Избранное (ЛП) - Страница 35

- Ни один человек не отважится пойти туда после наступления темноты. Первым это обнаружил привратник, спустя неделю или две после аварии. Он сказал, что слышит звуки двигателя и крик за воротами, и даже пытался, несмотря на поздние часы, высмотреть, что там происходит.

- И что же он увидел?

- Ничего. То есть абсолютно ничего. Он чувствовал себя весьма скверно и был вынужден отказаться от хорошей должности. А кроме того, стоило его жене услышать детский крик, пока ее муж ковылял к воротам, проверяла, все ли в порядке с ее детьми. Да и их дети...

- А что случилось с их детьми? - спросил я.

- Они постоянно расспрашивали мать, кто была та девочка, которую они встречали на дороге, почему она не разговаривает и не играет с ними.

- Любопытно, - сказал я. - Свидетели, как кажется, слышали и видели разные вещи.

- Да, и это именно то, что, на мой взгляд, делает эту историю такой привлекательной, - сказал он. - Лично мне, исходя из собственного опыта, о привидениях сказать нечего. Однако, учитывая, что такие вещи, по всей видимости, существуют, учитывая, что смерть ребенка и смерть того парня стали причиной появления рассказов о призраках, мне кажется вполне естественным, что разные люди видят разные вещи. Один слышит машину, другой видит ее, один слышит крик ребенка, другой видит его. А вы как думаете?

Должен признаться, такой подход был для меня в новинку, и чем долее я размышлял над ним, тем более разумным он мне казался. У подавляющего большинства людей чувство оккультного, с помощью которого они воспринимают мир духов (который, по моему мнению, плотно окружает нас и густо населен), подавлено, или, выражаясь иначе, подавляющее большинство людей никогда не видело и не слышало никаких призраков. А если это так, то, вероятно, оставшаяся часть - те, кому доступно чувство оккультного или может быть доступно, - должны иметь: кто возможность воспринимать его глазом, кто ухом, - и потому называться одни яснослышащими, а другие ясновидящими?

- Да, это кажется мне вполне разумным, - сказал я. - Вы не могли бы свозить меня туда?

- Почему нет? Если вы останетесь здесь до пятницы, то в четверг мы можем съездить туда. В четверг большая часть уедет, так что мы сможем попасть туда после наступления темноты.

Я покачал головой.

- Боюсь, я не смогу остаться до пятницы, - сказал я. - Мне нужно будет уехать в четверг. А как насчет завтра? Мы не сможем заехать туда по пути или на обратном пути из Ханстэнтона?

- Нет, это надо будет делать крюк в тридцать миль. Кроме того, если мы окажемся в Бирхэме после наступления темноты, это означает, что мы не сможем вернуться сюда до полуночи, а я все-таки должен заботиться о своих гостях...

- Значит, эти вещи происходят только с наступлением темноты? - спросил я. - Тогда вся история становится менее интересной. Все равно как спиритический сеанс с потушенным светом.

- Видите ли, авария случилась ночью, - сказал он. - Не знаю, насколько это взаимосвязано, но какая-то связь, должно быть, присутствует.

У меня был еще один вопрос, но мне не хотелось задавать его прямо. То есть, мне, конечно, хотелось получить информацию, но так, чтобы не акцентировать на этом внимания.

- Я ничего не понимаю в автомобилях, - сказал я, - и мне непонятно, когда вы говорите о машине этого Гая Элфинстоуна как о раздражительной, грубой, несговорчивой, и что она бегает как курица или кролик. Но если судить по вашим же собственным словам, речь, возможно, шла о раздражительности ее владельца? Как он относился к тому, что ему приходилось притормаживать?

- Он просто бесился, если это случалось часто, - отвечал Гарри. - Я никогда не забуду один случай, когда мне довелось ехать с ним: телеги и детские коляски попадались нам через каждые сто ярдов. Это было ужасно, он просто сходил с ума. Когда мы, наконец, миновали ворота, его собака выбежала навстречу нам. Он не сделал попытки отвернуть в сторону ни на дюйм, это было хуже, чем... чем... в общем, он просто переехал ее, стиснув зубы от бешенства, и с тех пор я никогда больше не ездил с ним.

На мгновение он замолчал, как бы давая мне возможность осознать произнесенные им слова.

- Я хочу сказать, вы не должны думать... вы не должны думать... - начал он.

- Нет, конечно же, нет, - сказал я.

Дом Гарри Комб-Мартина располагался на открытых всем ветрам песчаных скалах побережья Саффолка, которые беспрестанно подвергаются атакам голодного ненасытного моря. Глубоко ниже его и далее на сотню ярдов по направлению к морю лежит то, что когда было вторым по значимости портом Англии; но сегодня от древнего города Данвича и семи его больших церквей осталась только одна, наполовину превращенная в руины падающими обломками скал и постоянным посягательством моря. Она постепенно исчезает, равно как и кладбище, окружающее ее, также наполовину исчезло, и из песчаника, на котором она торчит, подобно соломинке в стакане, выглядывают, по словам Данте, кости тех, которые обрели здесь последнее пристанище.

