Избранное (ЛП) - Страница 21

Дарси шевельнулся в своем кресле.

- Но что делает птиц и животных счастливыми? - спросил он. - Пища. Еда и спаривание.

Фрэнк тихо рассмеялся.

- Не думаю, чтобы я стал сластолюбцем, - сказал он. - Этой ошибки я не сделал. Сластолюбец носит свое страдание за плечами, оно охватывает его шею и окутывает его ноги подобно плащанице. Может быть я и сумасшедший, это верно, но я не настолько глуп, чтобы проверять это на себе. Я имею в виду нечто, что заставляет щенка самозабвенно играть с собственным хвостом, а кошек совершать ночные прогулки.

На мгновение он замолчал.

- Итак, я вернулся к Природе, - сказал он. - Я осел здесь, в Нью Форесте, не помышляя о возвращении, и стал присматриваться. Это стало первым испытанием, жить здесь тихо, не скучая, терпеливо ждать, быть восприимчивым и внимательным, даже если в течение длительного времени ничего не произойдет. На этой ранней стадии изменения и в самом деле были медленными.

- Ничего не происходило? - спросил Дарси, с нетерпением, с тем твердым неприятием любой новой идеи, которая в представлении англичанина является синонимом глупости. - Но почему в мире что-то должно было происходить?

Сейчас Фрэнк, который, как он знал, был весьма великодушным, но в то же время чрезвычайно вспыльчивым человеком, иными словами, чей гнев мог вспыхнуть без малейшего повода, и угаснуть только под влиянием столь же внезапного импульса доброжелательства, должен был проявить себя в прежнем качестве. И едва Дарси задал свой вопрос, слова извинения уже готовы были сорваться с его языка. В этом, однако, не было необходимости, поскольку Фрэнк рассмеялся тихим, искренним смехом.

- О, как бы я был возмущен несколько лет назад, - сказал он. - Слава Богу, обидчивость одно из тех качеств, от которых мне удалось избавиться. Мне хочется, чтобы ты поверил моему рассказу, - мне действительно этого очень хочется, - а также в то, что твои слова не оказали на меня того воздействия, которое оказали бы прежде.

- Должно быть, твоя отшельническая жизнь не оставила в тебе ничего человеческого, - проворчал Дарси, все еще очень по-английски.

- Я все еще человек, - сказал Фрэнк. - Точнее, более человек, чем человекообразная обезьяна.

- Таков был мой первый поиск, - продолжал он, спустя мгновение, - осмотрительная, но уверенная погоня за радостью, и мой метод, стремление к созерцанию Природы. Что касается мотива, то он, как мне кажется, был чисто эгоистическим, но что касается возможного эффекта, мне казалось, что если радость сможет распространяться среди грядущих поколений живых существ как некогда эпидемии оспы, это будет для них лучшей вещью. Итак, как я уже говорил, я осел и принялся ждать; я наблюдал счастливые события, и тщательно избегал малейшего несчастья, и в конце концов счастье этого мира, поначалу маленькой струйкой, а затем все более широким потоком, хлынуло в меня, и сейчас, мой дорогой друг, если бы я хотя бы вполовину мог поделиться с тобой той радостью, что меня переполняет, днем и ночью, я уверен, ты оставил бы мир, искусство, прежнюю жизнь, и отдался такому же безмятежному существованию. Когда тело человека умирает, оно становится деревьями и цветами. Когда настанет мое время, я постараюсь сделать то же самое со своей душой.

Слуга принес в беседку столик с сифоном, спиртные напитки, поставил на него лампу. Когда Фрэнк говорил, он наклонился к нему, и Дарси, при всем своем здравом уме, мог бы поклясться, что лицо его друга светилось, светилось само по себе. Его темно-карие глаза светились изнутри, беззаботная улыбка ребенка освещала и совершенно преобразила его лицо. Дарси вдруг почувствовал прилив какого-то необъяснимого веселья.

- Валяй, - сказал он, - продолжай. Я чувствую, все, что ты рассказываешь мне, правда. Честно сказать, ты сумасшедший; но это не имеет никакого значения.

Фрэнк снова засмеялся.

