Избранное (ЛП) - Страница 62

Такая изоляция маленькой общины, сохранившаяся в наше время, как и на протяжении предшествующих веков, порождает своеобразную изоляцию личности, а потому вы нигде не встретите более независимых людей, чем среди населяющих Полеарн. Но они связаны друг с другом, как мне это всегда казалось, каким-то таинственным взаимопониманием: как если бы все они были членами древнего тайного общества, основанного и покровительствуемого силами видимыми и невидимыми. Зимние шторма, свирепствующие на побережье, очарование весенних дней, горячее лето, сезон дождей и осенней беспутицы, дали им могущество, которое, постепенно распространяясь среди них, наделила их силой творить добро или зло, изменяя мир, проявляясь как благотворно, так и самым ужасным образом...

В первый раз я оказался в Полеарне в возрасте десяти лет, маленький мальчик, слабый и болезненный, имевший проблему с легкими. Дела моего отца удерживали его в Лондоне, в то время как для меня обилие свежего воздуха и мягкий климат были основными условиями моего существования до достижения зрелости. Его сестра была замужем за викарием Полеарна, Ричардом Болито, уроженцем этих мест; так и случилось, что я три года, в качестве пансионера, провел здесь, у своих родственников. Ричард Болито жил в прекрасном доме, который он предпочитал дому священника, отданному им в аренду молодому художнику Джону Эвансу, настолько очарованному Полеарном, что он почти не покидал его. Имелось жилье с твердым навесом, открытое с одной стороны, специально для меня построенное в саду; здесь я жил и спал, проводя, таким образом, за стенами и окнами едва ли один час из двадцати четырех. Я проводил время на берегу залива с рыбаками, или бродил по поросшим дроком скалам, круто вздымавшимися по обеим сторонам глубокой лощины, в которой располагалась деревня, или возился на пирсе, или же устраивал с деревенскими мальчишками шалаши, подобные птичьим гнездам.

За исключением воскресенья и нескольких часов, ежедневно посвящаемых урокам, я мог заниматься всем, чем угодно, оставаясь на открытом воздухе. Эти уроки не заключали в себе ничего особо сложного: мой дядя вел меня узкой тропой, увитой цветами, сквозь дебри арифметики, делал приятные экскурсы в элементы латинской грамматики, и, прежде всего, заставлял меня каждый день давать ему отчет в правильно построенных грамматически предложениях о том, что занимает мои мысли, а также о времяпрепровождении. Если в качестве рассказа я выбирал описание своей прогулки вдоль скал, то речь моя должна была быть упорядоченной, а не расплывчатой, и содержать четкие заметки относительно увиденного. Таким образом, помимо прочего, тренировалась моя наблюдательность, поскольку он требовал рассказать ему о распустившихся цветах, о паривших птицах, о рыбаках в море, о шалашах на деревьях. Я безмерно благодарен ему за это, ибо умение наблюдать и ясно излагать свои мысли в доступной и понятной устной форме стали моей профессией.

Но в отличие от занятий понедельника-пятницы, расписание воскресенья выглядело более ужасным.

Темные искры кальвинизма и мистики тлели в душе моего дяди и заставляли ожидать прихода этого дня, внутренне содрогаясь. Его утренняя проповедь сулила всем нераскаявшимся грешникам вечный огонь; проповедь во второй половине дня, предназначенная для детских ушей, звучала не менее страшно. Я до сих пор помню его изложение доктрины ангелов-хранителей. Ребенок, говорил он, может считать себя в безопасности, окруженный вниманием ангела, но он должен остерегаться совершить проступок, из-за которого лицо его опекуна отвернется от него, ибо, как верно то, что существуют ангелы, защищающие нас, также верно и то, что существуют злые и коварные сущности, готовые обрушиться на нас; о них он говорил с каким-то особым удовольствием. Также я помню комментарии, высказанные им в утренней проповеди, по поводу резных изображений на алтаре, о которых я уже упоминал.

Здесь был ангел, принесший благую весть, и ангел воскрешения, кроме того - Эндорская волшебница и, на четвертой панели, сцена, занимавшая меня более прочих.

