Избранное (ЛП) - Страница 72

Начиная с этого момента, сходство с повторяющимся сном прекратилось. Здесь не было безмолвствующей, ужасной семьи, за столом собралось много чрезвычайно веселых людей, которых я знал. И, не смотря на тот ужас, которым наполняло меня развитие событий во сне, сейчас я не чувствовал ничего подобного, хотя сцена и напоминала виденное прежде. Но я испытывал жгучее любопытство в ожидании того, что должно было произойти далее.

Чаепитие протекало в спокойной обстановке, но вскоре миссис Клинтон поднялась. В тот момент, как кажется, я уже знал, что она собирается произнести. Она обратилась ко мне и сказала:

- Джек покажет вам вашу комнату, она приготовлена для вас в башне.

При этих словах меня на мгновение вновь охватил ужас, подобный испытываемому во сне. Но он тут же прошел, и я снова не ощущал ничего, кроме жгучего любопытства, которое вскоре было удовлетворено.

Джон повернулся ко мне.

- Твоя комната расположена на самом верхнем этаже, - сказал он, - но мне кажется, ты будешь вполне удовлетворен. Извини, но дом полон гостей. Может быть, хочешь подняться и посмотреть ее сейчас? Как стемнело! Ты был прав, - скоро начнется гроза.

Я встал и последовал за ним. Мы миновали зал и поднялись по до боли знакомой лестнице. Затем он открыл дверь, и я вошел. И сразу же ощущение беспричинного ужаса вновь овладело мною. Не знаю, чего именно я боялся: я просто боялся. А затем в памяти всплыло имя, казалось бы, давно позабытое, и я понял, чего я боюсь. Я боялся миссис Стоун, могила которой со зловещей надписью: "Недоброй памяти", которую я так часто видел во сне, находилась как раз за лужайкой, простиравшейся под моим окном. Спустя время страх совершенно прошел; я, спокойный, в здравом уме, находился в комнате, в башне, так часто виденной мною во сне, среди знакомой обстановки.

Я осмотрелся, до некоторой степени чувствуя себя хозяином, и нашел, что по сравнению со сном, так часто виденным мною, здесь почти ничего не изменилось. Слева от двери стояла кровать, вдоль стены, изголовьем упираясь в угол, здесь же располагались камин и книжный шкаф; напротив двери, в стене, были два застекленных и забранных решетками окна, между которыми стоял туалетный столик, на четвертой стене был прикреплен умывальник и рядом с ним большой шкаф. Мой багаж был уже распакован, принадлежности туалета аккуратно разложены возле умывальника и на туалетном столике, а моя пижама - на застланной кровати. Но потом, с необъяснимой тревогой, я заметил два предмета, которые не присутствовали в моих снах: картина, масляными красками, изображавшая миссис Стоун, в натуральную величину, и черно-белый эскиз Джека Стоуна, таким, каким он приснился мне с неделю назад: болезненный, неприятный мужчина лет тридцати. Этот эскиз висел между окнами, глядя через комнату на другой портрет, расположившийся возле кровати. И чем дольше я смотрел на них, тем сильнее меня охватывало чувство страха.

Портрет изображал миссис Стоун такой, какой я видел ее в последний раз: постаревшей, увядшей и седой. Но, не смотря на очевидную слабость тела, она была на удивление полна жизни, исполнена злом, едва ли не выплескивавшемся с полотна. Зло сквозило во взгляде прищуренных глаз, на ее губах блуждала улыбка - улыбка демона. Вся она словно бы едва сдерживала радость, неистовую, злую радость; ее руки, сложенные на коленях, казалось, подрагивали от сдерживаемого тайного ликования. А потом я заметил надпись в левом нижнем углу и, заинтересовавшись художником, написавшим этот портрет, я наклонился и прочитал: "Джулия Стоун, работы Джулии Стоун".

Раздался стук в дверь, вошел Джон Клинтон.

- Здесь есть все, что тебе необходимо? - спросил он.

- Даже больше, чем хотелось бы, - сказал я, указав на портрет.

Он рассмеялся.

- Старая леди, с несколько грубоватыми чертами лица, - сказал он. - Насколько мне известно, это ее автопортрет. Я бы не сказал, что она хоть немного польстила себе.

