
— Сейчас стемнеет! Поедем?
— Нет, — сказала Винченца. — Зачем вы меня звали?
Синьор Карбони сел.
— Я должен вас уволить. От вас зависит, чтоб я вас не уволил.
— За неделю у меня брака немного, — робко сказала Винченца.
— За брак вы платите! — засмеялся Карбони, — Не в браке дело, а в брате.
Он еще веселей засмеялся.
— Что с братом? — воскликнула Винченца.
— Я должен вас уволить, — строго сказал Карбони и встал. — Поедем?
Опять перед глазами Винченцы пронеслась сырая комната, испуганный отец, торжествующая мачеха — ведь теперь-то уж придется выходить на улицу! — плачущие дети, черная шаль. Винченца выпрямилась, отгоняя от себя эту картину. А за окном, на синем канале уже загорались огоньки и фонарики, и гондола, на которой пели, подплыла ближе.
— Я не поеду! — сказала Винченца, — Ради мадонны, скажите, что с братом?
— Ради мадонны! — засмеялся Карбони. — Вы сами прекрасней всякой мадонны! Ради вас я скажу, что я должен уволить вас, как сестру бунтовщика.
— Брат арестован?
Ноги подкосились у Винченцы. Карбони любезно подставил ей стул, делая попытку обнять ее. Винченца вырвалась из его рук. Она знала, что теперь судьба ее решена, что родственники арестованных увольняются с работы.
— Я вас не уволю, если поедете со мной, — вкрадчиво продолжал уговаривать ее Карбони.
— Давайте расчет!
— Как вам угодно.
Пальцы Карбони забегали по счетам. Высчитывая брак, он прибавлял, как всегда это делал, и, кончив, выкинул на стол несколько лир. Винченца собрала их и вышла. Вслед ей неслась ругань Карбони.
Винченца последний раз оглянулась на фабрику и пошла к пристани.
Паоло очнулся.
Сырая, мглистая ночь окружала его, как будто он плыл в осеннем ночном тумане, — только вместо свежего морского ветра со всех сторон веяло на него плесенью, к запаху которой примешивалась струя отвратительной вони.
Он лежал на камнях, покрытых скользкой, жирной грязью. Вверху и внизу, справа и слева и прямо перед его глазами стояла туманная темнота. Он протянул руку и наткнулся на мокрую стену. Тот же мокрый камень был справа и слева. Вся окружающая его темнота была камнем. В этом он убедился, как только прополз три или четыре шага в одну и другую сторону.
Все тело его ныло, голова болела, но он попробовал встать на ноги и тотчас стукнулся головой в тот же мокрый камень. Он повернул голову, и в последней, шестой стене, которую он еще не обследовал, вырисовались два пятна несколько более светлого тумана. «Одно пятно было внизу, у самого пола» — молниеносное воспоминание озарило Паоло, и он схватился за плечи, на которых еще ныли ссадины: в эту самую дыру его заставили влезть. Это была дверь в сырую, каменную ночь, которая его окружала.
Справа и повыше, ближе к потолку, было второе пятно — вторая дыра, совсем маленькая. Почему-то с ней сразу связалась мысль о свинцовой, обглоданной кружке с водой, как будто собранной с этих стен, — такая она была скользкая и заплесневелая. Но это была вода. И, вспомнив о воде, Паоло тотчас почувствовал, что губы его пересохли и потрескались от жажды.
Дворец дожей построен тысячу лет тому назад во время борьбы венецианцев с Пипином Коротким… Дворец дожей два раза горел. В 1309 году отстроен окончательно. По легендам, имя архитектора его было Календарь. Других архитекторов звали Жуан Добрый Панталеоне и Бартоломео.
В мире нет здания более остроумного, чем Дворец дожей. Первый этаж представляет собой ряд арок романского стиля. Второй этаж кажется вам кружевным. Но это, синьоры, не кружево, а настоящий мрамор. На этом мраморном кружеве воздвигается тяжелый третий этаж. Как он держится на такой легкой подставке? Это тайна архитекторов. Ни в какой другой стране так не умели строить в старину, как в Италии. Обратите внимание на скульптуру. Вот Ной, вот Адам и Ева, вот Сила, вот Благоразумие, вот Надежда, вот Благоденствие. Все эти добродетели были присущи венецианским дожам. Возьмите билеты для входа внутрь. Вход в залы стоит одну лиру. Вход в подземные тюрьмы, называемые каменными мешками, стоит всего пол-лиры. Вход на Мост Вздохов, по которому водили узников на допрос, стоит тоже лиру. Для детей половина.