На этой четвертой панели (тут он спустился с кафедры, чтобы яснее указать на ее особенности) были изображены ворота, ведущие на кладбище при церкви Полеарна, и сходство, когда он указал на него, было поразительным. У входа была видна фигура в священнических одеждах, поднявшая над головою крест, как бы останавливая ужасную тварь, застывшую перед ним, и напоминавшую огромного слизняка. Это, в интерпретации моего дяди, был некий злой дух, - из тех, о которых он рассказывал нам, детям, - обладавших огромной властью и бесконечной злобой, противостоять которому в одиночку могут только те, кто имеют твердую веру и чистое сердце. Ниже шла надпись "Negotium perambulans in tenebris" из девяносто первого псалма. Здесь же мы могли видеть перевод, "моровое поветрие, бродящее в темноте", который был не совсем верным отражением латинской фразы. Это уничтожало душу, в то время как моровое поветрие убивало всего лишь тело: это было Создание, Существо, Сущность, обитающая в вечной Тьме, проводник гнева Божьего на неправедных... Когда он говорил, я видел взгляды, которыми обменивались прихожане, и догадывался, что слова его вызывают какие-то воспоминания. Кивки и шепот, шелестевший между ними, свидетельствовали о том, что они поняли его, и я, будучи любопытен от природы, не мог успокоиться, пока не выведал всю историю у своих друзей, мальчишек-рыболовов, когда на следующее утро мы, голые и замерзшие, грелись на солнышке после купания. Каждый из них что-нибудь знал об этом, и их рассказы складывались в страшную легенду. В общих чертах, она выглядела следующим образом.

Церковь, гораздо более древняя, чем та, в которой мой дядя пугал нас каждое воскресенье, располагалась от нее в трехстах ярдах, на участке земли, прямо над карьером, в котором добывали камень. Владелец участка снес ее, и выстроил себе дом из образовавшегося материала, включавшего, в довершение к совершенному богохульству, обломки алтаря; здесь он обедал и играл в карты. Шло время, он старел, становился все более и более меланхоличным, а по вечерам в его доме стали зажигать огни, горевшие затем всю ночь, поскольку его охватывал ужас - смертельный страх темноты. Однажды, зимним вечером, разразился ужасный шторм, какие прежде не видывали; он настежь распахнул окна и погасил светильники. На ужасные крики прибежали слуги, которые нашли владельца лежащим на полу, истекающим кровью, хлеставшей из горла. Когда они вошли, им показалось, что огромная черная тень оторвалась от него, проползла по полу, поднялась по стене и скрылась в разбитом окне.

- Он лежал, умирая, - сообщил последний рассказчик, - большой дородный мужчина, казавшийся теперь мехом, из которого выпустили вино, потому что та тварь выпила из него всю кровь. Вместе с последним вздохом он испустил крик, а кричал он те самые слова, что написаны на алтаре.

- Negotium perambulans in tenebris, - нетерпеливо сказал я.

- Может быть. Во всяком случае, что-то латинское.

- А что было после? - спросил я.

- Никто не желал даже ходить рядом с этим местом; старый дом сгнил и стоял в развалинах, пока три года назад мистер Дулис из Пензанса не отстроил его снова наполовину. Но его не слишком заботят такие твари, ни тем более какие-то латинские надписи. Он каждый день покупает бутылку виски и вечером напивается... Ого, мне надо поспешить домой к обеду.

Независимо от содержания истины в легенде, я, конечно, слышал о мистере Дулисе из Пензанса, и с этого дня он стал объектом моего пристального внимания, тем более что его участок примыкал к участку моего дяди. Сущность, блуждавшая в темноте, никак не возбудила моего воображения, я так привык спать один в своем убежище в саду, что нисколько не боялся. Вместе с тем, было бы весьма занятно проснуться в какой-нибудь неурочный час и услышать вопли господина Дулиса, происходящие от того, что Сущность напала не него.

Но постепенно история эта стерлась в моей памяти, вытесненная более привлекательными дневными похождениями, и в течение последних двух лет моего пребывания в саду дома священника я редко вспоминал о мистере Дулисе и его возможной судьбы, точнее, расплаты за дерзость, какую он позволил себе, живя в том месте, которое принадлежало Сущности. Иногда я видел его через садовую изгородь, большого дородного человека, с медленной, пошатывающейся походкой, но никогда не встречал его ни на деревенской улице, ни на пляже. Он ни с кем не общался, ему тоже никто не навязывался. Если он пожелал стать жертвой легендарного ночного монстра и предоставить ему выпить всю свою кровь, то это было его дело. Мой дядя, насколько мне было известно, предпринял несколько попыток увидеться с ним, как только тот переехал на жительство в Полеарн, но мистер Дулис, наверное, считал, что в священниках нет никакого проку, поскольку его ни для кого не было дома, а на звонки он не отвечал.