Избранные произведения. Том 1 - Страница 105
С. Городецкий вспоминал, что это стихотворение он принес О. Туманяну 13 апреля 1916 г.
Арчак. Арчак — озеро в Западной Армении к северо-востоку от г. Вана. Сипан — вулкан в Западной Армении. В очерке «Разоренный рай» Городецкий писал: «А горы все понижаются, их очертания становятся все мягче и ленивее, опять краснеют сплошные поля маков. И вдруг ярко-синим треугольным лоскутом сверкает между горами Арчак — тихое озеро. Как мирно жили на его берегу, за оградами тополевых садов! Три тысячи было жителей. Земли было много. У кого турки отнимали земли, — тот шел на промысел к нам, в Баку. И вот все разрушено. Церковь осквернена. Семьдесят стариков и старух — все, что осталось. Зато растолстевшего воронья не счесть, костей не собрать, пепла не развеять. Всюду запустение. На полях согбенные фигуры беженцев, собирающих прошлогоднюю пшеницу» («Об Армении и армянской культуре». Ереван, 1974, с. 24).
Ван. Ван — город в Западной Армении, столица Урарту в IX–VI вв. до н. э. В 1915 г. Городецкий писал в статье «Город призраков»: «Ван — могила. Ван — беспредельное кладбище. Это город мертвых. Было больше ста тысяч жителей. Осталась только память о них — три-четыре тысячи беженцев. Были сады, дворцы, церкви, мечети, бани и десятки тысяч уютных, удобных, красивых по-своему домов, — остались от всего этого груды праха. Ванские дома — глинобитные, и, разрушаясь, они превращаются в землю» («Об Армении и армянской культуре», с. 32–33).
Сад. «За каждым домом был сад, — писал в статье «Город призраков» Городецкий, — взлелеянный своим хозяином. Алые там наливались яблоки. Сложная сеть каналов поила сады. И вот нет воды. Гибнут сады. Сгорают на жгучем солнце плодовые деревья» («Об Армении и армянской культуре», с. 33).
Ангел Армении. Масис — древнее название горы Арарат. Ахтамар — остров на озере Ван. Айастан — древнее название Армении. Надежда на возрождение попранной земли звучит и в публицистике Городецкого того времени. Он писал в очерке «Жизнь неукротимая»: «И вот тогда же, в этом крестном пути, я увидел, что, несмотря на все беды беженства, жизнь не прекращается, все идет своим чередом: дети родятся и растут, старики умирают, а девушки вставляют серьги в ноздри, чтобы дурной глаз не сглазил их красоты, и обмениваются кольцами со своими сужеными. По вечерам, на становьях, не раз я видел пляски, слышал пение и музыку. Слагался своеобразный быт в этой дорожной жизни, и ко всему привыкающий человек осваивался и с этими условиями, — словом, все побеждала, все преодолевала жизнь неукротимая. Из тех тяжелых дней вынес я светлую уверенность, что разоренный ванский рай восстановится скорее, чем можно этого ожидать, глядя на развалины: жизнь, ютящаяся в них, тому порукой» («Об Армении и армянской культуре», с. 48).
Двенадцатая книга стихотворений Городецкого, вышедшая в июне 1921 года и в общем довольно сочувственно принятая критикой. В рецензии П. Анапского, между прочим, было сказано: «Книга эта — сплошной гимн советской власти, «Серпу и Молоту и Труду»… В этой книге уже сказался яркий певец пролетарской революции, впитавший в себя тончайшие изгибы новой эпохи» («Советский юг», 1921, 29 октября). И. Оксенов также считал, что «развертывающаяся ныне великая социальная борьба» воспринята автором горячо и передана «местами с подлинным пафосом». Вместе с тем, по мнению рецензента, «в иных местах чутье изменяет поэту, или же у него не хватает поэтического напряжения, и вместо огненных слов выходят бледные трафареты» («Книга и революция», 1922, № 3 (15), с. 73). Наконец, Брюсов в обзоре «Вчера, сегодня и завтра русской поэзии» отнес Городецкого к числу «тех, кто нашли в себе живой отклик на современность. Его стихи — шаги вперед, а не топтанье на месте, именно в том, что он взялся за новые темы («Серп», 1921, стихи в бакинских изд. и др.). В технике творчества для самого Городецкого ново, что он усвоил себе некоторые приемы, прежде ему чуждые (например, свободный стих Верхарна), но в целом она осталась старой техникой символистов. Городецкий в этом не перешагнул через самого себя, а местами не вышел даже из того стихотворного фельетона, который губил целый период его творчества. Спасительность разрыва с символизмом сказалась только в способности влить свою поэзию в жизненное русло наших дней» («Печать и революция», 1922, кн. 7, с. 51).