Было ли это навеяно воспоминанием этого довольно мрачного зрелища, виденного в тот день, или же история, рассказанная Гарри, вызвала какие-то ассоциации в моем мозгу, или просто бодрящий воздух этого места, слишком бодрящий для привыкшего к сонной истоме Норфолка, стали причиной бессонницы, сказать не берусь, но, во всяком случае, в тот момент, когда я потушил свет в ту ночь и лег в постель, то почувствовал, что все прожектора и огни рампы моего внутреннего театра разом включились настолько ярко, что я сразу же проснулся. Напрасно считал я до ста и обратно, напрасно представлял себе большую отару овец, преодолевающую поодиночке щель в воображаемой изгороди, и аккуратно считал похожих как две капли воды животных, играл в крестики-нолики сам с собою, разметил десятка два площадок для игры в лаун-теннис, - и чем чаще повторял я эти упражнения, которые якобы навевают сон, тем больший прилив бодрости ощущал. Все еще не теряя надежды, я раз за разом повторял эти упражнения, долженствовавшие вызвать утомление, даже после того, как их очевидная неэффективность была неопровержимо доказана, ибо я совершенно очевидно не желал в этот ночной час размышлять о виденных мною выступавших из песчаника человеческих останках; а еще я не желал думать о предметах, о которых мы несколько часов тому назад говорили с Гарри, и я дал ему слово, что выброшу все из головы. А потому я продолжал в течение нескольких ночных часов практиковать приемы отвлечения ума, хорошо зная, что как только мысли мои остановятся на этой утомительной беговой дорожке, они, подобно отпущенной пружине, сразу же устремятся к иной цели, совершенно ужасным предметам. Я заставлял свой мозг говорить сам с собой так громко, как только возможно, чтобы никакие иные внешние голоса в него не проникли.

Постепенно применение все эти нелепых психологических рекомендаций стало невозможным, - мой ум просто-напросто отказался занимать себя подобной чепухой, - и спустя мгновение я жадно думал, - нет, не о человеческих останках, выступающих из песчаника, - а о том самом предмете, о котором обещал не думать. И внезапно меня озарило, подобно вспышке молнии, почему Гарри просил меня не думать об этом. Очевидно, для того, чтобы я не пришел к тем же самым выводам, что и он.

Вопрос о "излюбленных местах" - то есть местах, излюбленных привидениями, всяких там домов и прочее - всегда казался мне вопросом, на который нельзя дать однозначного ответа, поскольку нельзя было найти ни убедительных доказательств, ни убедительных опровержений. С древнейших времен, в самых ранних, дошедших до нас, египетских записях, отражено убеждение, что место преступления часто посещается духом того, кто его совершил, - в поисках покоя, как следует предположить, и не находя его; а иногда, что более непонятно, духом жертвы преступления, стенающим и взывающим к отмщению, подобно крови Авеля.

И хотя рассказы, а точнее, деревенские сплетни в пивной, о бесшумных видениях и шумах, производимых чем-то невидимым, были непроверенными и ненадежными, я бы не удивился, если бы они (в том виде, в котором передавались) свидетельствовали о чем-то достоверном, даже если их происхождение и было сомнительным. Но более интересными, чем байки стариков, мне показались вопросы детей привратника. Как должны были реагировать дети на ребенка, который не играет и не разговаривает с ними? Возможно ли, что это был самый настоящий ребенок, по какой-то причине сторонящийся общества других детей? Да, возможно. А возможно, что и нет. Затем, после этой короткой перепалки с самим собой, я переключился на другую проблему, о которой прежде не думал, а именно, возможное происхождение явления заинтересовало меня куда более самого явления. Что послужило причиной совершенного этим водителем-дикарем, Гаем Элфинстоуном, поступка? Была ли смерть ребенка несчастным случаем (учитывая, как этот парень водил автомобиль), и он никак не мог избежать его? Или же он, доведенный до бешенства постоянными задержками в тот день, даже не сделал попытки отвернуть в сторону, когда это еще было возможно, и переехал ребенка так же спокойно, как переехал бы курицу, кролика, в конце концов, собственную собаку? И каковы были мысли и чувства этого несчастного убийцы в тот страшный миг, между смертью ребенка и его собственной, когда он врезался в закрытые ворота собственного дома? Были ли эти мгновения наполнены раскаянием, горьким, смешанным с отчаянием, раскаянием? Вряд ли это было так; точнее, зная наверняка, что он сбил ребенка, но не зная, что насмерть, он должен был остановиться и сделать все возможное, чтобы исправить нанесенный вред. Но он не остановился, он продолжал двигаться на полной скорости, ибо при столкновении автомобиль превратился в груду смятого железа и деревянных обломков. Если это событие было ужасной случайностью, он должен был остановиться. Или, может быть, - самый страшный вопрос, - он, совершив убийство, направил автомобиль к своей собственной смерти, преисполненный какой-то адской радостью от того, что он сделал? Ужасно, как ужасны кости мертвецов, торчащие в ночи из песчаника на полуразрушенном кладбище.