- Сумасшедший? - спросил он. - Да, в определенном смысле, если это тебе угодно. Но я предпочитаю называть это здравым смыслом. Впрочем, нет никакого значения, если кто-то называет вещи разными именами. Бог не дает названия своим дарам; Он просто передает их в наши руки; и когда он населял животными Эдемский сад, то привел их к Адаму, чтобы тот дал им имена, какие пожелает.

- Итак, я постоянно наблюдал и изучал вещи, которые дают нам ощущение счастья, - продолжал он, - я был счастлив, я радовался. И в этих поисках, среди Природы, я вдруг обрел нечто большее, чем искал, обрел совершенно случайно. Это сложно объяснить, но я попробую.

Года три назад, утром, я оказался в одном месте, которое покажу тебе завтра. Там пологий берег, покрытый пышной травой, мозаикой теней и солнечного света, а река несет свои струи сквозь заросли камыша. Я сидел на берегу, ничего не делая, просто смотрел и слушал, и вдруг услышал, вполне отчетливо, звук флейты, наигрывавшей странную бесконечную мелодию. Я подумал сначала, что несколько деревенских музыкантов вышли к дороге в поисках скромного заработка. Но вскоре странная, неописуемой красоты мелодия, совершенно очаровала меня.

Она не повторялась и тянулась бесконечно, сладостный пассаж следовал за пассажем, она постепенно нарастала и достигала своей кульминации, а, достигнув, стихала, чтобы через некоторое время достигнуть новой кульминации, и так повторялось снова и снова. Удивленный, я пытался понять, откуда она доносится. Но она доносилась отовсюду, с неба, с реки, из-за деревьев. Это была мелодия жизни. Если бы я был греком, мой дорогой Дарси, я бы сказал, что эти звуки издает Пан, играя на своей свирели, что это голос самой Природы. Это была мелодия жизни, мелодия мироздания.

Дарси был слишком заинтригован, чтобы прервать рассказ, хотя вопрос и вертелся у него на языке, а Фрэнк между тем продолжал.

- В тот момент я испытал ужас, ужас, подобный ночному кошмару; я закрыл уши руками и бросился бежать, пока, задыхаясь, не оказался дома, дрожащий, охваченный паникой. Неосознанно, поскольку в то время я всего лишь везде искал радость, я начал искать ее в Природе, искать контакта с нею. Природа, неведомая сила, Бог, назови это как хочешь, наложили на мое лицо первые следы осенней паутины зрелой жизни. Я увидел это, когда избавился от ужаса и вернулся на то место, где впервые услышал свирель Пана. Но прошло долгих шесть месяцев, прежде чем я снова услышал ее.

- Почему? - спросил Дарси.

- Наверное, потому, что я протестовал, противился, и, что хуже всего, был напуган. Ибо я считаю, нет ничего в мире, что бы так ранило тело, как страх, и нет ничего в мире, что, подобно страху, делало бы душу невосприимчивой. Я был испуган тем, что реально существовало. Неудивительно, что избавившись от страха, я вновь обрел возможность ее воспринимать.

- По прошествии шести месяцев?

- По прошествии шести месяцев, в одно прекрасное утро, я снова услышал звуки свирели. Тогда я уже не испытывал страха.

С той поры она стала более слышной, более явственной. Теперь я часто слышу ее, теперь я нахожусь в таком единении с Природой, что звуки свирели всегда слышны мне. Мелодия никогда не повторяется, она всегда новая, она богаче, полнее, красивее прежней.

- Что ты подразумеваешь под единением с природой? - спросил Дарси.

- Я не могу объяснить вполне; но, с точки зрения восприятия телесного, это должно выглядеть приблизительно так.

Фрэнк на мгновение вытянулся в кресле, медленно отвел распростертые руки за спину и запрокинул голову.

- Вот так, - сказал он, - непринужденная поза, открытость, спокойствие, восприятие. Только тебе следует проделать это со своей душой.

Затем он снова сел.

- Еще пару слов, - сказал он, - и я больше не буду тебя утомлять. И не стану возвращаться к этой теме, если только ты не будешь задавать никаких вопросов. Мой образ жизни, ты сам сможешь в этом убедиться, вполне естественный. За исключением некоторого количества птиц и зверей, которые общаются со мной, как сегодняшняя камышовка, вот и все. Мы будем гулять, ездить верхом, играть в гольф и беседовать на любые темы, которые тебя интересуют. Но я хочу, чтобы ты узнал, что со мной произошло. И что еще должно произойти.