Орфеям Севера. Стихотворение было напечатано 1 февраля 1920 года в бакинской газете «Трудовое знамя» (№ 48, с. 3) в несколько иной редакции. Оно заканчивалось следующими строками:
Амбалы. Под названием «Амбал» и в другой редакции опубликовано в газете «Коммунист». Баку, 12 окт., № 135.
Промысла. Городецкий называл Азербайджан «страной огня». В статье под этим названием он писал: «Для художника нефтяное производство — неиссякаемая тема. Своеобразной поэзией овеяны силуэты вышек и вся жизнь внутри них… В гигантских котлах, в бесчисленных трубах живет, дышит и преображается по воле трудовых рук носительница тепла, света и движения — нефть…» Илоты — здесь: рабы.
Кофе. А. В. Луначарский писал, что «Кофе» — «стихотворение значительное, полное сдержанного гнева и вместе с тем пленительное». Было впервые опубликовано в газете «Понедельник», Баку, 5 января 1920 г., в несколько другой редакции. В автобиографии Городецкий вспоминал: «В декабре 1919 года я прочитал в кабачке стихотворение «Кофе» про остров Яву, вскоре переведенное на английский, французский и голландский языки» («Мой путь», с. 327).
Тринадцатая книга стихотворений Городецкого, вышедшая в первой половине февраля 1923 года. Критика встретила книгу довольно разноречиво. Так, анонимный рецензент в «Бюллетене книг» писал: «И в умелом старорусском стиле автора, подчас довольно удачно обряжающем злободневный сюжет, и в изысканной рифмовке, и в его стихотворениях в стиле «омужиченного», «русифицированного» Маяковского — смотрит на вас не певец революции, а профессиональный литератор, взявшийся за очередную тему», и из всего сказанного делал неожиданный вывод: это «скорее агитационная, чем строго художественная книга» («Бюллетень книг», 1923, № 4, стлб. 56). Иначе оценил книгу Н. Изгоев: «Уже с 1920 г. Сергей Городецкий перешел в советский лагерь, стал писать о революции, воспевать ее. Больше того, сейчас он уже стоит в рядах тех поэтов, которые не только воспевают революцию, но и активно участвуют в советском строительстве… Много тщательно отделанных, стройных красочных стихов в книге, да одного очень, очень важного не хватает: не чувствуешь того, о чем говорит поэт… Сергей Городецкий знает, видит наш быт. Он слился с нашим бытом. Но мы знаем об этом не из его творчества, выраженного в «Мироломе» («На посту», 1923, № 1, стлб. 173–176). Очень высоко была оценена книга в анонимной рецензии, опубликованной в «Известиях»: «Сергей Городецкий — один из немногих поэтов старшего поколения, не только стоящий на «советской платформе», но и целиком приемлющий коммунистическую идеологию революционного пролетариата… Звучны, четки, образны и сильны стихотворения «Европа», «Набат», «Метель»… Пленительно молодое, свежее и светлободрое стихотворение «Индия»… Великолепны также «Русь» и «Красномосковье». В стихах т. С. Городецкого доподлинная современность; он отразил город сегодняшнего дня, его «настроения», его дыхание, и лейтмотив, основной тон этой отраженной поэтом современности — пролетарская революция, суровая, грозная и в то же время солнечная и весенне-ликующая» («Известия», 1923, 27 февраля). Много позже А. В. Луначарский оценил ряд стихотворений этой книги, связанных с темой Руси, как цикл «восторженных приветствий и признаний в любви к новой России» (ЛН, с. 46).