- Но разве ты не видишь? - спросил я. - Это лицо нисколько не напоминает человеческое. Это лицо какой-то ведьмы, какого-то дьявольского существа.

Он взглянул более внимательно.

- Да, не очень приятное соседство, - заметил он. - Особенно по соседству с кроватью. Могу себе представить, какой кошмар приснился бы мне, если бы я лег спать рядом с таким портретом. Если хочешь, я прикажу его убрать.

- Если можно, - ответил я.

Он позвонил в колокольчик, и, с помощью слуги, мы сняли картину, вынесли ее на лестничную площадку и прислонили изображением к стене.

- А старушка-то весит порядочно, - заметил Джон, вытирая лоб. - Не удивлюсь, если у нее на душе скопилось порядочно грехов.

Меня тоже поразил необычайный вес картины. Я уже собирался ответить, когда бросил взгляд на свою руку. Вся ладонь была в крови.

- Я обо что-то порезался, - сказал я.

Джон издал странный звук.

- Мне кажется, я тоже, - сказал он.

Тем временем слуга достал носовой платок и вытер свою руку. Я увидел на его носовом платке кровь.

Джон и я вернулись в комнату и вымыли руки; но ни у него, ни у меня не было ни малейшего следа пореза или царапины. Мне показалось, что, обнаружив это, мы оба заключили некое молчаливое соглашение и не стали обсуждать случившееся. Смутные догадки приходили мне в голову, но я гнал их прочь. Возможно, мне только показалось, но Джон испытывал нечто подобное.

Духота и тяжесть в воздухе в предчувствии скорой грозы только увеличились после ужина; большинство гостей, среди которых были и мы с Джоном Клинтоном, пользуясь оставшимся временем, расположившись на аллее, окружавшей лужайку, пили чай. Темнело; ни мерцание звезд, ни свет луны не могли пробиться сквозь плотную пелену облаков, затянувших небо. Постепенно наша компания стала расходиться: женщины отправились в свои комнаты, а мужчины - кто в курительную, а кто - в бильярдную, так что около одиннадцати часов нас осталось только двое - я и Джон. Весь вечер мне казалось, что его терзают какие-то мысли, и как только мы остались одни, он решил ими поделиться.

- Слуга, который помогал нам снять картину, у него ведь тоже была кровь на руках, ты не заметил? - спросил он. - Я спросил его недавно, как он порезался; он ответил, что порез должен был быть, но, помыв руку, он не нашел никаких следов. Откуда же тогда взялась кровь?

Я убеждал себя не думать на эту тему, и мне это почти удалось; мне не хотелось возвращаться к ней, особенно перед сном.

- Не знаю, - ответил я. - Сейчас, когда картина миссис Стоун убрана из моей комнаты, меня это мало волнует.

Он встал.

- Странно, - пробормотал он. - Взгляни, и ты увидишь еще одну странную вещь.

Его собака, ирландский терьер, пока мы разговаривали, выбежала из дома. Дверь позади нас, ведущая в залу, была открыта, яркая полоса света протянулась через лужайку к железным воротам, к росшим позади нее ореховым деревьям. Я заметил, что шерсть у собаки встала дыбом, она ощетинилась, она рычала, она злилась и боялась одновременно; губы раздались, обнажив клыки, словно она была в любое мгновение готова броситься на нечто невидимое. Ни на меня, ни на своего хозяина она не обращала ни малейшего внимания; ощерившись, она продвигалась по траве к железным воротам. Здесь она остановилась, глядя сквозь решетку и продолжая рычать. Затем мужество, казалось, покинуло ее: она взвыла и, пятясь и не сводя глаз с решетки, направилась к дому.

- Это случается с ней несколько раз в день, - сказал Джон. - Она видит то, что ненавидит и боится одновременно.

Я подошел к воротам и выглянул наружу. В траве что-то двигалось, вскоре раздался звук, который я не сразу смог опознать. Потом вспомнил, что это такое: это было кошачье мурлыканье. Я чиркнул спичкой и увидел большого, пушистого синего персидского кота, ходившего кругами в непосредственной близости от ворот, вышагивавшего важно, высоко поднимая лапы, с торчащим вверх, подобно знамени, хвостом. Его глаза блестели отраженным светом, время от времени он опускал голову и принюхивался к чему-то в траве.